Выход в свет сборника уже в скором времени побудил Раису Блох предпринять следующий шаг, о котором она также сообщила Григорию Лозинскому:
Здесь так уныло, что мне пришла в голову мысль от времени до времени созывать скитающихся по Берлину поэтов и за чашкою чая обсуждать с ними волнующие их вопросы. Я сказала об этом одному очень юному и очень энергичному поэту Михаилу Горлину и не прошло и трех дней, как было организовано общество без устава и названия, без определенного числа членов und ohne Altersgrenze[1041] (большинству поэтов меньше 20 лет). Вы скажете, что это все отрицательные признаки и что суть дела Вам не ясна. Она не ясна и мне, хотя я все это придумала; не знаю даже, хорошо ли я придумала или плохо. Во всяком случае поэты собираются каждые две недели по понедельникам у одного из членов. Пьют чай, читают свои произведения и спорят о них. Вы спросите, кто эти поэты и хороши ли их произведения? Некоторые стихи совсем не плохи, а поэты пока неизвестные. Из более известных на эти собрания ходит Пиотровский (он по-моему печатался в Звене)[1042]. Многие из поэтов выросли в Берлине и пишут на двух языках. Михаил Горлин, о котором я Вам уже говорила, заслуживает всяческого поощрения и вообще очень образованный юноша. Решено было издавать альманах или журнал; говорят, даже нашелся меценат. Меня пригласили в редакционную коллегию и уверяют, что журнал будет без всякой окраски. Я еще не очень верю в реальность всего этого предприятия, но если правда что-нибудь наладится, позвольте мне обращаться к Вам за советом и поддержкой. А я ко всей этой суете отношусь сочувственно, уже потому, что целые дни сижу с немцами над хартиями и фолиантами, и после этого поневоле становишься Russisch-national[1043]. Напишите, что Вы думаете об этом предприятии. Вредное это начинание или полезное?[1044]
Первое заседание «Клуба поэтов» состоялось 10 февраля 1928 года. В настоящее время история Клуба реконструирована весьма подробно благодаря изучению «русского Берлина», творчества отдельных участников Клуба и публикации их произведений; также пополнился перечень литераторов и художников, имевших отношение к деятельности Клуба или каким-то образом оказавшихся в поле его притяжения[1045]. Списки членов кружка (с обозначением их статуса, например «поэт», «прозопоэт» и др.) и протоколы заседаний, которые начал вести Горлин, охватывают лишь несколько месяцев их встреч, до 27 сентября 1928 года. За это время Горлин как совестливый секретарь наряду с присутствующими – или отсутствующими – членами Клуба отмечал и гостей, специально приглашаемых на некоторые заседания. Так, на встрече 28 мая присутствовали Ольга Александровна Бродская[1046] и Анатолий Максимович Гольдберг, будущий комментатор Би-би-си, получивший широкую неофициальную известность в СССР брежневской эпохи, – друг Горлина по студенческим годам в Берлине[1047].
За пределами этих протоколов, рассказывающих о первом периоде работы кружка, даже сообщаемые надежными источниками факты хронологического порядка требуют дополнительной проверки. Так, например, из упомянутых в воспоминаниях Евгении Каннак литераторов (ср.: «Кроме „начинающих“ – среди них София Прегель, Юрий Джанумов, Борис Бродский, Виктор Франк – были там и люди постарше, начавшие печататься еще в России – Сергей Горный, Владимир Ирецкий»[1048]) в протоколах Горлина появляются только двое – Джанумов и Бродский. Хотя связь Софии Прегель с берлинским кружком (как и близость к нему Виктора Франка) сомнения не вызывает, подчеркнем, что в начальных встречах Клуба (зафиксированных протоколами Горлина) она участия не принимала. Ее первое появление в публикациях Клуба, как нам удалось установить, относится к январю 1930 года, то есть в самом кружке она оказалась предположительно или в конце 1928‐го или же в течение 1929 года (см. Приложение 1).
Уже на втором заседании Клуба (20 февраля 1928 года) обсуждался вопрос о собственном периодическом издании; после пятого заседания (2 апреля) состоялась не отраженная в протоколах встреча (6 апреля), а затем Блох незамедлительно обратилась к Лозинскому с размышлениями о возможных конфликтах внутри намечаемого круга редакторов и о привлечении парижских литературных сил для нового журнала:
Дорогой Григорий Леонидович!
Ihren werten Brief habe ich dankend empfangen. Только что вернулась с заседания редакционной коллегии журнала. У него еще нет имени, но он постепенно приобретает реальность. Меценат готов на жертвы, поэты дают мне свои стихи. Художница (О. Бродская) готова делать обложку. Обращаюсь к Вам и Константэну с покорнейшей просьбой направлять к нам поэтов и беллетристов из тех, что помоложе. Мы пока не хотим маститых профессионалов. Мы хотим открыть тех, кто еще не открыт. Может быть, это все вздор, но здесь, правда, чувствуется потребность в неокрашенном, чисто литературном журнале, где бы могли печататься все, кто того достоин, независимо от их направления. Меня несколько смущает участие в нашем обществе и в этом органе одной враждебной мне птицы. Как Вы к ней относитесь? Я решила быть – объективной. Птица ведь все же поэт. Но она меня раздражает. C’est plus fort que moi. Что касается Пиотровского, то он, хоть и несносен, но пишет иногда хорошие стихи! Нет, парижские поэты веселее! Предвижу ряд осложнений, но решила по мере сил этому делу помочь. Дорогой Григорий Леонидович, если Вы встретите на своих путях талантливых молодых поэтов, скажите им, чтобы прислали стихи (по моему адресу) мне. Ведь Вам и Константэну, наверное, виднее, к кому можно обратиться в Париже, и, наверное, там есть поэты еще более достойные, чем наши. Это относится также и к прозаикам. К «Звену» редакционная коллегия питает великое уважение и дружбу[1049].
Подробно история отношений Раисы Блох с Владимиром Набоковым (называемым в разных ее письмах «птицей» / «райской птицей», то есть Сирином) реконструирована благодаря недавним скрупулезным разысканиям Максима Шраера[1050]. По упоминаниям в письмах Блох к Лозинскому можно составить также некоторое представление о характере той продолжающейся напряженности и антипатии, которой сопровождались их берлинские встречи.
Их разлад начался после рецензии Набокова в «Руле» на сборник Блох «Мой город», совершенно ошеломившей ее как своей аргументацией, так и тем литературным контекстом, в который Набоков счел возможным поместить ее творчество[1051]. Вполне понятно, что когда на четвертом заседании, 19 марта 1928 года, в кружке появился Набоков, который относился к Горлину с симпатией, был им приглашен и тогда же принят в члены «Клуба поэтов», Блох почувствовала, что это превыше ее сил («C’est plus fort que moi», цитату см. выше). Поначалу, однако, проявлений вражды с его стороны она не замечала: «Кстати нужно сказать, что райская птица совсем приручилась и мое существование терпит с благосклонной улыбкой. Завтра она даже почтит своим посещением 9‐е юбилейное собрание „общества берлинских поэтов“. Особой приязни я к ней все-таки не чувствую»[1052].
Во второй половине ноября 1928 года в кружке разразился скандал при обсуждении книги Алексея Ремизова «Звезда надзвездная» в связи с рецензией на нее в «Руле» Набокова и ответом Николая Зарецкого[1053]. Этот эпизод был, конечно, травматичным как для Горлина, тесно связанного с обоими участниками конфликта, так и для Блох. Во время резкого обмена мнениями на заседании кружка она поддержала позицию Зарецкого; о самом столкновении Горлин и Зарецкий вспоминали еще три года спустя[1054]. Однако в письме Блох к Лозинскому в сочельник 1928 года (по григорианскому календарю) ее неприязнь к Набокову выражена, как и прежде, глухим упоминанием, без ссылки на недавнее происшествие с Зарецким: «Пишу историю монастырей по латыни, собираюсь с поэтами на чаепитья, не одобряю райской птицы, а также стихов Веры Инбер, которые почему-то нравятся моему брату. А Вам?»[1055]. Парижские литературные события заставляли Блох задуматься о все еще стесненных обстоятельствах берлинского Клуба в середине 1929 года и давали повод сообщить об изменениях в его составе:
Читала критику Константэна на молодых парижских поэтов и очень жалела, что у нас еще нет сборника и денег, чтобы таковой издать. Мы завели копилку и надеемся к зиме разбогатеть. Пишутся очень неплохие стихи; райская птица отстала, но есть люди гораздо способнее ее[1056].
На следующий год напряжение все еще оставалось, и в письме к Лозинскому от 9 февраля 1930 года (датировка под вопросом, текст письма см. ниже) Блох упоминает о «невыносимой для меня райской птице» в связи с публикацией стихов Вл. Пиотровского в газете «Руль». Через несколько месяцев она сообщает о каких-то проявлениях враждебности по отношению к кружку во время подготовки первого публичного выступления «Клуба поэтов»:
Был несколько дней тому назад Вечер Берлинского Клуба Поэтов. Народу пришло много, несмотря на каверзы райской птицы и ее приспешников. Вы себе не можете представить, сколько у этих людей «комплексов». Все друг на друга обижены и друг другу мстят, а райская птица ядовитее всех