После переезда в Париж Блох почти не встречалась с Набоковым. Согласно записям Владислава Ходасевича, Блох не была на литературном вечере Сирина и самого Ходасевича 8 февраля 1936 года[1058]. В письме к Евгению Рабиновичу она упоминает о присутствии Набокова на вечере Пиотровского 4 марта 1939 года[1059], а вскоре, 7 мая 1939 года, сталкивается с ним последний раз, в дружеском кругу: «Сирин, Вейдле, Горлины»[1060].
Вернемся к письму Блох от 6 апреля 1928 года о молодых парижских поэтах. На эту просьбу Григорий Лозинский отреагировал незамедлительно – через его посредничество она получила стихи – даже впрок, для еще не существующего журнала:
Не презирайте меня за мое долгое и непростительное молчание, за неделовое и несознательное отношение к важным вещам. Юрий Мандельштам прислал мне свои стихи <…>. Спасибо, что направили ко мне Юрия Мандельштама. Он, конечно, не Осип, но, по-моему, способный. Одно из его стихотворений (Путешествие) будет принято, когда журнал станет реальностью.
У нас вышла крупная неприятность с меценатом. В решительную минуту он потребовал обеспечений, процентов, прибыли… В наказание о нем была написана ода, начинающаяся словами «Мéценáт подавись…». Усиленно ищем другого и надеемся его найти, но задержка все-таки неизбежна[1061].
Однако план издания журнала или альманаха именно тогда, во второй половине 1928 года, осуществлен не был. Только в конце следующего года «Клубу поэтов» удалось получить согласие редакции «Руля» о размещении первого выпуска своего печатного органа под названием «Тарантас» на отдельной полосе газеты, но возможности такой публикации, конечно, были заведомо ограничены. В таком формате в течение 1930 года вышло лишь несколько номеров «Тарантаса»; в них сочеталась поэзия, проза, переводы, развлекательный и игровой материал[1062].
В первые месяцы 1930 года Блох отправляет вышедшие номера «Тарантаса» Лозинскому (с экземплярами для передачи Мочульскому). Ясно читаемая в письме дата (9 февраля 1930 г.) тем не менее вызывает вопрос, поскольку здесь идет речь о нескольких номерах «Тарантаса» и о предшествующей посылке Лозинскому еще одного выпуска – это мог быть № 1 (то есть конец 1929 года); затем до 9 февраля 1930 года, обозначенного в письме, вышел только один номер – № 2 (Руль. 1930. 19 января. № 2781), а следующий (№ 3) появился 23 февраля (Руль. № 2811). На основании такого несоответствия можно высказать предположение, что письмо писалось позднее обозначенной даты, например, в марте. Приведем фрагмент письма:
Дорогой Георгий Леонидович!
Уже раз посылала Вам Тарантас. Посылаю теперь еще два номера, вышедшие с тех пор. Как видите, «мы занимаемся здесь маленьким, но реальным делом» (так сказала кузина Магда, восстановляя культ св. Хлодоальда)[1063]. Скажите, что думаете по поводу Тарантаса. Меня дома за него ругают, но я не вижу особенных к тому причин. Правда, он худосочный, но поэтам негде развернуться; намерения у них самые серьезные. Тарантас орган того самого клуба с чаепитиями, о котором я Вам писала. Меня в Тарантасе зовут Леонидова (своим именем не могу называться по причине Руля)[1064]. Стараюсь не изменять традициям моего учителя in arte poetica и моего города[1065]. Что Вы думаете по поводу стихов Вл. Пиотровского, напечатанных в Руле?[1066] Посылаю Вам их. Мне кажется, что это очень талантливый поэт, много талантливее невыносимой для меня райской птицы. За последнее время он написал стихов, лучших, чем те, которые я Вам посылаю, и нигде их не напечатал. Здесь вообще в области литературы становится все пустыннее. Что Вы думаете по поводу этих стихов [?] Считаете ли Вы, что автору (он чрезвычайно самолюбив) имело бы смысл послать свои стихи в редакцию «Чисел» или «Современных записок»? Решила спросить Вашего совета по этому поводу, потому что грустно смотреть, как поэт и такой даровитый превращается в шоффера [sic!] (но все это дело конфиденциальное)[1067].
Появление «Тарантаса» на страницах «Руля» едва ли могло произойти без протекции Владимира Набокова. Несмотря на все финансовые сложности издания к началу 1930‐х годов, о которых сообщает И. В. Гессен[1068], тираж газеты обеспечивал берлинскому кружку широкую известность, тем более что некоторые члены Клуба были связаны с «Рулем» и вне рамок своего объединения, а сотрудничавшие с «Рулем» литераторы становились гостями Клуба. Так, пражский публицист и литератор Евгений Недзельский (еще малоизученная и, безусловно, интересная фигура), которого Гессен характеризовал как «одного из наших молодых талантливых сотрудников»[1069], не будучи напрямую связан с «Клубом поэтов», поместил в «Тарантасе» одно стихотворение («Снег сугробом навесу…»), оказавшись на его страницах первым, но как автор «Руля» совсем не случайным гостем[1070]. В дружеской компании Горлина некоторое время находился и Борис Вильде, тогда же печатавшийся в «Руле»[1071]. Его отношение к «Клубу поэтов» зафиксировано в еще одной версии воспоминаний Евгении Каннак: «Членов – писателей и поэтов – у нас было немного, не больше двадцати пяти. Иногда состав кружка расширялся: приезжали гости из Парижа, например, Георгий Раевский, Ирина Одоевцева, или же – на краткий срок – поэты из прибалтийских стран: из них запомнился мне Борис Вильде, писавший под псевдонимом „Дикой“»[1072]. Один из литераторов, Георгий Раевский (брат Сергея Горного, см. выше), когда-то учившийся в Берлинском университете и до 1924 года живший в Берлине, также участвовал в одной публикации кружка[1073].
Итак, отсутствие собственного, регулярно выходящего печатного органа сильно ограничивало возможность контактов с другими литературными объединениями, к которым стремилась Раиса Блох. После того как в октябре 1931 года «Руль» прекратил свое существование, стало возможным издание трех сборников Клуба – «Новоселье» в издательстве «Петрополис» (1931), «Роща» (1932) и «Невод» (1933) в издательстве «Слово». Однако Набоков, сыгравший столь значительную роль в деятельности объединения, предпочел в этих сборниках не появляться, хотя два из них выходили в том же издательстве «Слово», которое когда-то было связано с началом его литературного успеха[1074]. После 1935 года, вследствие перемен на книжном рынке в Германии и политического положения эмиграции, И. В. Гессен был вынужден отказаться от этого издательства: «…а затем было ликвидировано и „Слово“, которое в последние годы влачило полумертвое прозябание, выпуская одну-две книги в год (Алданова и Сирина)»[1075]. Таким образом «Слово» перешло к одному из основателей «Петрополиса» А. С. Кагану, который содействовал изданию всех авторских сборников Блох, а позднее, в 1938 году, сотрудничал с Набоковым. По поздним воспоминаниям Кагана, «после бурного расцвета русского издательского дела в двадцатых годах постепенно нарастал кризис, и одно издательство за другим прекращало свое существование. Моя издательская деятельность в Германии не прекращалась вплоть до моего отъезда летом 1938 года. В мои руки начали переходить одно издательство за другим. Самым важным приобретением было издательство „Слово“, принадлежащее известной фирме Ульштейн»[1076].
После того как в судьбах всех участников Клуба приблизительно с середины 1933 года стали обозначаться неминуемые перемены, многие из них оказались в Париже.
Нам не известно, воспользовался ли Горлин во время своего путешествия в Париж в июле 1928 года теми «полномочиями», которыми его наделили участники «Клуба поэтов», искал ли он вообще встречи с теми, кого Юрий Иваск когда-то назвал «зеленолицые на Монпарнассе»[1077]. Во всяком случае, с Григорием Лозинским он тогда не познакомился, как выясняется из следующего фрагмента письма Раисы Блох: «Светит солнце, весна. Чувствую, что постарела, стала упрямой, обидчивой, и жизни радуюсь мало. Скоро пришлю Вам сборник поэтов и моего друга Мишу, который едет к родным в гости. Это мой очень большой друг. Он воспитан в уважении к Вам»[1078].
Однако от посещения Горлиным Парижа в 1928 году осталось поэтическое свидетельство, которое было опубликовано в русской оригинальной версии в 1930 году (газета «Руль») и в 1936 году (единственный русскоязычный сборник Горлина «Путешествия»), a также в немецком переложении в 1930 году (единственный немецкоязычный сборник «Märchen und Städte» [«Сказки и города»], лишь отчасти соответствующий русскому)[1079]. В этот город в его самом земном воплощении Горлину предстояло переехать через несколько лет, после победы национал-социалистов на выборах в Германии, оставив родителей в Берлине, и прожить здесь приблизительно девять лет – свои последние годы. Предстояло сменить язык, оказавшись в иной академической и литературной среде, решать вопросы материального обеспечения, связанные сначала с переселением и ограниченным заработком, потом – с необходимостью содержать семью. Но его стихотворение 1928 года – о другом городе.