Собственно лирическая тенденция в современном русском моностихе представлена едва ли не шире, чем все иные. Не притязая на строгость типологии (которая применительно к новейшей лирической поэзии практически не разработана), наметим основные тематические группы лирических моностихов.
Любовная лирика, пионером которой в русском моностихе был в 1910-х гг. Самуил Вермель, на протяжении многих десятилетий оставалась редкостью (моностих Романа Солнцева, один-два текста Владимира Маркова, «Лента Мёбиуса» Ивана Жданова – вот и всё, если не считать травестирующих любовную тему «моностихов Вишневского»). В 1990-е гг. она возрождается – и в большинстве случаев тяготеет к эротизму. Любопытно, что сразу в нескольких текстах эротический мотив реализуется конструкциями с оттенком синекдохи:
твои пятки эполетами на моих плечах
Теплый член в холодную ночь для тебя
Знаете, сколько у девочек ног?
Близорукая моя, длинноногая…
– строго формально синекдохи как тропа ни в одном из этих текстов нет, но лирический субъект каждый раз выхватывает взглядом часть или части тела, сосредотачивающие на себе эротическое переживание. Нет оснований видеть здесь влияние моностиха Вермеля, и вполне гадательным остается влияние первого моностиха Брюсова, понятого в эротической плоскости, через интерпретацию Розанова: скорее всего, минимальный объем текста сам подсказывает такое построение образа. С точки зрения семантической структуры особенно интересен последний текст, в котором соседство со словом «длинноногая» актуализирует внутреннюю форму другого прилагательного, так что в возникающей картине наряду с ногами возлюбленной представлены не только ее глаза, но и руки: лирический моностих так же, как и иронический, строится на игровом приеме.
Эротизм в моностихе чаще носит достаточно демонстративный характер:
Идем, милая, я буду мыть тебя.
Раздень меня
до самого скелета.
– реже уходит в подтекст:
Светает, Люська, уходи…
… охапка свежего сена. И меня бы так.
– в последнем тексте все еще экзотический для русской литературной традиции гомоэротический мотив.
Любовная лирика, не связанная никоим образом с эротическими мотивами, встречается в единичных случаях:
О свойствах страсти
ты всегда рассуждаешь по-детски
Денег… на лепесток розы.
Пейзажная лирика, отсчет которой в русском моностихе можно вести от Петра Успенского, сравнительно немногочисленна – не только в современной однострочной поэзии, но и в современной поэзии вообще[418]. Самодостаточная картина природы возникает буквально у двух-трех авторов. Павел Грушко (род. 1931) и в своих моностихах близок к сдержанной в эмоциях и выразительных средствах традиции «тихой лирики»:
Январский сад в крахмал по пояс врос.
Глухая предзимняя гласность запруды.
– второй текст осложнен выразительной дистантной (через слово: первое – с третьим, второе – с четвертым) аллитерацией, которая, несмотря на то, что предметом изображения становится скорее звуковая, чем визуальная картина, не мотивирована звукоподражанием, а непосредственно формирует образ неустойчивого, переходного, противоречиво звучащего времени года[419]. Вообще широко понимаемый пейзаж в однострочном тексте часто сочетается с эксплицитными аллитерационными и паронимическими конструкциями:
роса уже приросла
– заставляя осторожно предположить, что пейзажный материал в целом видится современным авторам не как визуальный, а как синэстетический[420]. Особенно у Алексея Тимохина (род. 1955) глубокая аллитерация становится доминирующим приемом, усиливающим медитативную сконцентрированность на изображаемом объекте (см. чуть подробнее стр. 332):
Утро
Тихо тает туман.
Сухое дерево
Ветхие ветви висят.
У ряда других поэтов пейзаж или отдельные его элементы так или иначе антропоморфизированы:
солнце лезвие луча точило о ремень реки
И на осенней паутине отлетает душа июльских трав…
Здравствуй, тихое помешательство облаков!
Перед рассветом
кровавую луну поспешно туча прикрывает
Луна
какая нынче! будто жар у ней
– в последнем тексте отметим еще оттенок стилизации, связанный с формой «у ней», в современном русском языке просторечной, но вызывающей ассоциации с рядом классических текстов XIX века. Последовательно работает в этом направлении только один автор – Виктор Филин (род. 1939):
Ночной снегопад
Звёзды размножаются отломками лучей.
Малиновый закат
Багровые от слёз, тучи хоронят март.
Белая бабочка на цветке одуванчика
Да, невеста – на славу, да жених – желторот!
Судя по неопубликованному эссе Филина «Так сколько же строчных ипостасей у хайку?», его работе с однострочными текстами положил начало интерес к японской классической поэзии (см. подробнее стр. 321–322). Вообще моностихи, ориентированные на хайку как жанр-прототип (см. выше), закономерно сближаются с пейзажной лирикой и при строго тематической классификации должны были бы включаться в этот же раздел. Иногда сближаются с хайку и натурфилософские моностихи Виктора Лисина:
среди деревьев вода пустила корни
– в которых, однако, сильна идущая от Геннадия Айги апелляция к архетипическим смыслам природных явлений:
внутри пчелы жужжащий снег и сад снегирь
мотылек говорит языком пламени
Среди так называемых «записей» самого Айги, опубликованных посмертно Н.М. Азаровой (чуть подробнее см. стр. 77), также встречаются тексты подобного рода:
Берёзы – ветер
а там – берёзы: как слёзы Бога – без Бога
К философской лирике, у истоков которой в русском моностихе стояли Давид Бурлюк и Василий Кубанёв, в 1990-е гг. спорадически обращается довольно широкий круг авторов. При этом понимание философской лирики как близкой к афоризму, семантически однозначной, строящейся скорее на риторической фигуре, чем на тропе, встречается редко:
Чтобы видеть, нужно иметь причину.
По дороге
По дороге жизни Бог ведет меня к себе.
Чаще философское обобщение вкладывается в метафору – по большей части берущую свой образ из семантического поля природных стихий:
Пламя живет в глазах, глядящих на пламя.
Среди дождя одинокие капли.
Никогда не смирится с надеждой пловца океан.