Если рассказ мой Вам не понравился, черкните два слова: «пришлите другой».
P. S.
Купил Опыты на свои собственные кровные франки, этого со мною еще не случалось! Мои братья и сестра тоже купили «по Опыту», Юрию Павловичу Иваску плати́те процент.
У меня поклонников много, и как скажу: вот вышел новый журнал «Опыты», так сейчас же бегут покупать – честное слово!
Неужели эта свежая, как ветка сирени, книга умрет, как умер «Орион» вместе с незабвенным Анатолием Ефимовичем Шайкевичем[1025]. Разрешите мне сказать Вам, глубокоуважаемый Роман Николаевич, что на Вас лежит страшная ответственность, так как «Опыты» есть единственный журнал на русском языке, художественный и свободный, не только в эмиграции, но и во всем мире.
Дорогой Юрий Павлович,
оба письма получил – спасибо! Они оба теплые, приятно было их читать. Собирался только Вам отписать, как получилось второе. Эти последние стихи будем печатать, а те первые – похерим.
Рассказ мы думали, из‐за места, печатать в № 3[1026]. Времени много. Если у Вас есть выбор, тем лучше – шлите и мы постараемся выбрать самый хороший.
За добрые чувства – поклон от нас обоих, Пастухова и меня.
Жму Вашу руку. Ваш
СРОЧНО
Дорогой Юрий Павлович,
как получите это – ответьте мне – были ли стихи Ваши «С<т>релки бывают всякой масти…» где-либо когда-либо напечатаны раньше. Мы хотим их печатать в № 2, который скоро должен выйти. У нас сомнения, потому что Вы в одном из Ваших недавних писем отменили это стихотворение, просили его не печатать[1027]. ОТВЕТЬТЕ, прошу Вас, тут же.
Искренно уважающий Вас
Отвечайте мне по след<ующему> адресу:
Дорогой Роман Николаевич!
получил Ваше письмо, на которое отвечаю. Стихи мои: «Стрелки бывают всякой масти…» нигде, никогда не были напечатаны. Я послал Вам новые стихи. В своем последнем письме Вы писали мне, что «Ласточки, ласточки…» и «Слепцы» будут напечатаны во втором номере Вашего журнала[1029]. Вероятно, Вы изменили свое мнение, но если, когда-нибудь, будете печатать эти два стихотворения, то будьте великодушны и напечатайте оба вместе: с левой стороны «Ласточки», а с правой – «Слепцы», оба стихотворения посвящаются Алексею Ремизову[1030]. Он сам просил[1031].
Меня очень радует, что Вы обратили внимание на «Стрелков», эти стихи я люблю и мне будет приятно увидать их в печати.
Преданный Вам
«Опыты»
<конец 1953‐го или начало 1954 г.>
Дорогой Роман Николаевич,
Поздравляю Вас с Новым Годом и желаю Вам доброго здоровья и успеха в начатом Вами большом русском деле. Простите, что сразу Вам не написал, но вот я заболел и лежу в клинике – по сему случаю позволяю себе писать карандашом.
В этом номере Вашего журнала есть две замечательных вещи: гениального Анненкова и бесподобного, всегда обновляющегося, Яновского[1033]. Есть и еще нечто радующее – это Ваша заметка о собрании в честь новорожденных «Опытов». Наконец-то нашелся человек, который в печати открыто выругал литературного нахала Аронсона. Вот какой Вы! Да как этот господин, не понимающий «ни уха ни рыла» в литературе, смеет с первого номера Вашего журнала фыркать и брюзжать! И что за дикие слова: «я не критик, а обозреватель…». Спасибо Яновскому и Володе Варшавскому[1034]. Жаль, что меня там не было, я бы его еще похуже…
Мне не нравится в «Опытах» распределение стихов: по одному стихотворению каждого автора. Получается какой<-то> «Grande Parade», и ни на ком нельзя остановиться и задуматься. Я считаю, что лучше печатать по несколько стихотворений [кажд<ого>] и меньше авторов. Ну скажем: в одном номере пять поэтов, в следующем <—> пять других, и каждого хоть по три-четыре стихотворения, тогда не будет этой пестроты.
Это мое скромное замечание. – Других нет[1035].
Надеюсь, что Вы, как «обещали», поместите в 3<-м> номере рассказ, посланный Вам мною. Спасибо за «Стрелков». Ю. П. Иваск пишет мне, чтобы я послал в «Опыты» мои любимые стихи, но ведь «Ласточки» и «Слепцы», уже посланные Вам, и есть мои любимые. Я заметил, что Ю. П. Иваску, который так много обо мне заботится, нравятся скорее стихи лирические; я же от лирики стараюсь всеми силами оттолкнуться и только изредка срываюсь и снова иду по проторенной дорожке. Поэзия – дитя сомненья, и Лирика – ритмическое выражение печали. Любопытно, что очень многим в моем «Деньке» нравится последнее стихотворение – единственное лирическое[1036]! Конечно, отказаться от лирики совсем – это невозможно, но надо с большой осторожностью к ней подходить. Вот стихи еще нигде не напечатанные, но не лирические.
Меня не любят соловьи
И жаворонки тоже —
Я не по правилам пою
И не одно и то же.
В лесу кукушка на вопрос
Охотно отвечает
И без ошибки смертный час
По просьбе отмечает.
Но если сто семнадцать раз
Вдруг пропоет кукушка,
То ты с сияющим лицом
Не говори ей: «душка!».
Наверно врет кукушка[1037].
Поздравляю Вашего соредактора Пастухова, имени и отчества, к сожалению, не знаю, поздравляю всех, кто меня помнит, и желаю здоровья и душевного спокойствия.
Юрию Павловичу Иваску пишу отдельно.
благодарю Вас за письмо и поздравления к Праздникам; Пастухов Всеволод Леонидович просит передать, что он тоже благодарит.
Слышу, что были больны: сердце? Знаком с этим делом: три года тому назад пролежал все лето; отваливался, не отвалился. Теперь не знаю, что со мной – болен или нет, но живу, ни в чем себе не отказывая.
О литературе скажу следующее: будем выходить третьим № в марте, в апреле – как выйдет. В силу некоторых издательских новшеств будет меньше места, будут и другие перемены, – и потому прежние планы, возможно, не сбудутся, как ни жаль. Я говорю о Вашем рассказе, – но это еще не окончательно. Буду стараться – он мне нравится.
Насчет стихов – Вы правы. Наш «парад-алле» – плохо-хорошо ли, но почти никого не пропустил, кто сколько-нибудь значат в этом деле. Журналу трудно быть журналом, и антологией, и хрестоматией в одно и то же время.
Поправляйтесь, будьте веселы.
Преданный
Федор Поляков (Вена)НАКАНУНЕ ПАРИЖАМАТЕРИАЛЫ К ИСТОРИИ БЕРЛИНСКОГО «КЛУБА ПОЭТОВ»
В каникулярные летние месяцы 1928 года студент Берлинского университета, начинающий историк литературы, поэт и переводчик Михаил Горлин задумал поездку во Францию, и члены «Клуба поэтов», собравшиеся 26 июля у «прозопоэтессы» Евгении Залькинд (также Залкинд, впоследствии Евгения Каннак / Eugenia Cannac) на очередную встречу, обсуждали его планы. В протокол заседания Горлин занес этот разговор, переведя его, по обычаю кружка, в стилистику буффонады:
Уезжающему во Францию поэту и секретарю Горлину даны были от клуба поэтов неограниченные полномочия для заключения различных контрактов, принятия им различных оффициальных [sic!] приемов итд.[1038]
Эти «неограниченные полномочия», возможно, могли подразумевать и приглашение парижских поэтов к участию в деятельности молодого берлинского кружка. Во всяком случае, стремление к такому сотрудничеству неоднократно высказывалось медиевистом, поэтессой и переводчицей Раисой Блох.
Именно Раисе Блох принадлежала и сама инициатива создания «Клуба поэтов». Этот замысел был реализован вскоре после выхода в свет ее первого сборника стихотворений «Мой город» (Берлин: Петрополис, 1928). Включенные в состав книги тексты в авторской рукописной копии были переданы главе издательства «Петрополис» А. С. Кагану в конце ноября 1927 года. В письме Раисы Блох к своему парижскому другу и конфиденту Григорию Лозинскому даже указывалась точная дата: «Завтра их у меня возьмет Абрам Саулович, он человек решительный»[1039]. В начале января 1928 года Каган отправил Лозинскому 20 экземпляров (из них пять нумерованных) уже вышедшего из печати сборника, пожелав появления рецензий на сборник в «Последних новостях», «Днях», «Возрождении», «Воле России» и «Современных записках» и упоминая некие долгосрочные планы: «Одним словом будущее Раисы Ноевны в Париже зависит от Вас»