[1135]). Но казачий фольклор, в отличие от русской поэзии, чаще видел в горцах не героев, а врагов, не стремился воспевать их борьбу за независимость. К тому же казачество в годы советской власти ассоциировалось в первую очередь с белым движением. Отсюда и возникала дилемма: помещать подобные образцы в антологию или нет. Однако жилка фольклориста побеждала, и в свою небольшую книжку «Лермонтов и фольклор Кавказа»[1136] Семенов все же включил главу «Фольклор гребенских казаков в поэзии Лермонтова».
Но почему замысел кавказской антологии не реализовался? На этот вопрос остальные письма ясного ответа не дают. Возможно, он есть в письмах Розанова к Семенову, но они лежат мертвым грузом, как и весь семеновский архив, в ЦГА Республики Северная Осетия-Алания во Владикавказе.
Судя по письмам Семенова, личные отношения ученых не портились и какими-то конфликтами не омрачались. Скорее, напротив, очевидно нарастание сближения: к концу 1930‐х годов в письмах Семенова появляются просьбы передать приветы жене Ивана Никаноровича, Ксении Александровне Марцишевской, упоминается о взаимном обмене научными публикациями, выражается благодарность за «содействие в заказе статьи для „Известий“»[1137].
Кроме того, поддержку, прежде всего издательскую, такому начинанию Семенов, несомненно, получил бы, учитывая, что его шурин – Алибек Тахо-Годи, сам приложивший немало сил для налаживания изданий о Кавказе и для Кавказа, с 1932 года занимал в Москве должность директора ВЦНИИ педагогического института национальностей СССР, члена Государственного ученого совета СССР и советника народного комиссара просвещения РСФСР. Арестован он был как «враг народа» спустя два с половиной года после написания Семеновым письма – в июне 1937 года. Не исключено, что в 1934 году, находясь в Москве, Семенов мог и с ним обсуждать этот проект и что именно А. Тахо-Годи он имел в виду, когда писал, не называя Розанову имени, об «одном лице, очень сведущем в вопросах дагестанской культуры».
Как бы то ни было, но замысел не был воплощен. Единственным выявленным на данный момент свидетельством о нем (помимо появившейся в 1941 году в томе, озаглавленном «Альманах», статьи Семенова «Кавказ в русской дореволюционной поэзии»[1138]) является письмо, написанное после очередной встречи с Розановым в Москве, где Семенов был в декабре 1934 года проездом из родного Владикавказа (в советское время – Орджоникидзе) в Ленинград. Это письмо я и хочу привести в заключение нынешней небольшой публикации.
Завтра выезжаю в Ленинград. Перед отъездом поделюсь с Вами некоторыми мыслями относительно намечаемого Вами сборника. Общая схема, мне кажется, может быть такова: краткая статья о Кавказе (Кавказ в прошлом и настоящем), критический очерк (Кавказ в русской поэзии), стихотворения и отрывки из поэм, комментарии, библиография, словарь местных слов и названий (с краткими пояснениями), указатель личных имен. Сборник должен быть снабжен рисунками, орнаментальными мотивами, портретами поэтов, примечательными видами Кавказа; необходима карта Кавказа (с указанием важнейших экскурсионных маршрутов). Художественный материал должен отразить и прошлое, и настоящее Кавказа; большое место надо уделить природе и вообще описательным мотивам. Максимально следует использовать стихи и поэмы национальных поэтов, писавших на русском языке (напр<имер>, некоторые горские поэты писали и пишут на русском яз<ыке>). В обзоре худож<ественного> материала можно, для полноты, упомянуть о поэтах различных народов СССР, писавших о Кавказе (Шевченко и др.). Желательно возможно более разнообразно представить и тематику о Кавказе, и поэтические жанры. Большое внимание надо уделить революционным мотивам (борьба народов Кавказа за национальное освобождение, декабристы, Окт<ябрьская> революция). Весь материал, как мы уже намечаем, может быть разбит по национальным областям и республикам и должен быть связан с экскурсионными маршрутами. Помимо прославленных или известных поэтов – как, напр<имер>, Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Полежаев, Марлинский («Плачьте, красавицы, в горном ауле») и др., – придется сделать отбор лучших стихотворений второстепенных и подобных [?] поэтов, писавших в столицах и в провинциях (на Кавказе и вне его). Ряд ценных библиографич<еских> указаний имеется в книге Жирмунского о Байроне и Пушкине. Количественно большой материал разбросан в кавказ<ских> изданиях – сборниках отдельных авторов, альманахах, журналах и газетах. Сообщаю о названии книги, о которой я упоминал в разговоре с Вами: П. Надеждин «Природа и люди на Кавказе и за Кавказом». По рассказам путешественников, поэтическим произведениям А. Пушкина, Лермонтова, Я. Полонского и ученым исследованиям. Учебное пособие для учащихся. СПб., 1869 г. 413 стр. – Имеется ряд лит<ературно>-худож<ественных> сборников и альманахов, в различные годы издававшихся в Тифлисе и др<угих> городах Кавказа и содержащих в себе подбор стихотворений с кавказской тематикой; есть любопытный старинный альманах на рус<ском> яз<ыке>, посвященный Закавказью. Об этих изданиях, а также о примерном списке авторов, которых можно использовать для намеченной цели, сообщу по возвращению в г. Орджоникидзе. Большое внимание надо уделить иллюстрациям (рисунки и картины художников, фотоснимки и т. п.); в частности, следует привлечь рисунки самих поэтов, посвященные Кавказу (Пушкина, Лермонтова и др.). Особо стоит, не совсем ясный для меня, вопрос о русском фольклоре с кавказской тематикой; привлекать ли его, в каком объеме?* [*Я думаю что фольклор включить следует[1139].] Если он не войдет в сборник, то во вступительной статье и в библиографии эту ветвь поэзии отметить следует… Вот те беглые мысли, которыми я хотел поделиться с Вами в настоящую минуту. Условия «походной» жизни не позволяют углубить и расширить, кратко набросанные мною, соображения. В заключение отмечу еще следующее: любопытный материал может быть в сатирических иллюстрационных журналах, издававшихся на Кавказе в эпоху революции 1905–1906 г. г. Некоторые образцы этих изданий, теперь чрезвычайно редких, у нас найти можно.
Несколько слов о песне про Хаз-Булата[1140]. В «Дагестанской антологии», изданной в настоящем году (ГИХЛ)[1141], есть интересное стихотворение «Базалай» (стр. 48–49)[1142]. От одного лица, очень сведущего в вопросах дагестанской культуры, я узнал следующее: Базалай – имя известного дагестанского мастера холодного оружия; он жил в селении Казангли (быв<шего> Темир-Хан-Шуринского округа, ныне – Буйнакского района); упомянутое селение находится близ г. Буйнакска (приблизительно в 7 клм. [так!]).
Буду рад получить от Вас письмо в ближайшее время. В Ленинграде рассчитываю быть до 5–6 янв<аря>. Писать мне можно по адресу брата: Ленинград, проспект К. Либкнехта, д. 80, кв. 4, Доррера – С. П. Семенову[1143], для меня. Буду очень признателен за сообщение, что опубликовано Вами за последние 3–4 года; я всегда интересовался Вашими трудами, и мне хотелось бы ближе ознакомиться с ними.
Будьте здоровы.
Искренне Ваш
Москва
Павел Успенский (Москва)ОБСЦЕННЫЙ МАНДЕЛЬШТАМЭТЮД О ЯЗЫКЕ И СЕМАНТИКЕ СТИХОТВОРЕНИЯ «Я СКАЖУ ТЕБЕ С ПОСЛЕДНЕЙ…»
«Есть целомудренные чары…»
Мандельштам не относится к тем поэтам, для которых анти-мир русской культуры в целом и его обсценный аспект в частности был предметом специального интереса и поэтической разработки[1144]. Кажется, помимо строк «Командированный – мать твою так!» (из стихотворения «Дикая кошка – армянская речь», 1930), «Чтоб объехать всю курву-Москву» («Нет, не спрятаться мне от великой муры…», 1931)[1145] и неканонического финала «Эпиграммы на Сталина» (1933)[1146] в его лирике не встречается прямого использования обсценной лексики.
Однако в корпусе текстов Мандельштама обнаруживается как минимум одно стихотворение, в котором обсценный план относится к «фигуре сокрытия» – такой конфигурации высказывания, в которой, по формулировке С. Я. Сендеровича, «очевидно выраженный, манифестированный план смысла скрывает, затеняет другой, латентный смысловой план, который только и получает свое выражение благодаря манифестированному и скрывающему его плану содержания». Причем «оба плана, явный и скрытый, нуждаются друг в друге в качестве составляющих полного высказывания, не избегая при этом взаимно напряженных отношений»[1147].
Речь идет о стихотворении «Я скажу тебе с последней…», созданном экспромтом в марте 1931 года «во время попойки» в Зоологическом музее с Б. Кузиным[1148]. Все писавшие о нем обращали внимание как на биографический план[1149] и культурные аллюзии (преимущественно на Елену и Мэри)[1150], так и на его роль в наследии Мандельштама – текст справедливо характеризовался «эстетическим самоопровержением» поэта[1151]