ну, а мне; эллипсис – пропуск глагола во фразеологизме дать по губам (который здесь буквализуется). Клише соленая пена, конечно, связано с морем. Однако в свете алкогольной темы стихотворения нельзя исключать, что пена ассоциативно связывается и с горячительными напитками. Подчеркну, что эта связь не привносит нового значения в конкретный фрагмент текста, а только обеспечивает повышенную связанность его семантических рядов.
4. В четвертой строфе стихотворение вновь возвращается к обсценному плану. Прежде чем обратиться к нему, коротко отмечу, как в ней реализуется общая смысловая установка текста на контраст. По сравнению с предыдущими строфами контраст здесь, конечно, ослаблен, и два высказывания – по губам меня помажет пустота, строгий кукиш мне покажет нищета – предстают синонимичными. Оба высказывания содержат негативные коннотации, в обоих случаях субъект оказывается пассивным участником совершаемых с ним действий. Если и видеть в строфе элемент противопоставления, то в самих действиях: в первом случае оно тактильно, во втором – визуально.
Строфа в целом транслирует понятный негативный смысл – в жизни субъекта не ждет ничего хорошего. Этот «посыл» передается с помощью готовых элементов языка, причем они, как и во второй строфе, связываются с обсценным планом. Сначала о фразеологии. Жест показать кукиш в реалиях 1930‐х годов, согласно «Словарю…» Ушакова, использовался для выражения насмешки и презрения; идиома кукиш с маслом – для выражения идеи безрезультатного исхода какого-либо дела, просьбы. Кукиш у Мандельштама совмещает все эти значения, репрезентируя и насмешку над субъектом, и полное отсутствие чего-либо / каких-либо благ.
Не вполне понятно, почему кукиш сопровождает прилагательное строгий. Это слово выглядит на своем месте, хотя в узусе не фиксируется ни строгий кукиш/шиш, ни строгая нищета (как можно было бы считать, предполагая здесь характерный для Мандельштама перенос эпитета). Представляется, что в данном случае прилагательное строгий мотивировано контаминацией, отчасти фразеологической, отчасти – жестовой: показать кукиш здесь соединяется с жестом/оборотом строго погрозить пальцем, из которого заимствуется сема ‘строгости’. Ассоциация в рамках семантического поля жеста «успокаивает» сознание читателя, в результате чего необычный эпитет представляется вполне уместным.
При всем этом, конечно, жест нищеты актуализирует обсценный смысл. Здесь происходит тот же эффект, что и со срамотой. Притом что связь показать кукиш/шиш с обсценным планом хорошо известна (кукиш/шиш – эвфемизм полового члена), не каждый человек, использующий этот жест/фразеологизм, осознает, что он неприличен. Как правило, он маркируется как неприличный в среде интеллигенции, тогда как для остальных носителей показать кукиш – это жест/фразеологизм, немотивированно выражающий отказ или оскорбление.
Надо полагать, что в четвертой строфе Мандельштам вновь играет на разных социокультурных нормах. Высказывание строгий кукиш мне покажет нищета прочитывается в двух планах: на фоне просторечного языка 1920–1930‐х годов с одной стороны, и в обсценном контексте, где за кукишем отчетливо считывается указание на мужской половой орган и соитие, – с другой. Последний указанный план, конечно, напрямую перекликается со второй строфой и точно так же формирует фигуру сокрытия.
В таком свете особый смысл приобретает высказывание в начале строфы: по губам меня помажет пустота. В его основе – фамильярная идиома мазать по губам (усам), значение которой, по «Словарю…» Ушакова, – «обещать, не исполняя обещанного, обманывать»[1171].
В очевидном плане выражения текста смысл идиомы трансформируется. В стихотворении речь не идет об обмане или пустом обещании, – скорее пустота буквально помажет по губам субъекта. При таком дословном прочтении возникает языковое смещение, потому что в высказывании исчезает дополнение (помажет чем?). Вместе с тем оно не бросается в глаза. Вероятно, так происходит потому, что на глубинном семантическом уровне словосочетание контаминируется с другой известной идиомой – по губам текло, да в рот не попало[1172]. Эта идиома, к слову, проясняет и смысл выражения мазать по губам – в обоих фразеологизмах речь идет о дразнящей близости желаемого при невозможности его получить. Подключение выражения по губам текло, да в рот не попало, мотивированное еще и алкогольной темой стихотворения (шерри-бренди, дуй вино), объясняет, почему агентом действия мазать по губам выступает пустота. Дело в том, что поговорка транслирует именно смысл ‘отсутствия’, ‘пустоты’, а в стихотворении этот смысл как бы воплощается и становится самостоятельным действующим лицом (агенсом)[1173].
Однако в свете скрытого обсценного плана стихотворения высказывание по губам меня помажет пустота прочитывается в другом ключе. Какой-либо идиоматический смысл в этом плане тоже улетучивается, а сам оборот понимается буквально. В таком качестве высказывание предстает субститутом непристойного языкового фразеологизма (однако в определенных ситуациях, например, при тюремном унижении, – и телесного акта). В силу преимущественно устного бытования оно также плохо зафиксировано в письменных источниках. Его своеобразная вариация неожиданно обнаруживается в одном из опусов Д. Бедного (приведу цитату только в качестве доказательства, что оборот так или иначе бытовал и в 1920–1930‐е): «– „Кукиш с маслом пососут!“ / – „Пососут!“»[1174].
Таким образом, в четвертой строфе, как и во второй, стихотворение Мандельштама намеренно обыгрывает обсценный план, не называя его напрямую, но сигнализируя о нем с помощью трансформации фразеологии.
5. В пятой строфе общий смысловой контраст выражается противопоставлением абсолютной безысходности (всё равно) призывам к забытью и праздному времяпрепровождению (пей коктейли, дуй вино).
В языковом отношении в строфе можно зафиксировать ряд интересных смысловых оттенков. Ее финал в этом плане не дает много пищи для размышления, поскольку в большей степени строится на созвучии (ангел Мэри, пей коктейли). Замечу только, что здесь буквально воплощается алкогольная тема, появившаяся в первой строфе лишь в качестве каламбура (шерри-бренди) и далее ассоциативно проступающая в тексте (пена, по губам), что, конечно, увеличивает семантическую связанность стихотворения. Обращу также внимание на синонимическую пару пей коктейли и дуй вино, в которой второй оборот продолжает сниженную лексику (стоит зафиксировать и обыгрывание в строфе значений глагола дуть).
Первое же высказывание – ой ли, так ли, дуй ли, вей ли — всё равно – нуждается в более подробном комментарии. Оно прежде всего достаточно экспрессивно, будучи составленным из фрагментов, характерных для эмоциональной устной речи: всё равно, ой ли, так ли (последние два могут формировать и один коммуникативный фрагмент). При этом ой ли и так ли дублируют друг друга, представая синонимической парой, в каждом элементе которой проступает сема ‘недоумения’. Установка на синонимию проявляется и во второй части строки: дуй ли, вей ли, поскольку глаголы дуть и веять – синонимы (во всяком случае в контексте ветра; см. толкование этих лексем в «Словаре…» Ушакова). Зачем же в начале строфы текст концентрирует синонимы в таком количестве?
Думается, это связано со всеми особенностями текста, о которых я писал выше. Так, текст читается в двух планах: в одном случае в нем можно видеть стилистически гибридное стихотворение, активно использующее элементы разговорного и даже вульгарного дискурса; при другом взгляде – за этим всем стоит еще и обыгрывание обсценного содержания. Синонимические пары в пятой строфе, как и модальность сомнения (ой ли, так ли) можно связать именно с двуплановостью текста: какой бы смысловой план ни представлялся актуальным – разговорно-вульгарный или же обсценный, – субъект, очевидно, не ожидает ничего хорошего. Иными словами, обилие синонимических пар в строфе можно объяснять тем, что они выходят на метауровень текста и сами по себе описывают его двойственную смысловую конфигурацию. Концентрация синонимов в каком-то смысле предстает иконическим изображением двуплановости[1175].
6. – см. 1. Хотя первая / последняя строфа уже была разобрана, мне осталось обратить внимание на один смысловой эффект, о котором, кажется, можно отчетливо сказать после проделанного анализа. Повторенное два раза обещание я скажу тебе с последней прямотой обещает читателю «прямое», «конкретное» высказывание. Стихотворение же устроено таким образом, что оно, хотя и передает вполне ясное эмоциональное состояние, но как раз «прямо» ни о чем не говорит. Его узуальные сдвиги и семантическую игру с обсценным началом едва ли можно отнести к «последней прямоте».
Итак, стихотворение Мандельштама «Я скажу тебе с последней…», несмотря на свою кажущуюся простоту, устроено достаточно замысловато. Как мне представляется, смысловое ядро текста образует обсценный план, который нигде не выражен напрямую, однако и не скрывается. Он проступает как фигура сокрытия. Мерцающая семантика текста достигается за счет сложноустроенной игры с «готовыми» элементами и конструкциями языка.
Обыгрывание фразеологии привело не только к сдвинутой семантике стихотворения и тесному переплетению его смысловых рядов. Оно же определило и его восприятие, задав эффект перцептивного сглаживания, в результате которого текст легко воспринимается читателем. Читательское сознание естественным образом «проскальзывает» мимо нестандартных оборотов, поскольку идиомы и коллокации позволяют увидеть в высказываниях нормативный, привычный смысл. Настоящая работа в равной мере преследовала цель и объяснить, почему какие-то смыслы не замечаются при перцепции, и понять, как они устроены.