Рис. 2. Кафе «Дом». Париж. 1920-е годы (французский фотограф). Частная коллекция / Bridgeman Images
Субкультура кафе описана во множестве художественных произведений того времени, принадлежащих французским, американским, русским, английским и другим авторам из завсегдатаев монпарнасских заведений. В их текстах слышны многочисленные переклички, однако одна из их общих черт особенно примечательна. У русских авторов Монпарнас предстает прежде всего как место встреч русских; при этом очень мало внимания уделяется другим этническим группам, в том числе и французам[196]. То же можно сказать и о романах, написанных на других языках: в какой бы час дня или ночи их герои ни явились в монпарнасское кафе, выясняется, что сидят там почти исключительно их соотечественники. Так, если читатели Поплавского или Шаршуна откроют «Фиесту» Хемингуэя (1927), они с изумлением обнаружат, сколько англоговорящих посетителей располагалось за столиками, которые, по их убеждению, были всегда заняты русскими апатридами. Подобный взгляд на Монпарнас свидетельствует об определенной сегрегации между разными диаспорами и об отсутствии интеллектуального диалога между ними[197]. Живших в Париже писателей-американцев принято по той же логике называть «американским Монпарнасом». Легко представить себе французский, итальянский, немецкий и польский «Монпарнасы» как отдельные, самодостаточные планеты, вращающиеся по собственным, пусть и соседним орбитам. Однако эту разобщенность можно объяснить и ощущением себя в своей среде, которое стимулировал Монпарнас, будучи посреди иностранного мегаполиса своего рода «домом вдали от дома», где можно говорить на родном языке. Кстати, самым обездоленным посетителям случалось проводить на террасе всю ночь, за чашкой кофе или бокалом спиртного, ибо другого пристанища в Париже у них вполне могло и не быть. Хотя каждую литературную общину Монпарнаса и окружала незримая стена, между их художественными текстами существуют поразительные параллели. Литература, вдохновленная монпарнасским гением места, служит ярким примером эстетической общности представителей этого многоязычного транснационального сообщества.
Культурный миф Монпарнаса, сложившийся в межвоенный период, пришел на смену мифу Монмартра, который был центром парижской творческой жизни на рубеже веков. Отсылки к Монмартру в прозе молодого поколения немногочисленны, да и те содержат лишь ностальгическое преклонение перед былой славой и поблекшим очарованием. Володя, молодой персонаж романа Газданова «История одного путешествия» (1935), попадает на Монмартр вскоре после приезда в Париж. У него складывается образ своего рода музеефицированного пространства, а его восхищение «ритмом сказочного, огромного и сверкающего мира» звучит цитатой из устаревшего культурного текста. Примечательно, что, поселившись в Париже и уловив его более современный ритм, Володя уже не смотрит на город сквозь призму культурной памяти и находит самую подходящую для себя обстановку именно на Монпарнасе. Своей стилистикой пассажи, посвященные Монпарнасу, напоминают человеческий документ, контрастируя с романтизированными описаниями Монмартра:
Здесь были педерасты, лесбиянки, морфинисты, кокаинисты, просто алкоголики всех сортов, и все эти люди, задыхающиеся от испорченных легких, последнего, неизлечимого кашля, обнаруживающие первые признаки белой горячки, сифилиса, хронических воспалений и тысячи других болезней, вызванных голодом, нечистоплотностью, наркотиками, вином, – презирали «толпу», которой бессильно завидовали – за ежедневные обеды, удобные квартиры и отсутствие венерических заболеваний[198].
Газданов работал водителем ночного такси и не понаслышке знал парижские пивные заведения и их завсегдатаев; он описывает их с удивительной точностью и иронией. Опровергая культурный миф о Монпарнасе как средоточии творческой энергии, он подает его глазами своих квазиавтобиографических героев как сборище сомнительных личностей из дальних уголков Европы:
И зачем попали сюда, в среду, которая навсегда останется им чуждой и непонятной, все эти молодые люди из Бессарабии, из Румынии, из Польши, Литвы, Латвии и еще каких-то русских, богом забытых станций и городов – Кременчуга, Жмеринки, Житомира? Чтобы голодать и пить cafe-crème и навсегда сгинуть в этой толпе сутенеров и наркоманов, страдающих манией величия и хроническими болезнями?[199]
Однако если Газданов безжалостно развенчивает культурные клише, для других русских писателей его литературного поколения Монпарнас остается источником творческого вдохновения. Шаршун признавал, что его желание писать пробудилось прежде всего благодаря стимулирующей атмосфере русского Монпарнаса:
На Монпарнасе мне дышалось легко… По правде говоря, я оказался в своего рода русской столице. Там была интеллигенция, русские писатели, я был крайне счастлив, я жил не только в русской колонии, но практически в России. Прямо посреди Монпарнаса мы устраивали наши собрания. И вот тогда-то и началась моя карьера писателя[200].
Русский Монпарнас стал основным «героем» романа Николая Оцупа «Беатриче в аду» (1939). Один из центральных персонажей, Борецкий, пишет книгу под названием «Монпарнас». В ней Монпарнас – это не только богемный уголок на левом берегу Сены, но и мистическое «чудовище», которое переросло размеры нескольких кафе и протянуло свои щупальца во все концы света[201]. Завсегдатаи кафе у Оцупа представляют собой гибридное сообщество, существующее одновременно и в локальном, и в глобальном контексте, в котором слились воедино разнообразные национальные черты.
Субкультура кафе, которую Борецкий называет «всемирный Монпарнас», становится в романе своего рода демонической силой. В центральной сцене описывается бал, напоминающий Вальпургиеву ночь. Описания полуголых, загримированных, кричащих мужчин и женщин, разъезжающих по Монпарнасу, а также принудительного раздевания Ады в момент ее появления на балу можно проследить не только к литературным источникам, но и к реальным хеппенингам межвоенного Парижа. Бал в романе, по сути, воспроизводит так называемый Bal des Quat’z’Arts (Бал четырех искусств), своеобразный карнавал, который ежегодно организовывали студенты Национальной школы изящных искусств. На праздник приходили в костюмах, однако по ходу дела участникам полагалось постепенно сбрасывать одежду, а сам бал перетекал в оргию[202]. В романе Оцупа параллели между Монпарнасом и адом подчеркнуты отсылками к «Божественной комедии» Данте. Идеализированная героиня, Дженни Лесли, готовая пожертвовать своим счастьем и сценической карьерой, чтобы спасти «заблудшего» русского художника, показана как современная Беатриче, спускающаяся в монпарнасский «ад».
По сути, в романе «Беатриче в аду» Оцуп не столь удачно пытается воспроизвести структуру идеологических романов Достоевского: здесь есть и неубедительные философские дискуссии, и гипертрофированные мелодраматические контрасты (свет и тьма, порок и добродетель и т. д.) – и в этом смысле роман можно признать неудачей. Однако, как это часто бывает с произведениями второго ряда, в нем подмечены наиболее типичные черты культуры Монпарнаса 1930-х годов. Кроме того, в романе Оцупа зафиксировано русское представление о Монпарнасе как о Париже в миниатюре. Демонизация Монпарнаса русскими писателями укладывается в русло их более общих дистопических изображений французской столицы.
Монпарнас был важным локусом для Эльзы Триоле, которая жила в пансионе «Истрия», неподалеку от богемных кафе, в одном из которых («Куполь») в 1928 году она познакомилась с Луи Арагоном. Ее предпоследний русскоязычный роман «Защитный цвет» предвещает скорый переход на французский язык. Русский и французский аспекты ее личности, бремя двуязычия, о котором она впоследствии будет говорить как о своей двойственной судьбе (bi-destin)[203], воплощены в образах двух главных героинь, Варвары и Люсиль. Две эти молодые женщины живут в совершенно несовместимых мирах: миниатюрная, элегантная, избалованная и очень «беленькая» Люсиль обитает в респектабельном районе на правом берегу, а Варвара – высокая и «темная», полунищая иностранка, ютится в обшарпанном пансионе на левом берегу и питается в монпарнасских кафе. В глазах скучающей Люсиль Варвара выглядит представительницей опасного, но влекущего сказочного мира, так не похожего на знакомый ей Париж; в результате Люсиль начинает посещать Монпарнас. В романе «Защитный цвет» есть красочные сцены в кафе, которые впоследствии откликнутся в произведениях Газданова, Оцупа и других писателей, а также будут запечатлены на пленке: Монпарнас предстает здесь как альтернативный локус, где можно отбросить традиционные правила приличий, где царит атмосфера постоянного прилюдного скандала:
Хлопает дверь и, как поношенный теплый халат, укутывает табачное говорливое кафе. Беспорядочно, тесно сдвинувшись, сидят люди, и занимаются каждый своим делом, как у себя в кабинете […] Кругом сидят накрашенные женщины с огромными серьгами в ушах, мужчины без шляп, в ярких рубашках и костюмах в огромную клетку. Забывшие родину шведы, японцы, немцы, пьяные американцы; все приехавшие учиться искусству на перекресток двух бульваров! Живописцы, натурщицы, девушки на содержании, сыщики из Сюрете, люди без определенных занятий, журналисты, фотографы, зрители, владельцы картинных галерей, богатые американцы-меценаты […] Над ними, над вплотную сдвинутыми столиками, над тесно сидящими людьми, в табачном дыме, бессменно висел скандал. Иногда скандал срывался и обрушивался на людей, точно люстра. Тогда все поднимались как один человек, звенели стаканы на