. Живущие за пределами метрополии писатели обычно дают весьма уклончивые или ироничные ответы на вопрос об их национальной идентичности. Владимир Каминер, который эмигрировал из СССР в Германию в 1990 году и на новой родине стал популярным писателем, диджеем и радиоведущим, так отзывается о своей культурной амбивалентности: «Моя родина – СССР. Мой родной язык – русский. В частной жизни я – русский. По роду занятий – немецкий писатель. Мое любимое место жительства – Берлин»[788].
Эта новая реальность требует пересмотра сложившейся в эпоху романтизма концепции литературы как явления национальной культуры и языка. Так, недавно был брошен вызов таким общепринятым терминам, как «французская» и «франкоязычная» литература. В последние два десятилетия во французскую литературу вошло множество писателей, которые родились за пределами Франции и ее бывших колоний, для которых французский не является родным языком – сами их имена выдают африканское, вьетнамское, греческое, китайское, русское или чешское происхождение. Тем не менее авторы эти – лауреаты престижных французских литературных премий, таких как Гонкуровская, Медичи, Гран-при Французской академии, Фемина и пр. В их числе – Дай Сиджи, Василис Алексакис, Андрей Макин, Нэнси Хьюстон, Ален Мабанцку, Каликст Бейала, Атик Рахими и Джонатан Литтел. Эти новые голоса привнесли «иностранный акцент» и доселе неведомую полифонию в современную французскую литературу, положив конец ее традиционному галлоцентризму. Против французского «культурного империализма» выступают и авторы коллективного манифеста «За “мировую литературу” на французском языке»[789]. Объявив понятие «франкофония» «виртуальной реальностью», они заявляют, что французский язык наконец-то освободился от «одностороннего пакта с нацией», и вводят термин «всемирная франкоязычная литература» (littérature-monde en français), в рамках которой требуют для себя полноправный статус[790].
«Русская национальная литература» также становится все более условным концептом за счет диаспоризации русской словесности в течение последнего столетия и дальнейшей интенсификации миграционных процессов в постсоветский период. После отмены цензуры авторы русского зарубежья получили возможность публиковаться как за рубежом, так и в России. В этом контексте отношения между метрополией и различными центрами диаспоры приобрели характер взаимодополнительности. Писатели, имеющие опыт жизни в других странах, вносят оригинальные, а иногда и экзотические ноты в современную русскую литературу и занимают особую нишу на рoссийском книжном рынке. Полицентризм современной русской литературы подчеркивается в коллективном предисловии к антологии под названием «Символ “Мы”» (2003), в которую вошли произведения ряда русскоязычных еврейских писателей из Израиля, США, Италии и Германии. Современную ситуацию они описывают как переходную, определяющуюся разрывом иерархических связей с Россией и эмансипацией диаспоры от советского и российского прошлого, менталитета, тематики и культурной традиции:
[Р]усская литературная эмиграция как самозаконное явление, притязающее на исполнение особого культурно-исторического долга […] перестала существовать. […] международный характер современной русской литературы неоспорим – эпохальный переход от эмиграции к диаспоре совершился. […] Русская литература в том виде, в каком она сложилась к началу XXI века, представляется нам свободной не только от противоборствующего разделения на российскую и зарубежную, характерного для предыдущего периода […], но и от иерархии «господства и подчинения», устанавливаемой в соответствии с географической принадлежностью текста и автора. Быть в диаспоре означает для нас развивать те особенности русского слова, которые […] не могут быть развиты в метрополии. Метрополия и диаспора, следовательно, находятся в отношении столь же необходимой, сколь и взаимовыгодной дополнительности […] география нашей речи разрослась до целого мира[791].
Манифест призывает авторов, проживающих в зарубежье, к сознательному культивированию особого языка: «Добивайтесь максимального удаления от метрополии своей речи, развивайте свое иноземство»[792]. Этот на первый взгляд парадоксальный совет по сути является продолжением литературной практики русского Монпарнаса. Он иллюстрирует радикальный разрыв с «миссией» сохранения в эмиграции русской языковой традиции, которую неоднократно провозглашали лидеры русских диаспоральных общин первой половины XX века.
Методологические подходы, разработанные в ходе данного исследования, равно как и в других работах, посвященных транснациональной литературе, применимы к широкому спектру литературных явлений, включая русскоязычную культуру «ближнего зарубежья» и Израиля. Еще более усложняет картину современного русского литературного ландшафта тот факт, что некоторые из живущих за пределами метрополии писателей пишут сразу на нескольких языках или публикуют свои произведения по-русски в собственном переводе, как в случае с Михаилом Идовым или Некодом Зингером. Такие транснациональные, двуязычные авторы имеют двойственную культурную принадлежность, их связь с современной Россией неоднозначна, как и роль русской культуры в их творчестве. К какой категории их отнести? Является ли подобная игра с литературными масками признаком диаспорального или «глобализированного» писателя? Существует ли сегодня «всемирная русская литература» (а также «русская национальная литература») и каковы ее признаки? Постановка этих вопросов, возможно, приведет к переосмыслению существующих концепций и расширит наши представления о разнообразных векторах развития русской словесности.
Понимать, какое значение имеет транснациональный дискурс в русской культурной истории, особенно актуально сегодня, когда националистическая риторика в России вновь продуцирует двухмерное видение мира, неизбежно ведущее к культурному шовинизму, самоизоляции, нетерпимости. Вновь возник миф об уникальности «русского пути», в идеологизированном медийном пространстве образ России противопоставляется «Западу», в очередной раз разыгрывается сценарий выбора между Россией и Европой, возрождается нарратив русского национализма. На этом фоне пример русского Монпарнаса особенно показателен. Его наследие опровергает представление о том, что «подлинная» русская культура может существовать лишь в метрополии, а не за ее географическими, интеллектуальными и идеологическими пределами. Парижские младоэмигранты создали новый лексикон «русскости», отказавшись от культурного пуризма, сознательно культивируя фрагментарную идентичность, насыщая русскую прозу энергетикой французского языка. В своей творческой практике они отошли от бинарных оппозиций, предложив взгляд на культуру как на динамическое сочетание множественных парадигм. Именно поэтому русский Монпарнас смог стать полноправным участником общеевропейского литературного процесса и внести вклад в формирование эстетики, стиля и кода транснационального модернизма 1920 – 1930-х годов.
Список литературы
Автобиографическая практика в России и Франции / Под ред. К. Виоль и Е. Гречаной. М.: ИМЛИ РАН, 2006.
Адамович Г. Комментарии // Числа. 1933. № 7 – 8. С. 153 – 165.
Адамович Г. Лермонтов // М.Ю. Лермонтов. Pro et contra / Под ред. В. Марковича, Г. Потаповой. СПб.: РХГИ, 2002. С. 840 – 845.
Адамович Г. Литературная неделя // Иллюстрированная Россия. 1932. 7 апреля. № 2 (348).
Адамович Г. Литературные беседы // Звено. 1925. 3 августа. № 131. С. 2.
Адамович Г. Литературные заметки. Т. 1. СПб.: Алетейя, 2002.
Адамович Г. Литературные заметки. Т. 2. СПб.: Алетейя, 2007.
Адамович Г. На разные темы: Второй том «Тяжелого дивизиона» – «Кочевье» – Селин и Андре Мальро // Последние новости. 1933. 14 декабря. № 4649. С. 3.
Адамович Г. О книге Лоренса // Последние новости. 1932. 7 апреля. № 4033. С. 3.
Адамович Г. Рамон Ортис // Числа. 1931. № 5. С. 32 – 43.
Александров А. Мадемуазель Башкирцева: Подлинная жизнь. М.: Захаров, 2003.
Аминадо Д. Всем сестрам по серьгам. Париж, 1931.
Андреенко М. Журнал Шаршуна // Русский альманах. Париж, 1981. С. 387 – 391.
Аствацатуров А. Генри Миллер и его «парижская трилогия». М.: НЛО, 2010.
Аствацатуров А. Эротическая утопия и симулякры сознания у Генри Миллера // Дискурсы телесности и эротизма в литературе и культуре. Эпоха модернизма / Под ред. Д. Иоффе. М.: Ладомир, 2008. С. 142 – 165.
Бакунина Е. Любовь к шестерым. Тело. М.: Гелеос, 2001.
Бакунина Е. Н. Берберова. «Последние и первые» // Числа. 1931. № 6. С. 258.
Бакунина Е. Для кого и для чего писать // Числа. 1932. № 6. С. 255 – 266.
Балакшин П. Эмигрантская литература // Калифорнийский альманах. Сан-Франциско, 1934. С. 135 – 136.
Бальмонт К. О звуках сладких и молитвах // Тайна Пушкина: Из прозы и публицистики первой эмиграции / Под ред. М. Филина. М.: Эллис Лак, 1998. С. 23 – 29.
Безобразов А. О боксе // Числа. 1930. № 1. С. 259 – 261.
Белобровцева И. Мой Лермонтов Юрия Фельзена // Русская эмиграция: Литература. История. Кинолетопись / Под ред. В. Хазана, И. Белобровцевой, С. Доценко. Иерусалим: Гешарим, 2004. С. 208 – 218.
Белобровцева И. Нобелевская премия в восприятии И.А. Бунина и его близких // Русская литература. 2007. № 4. С. 158 – 169.
Бем А. Литература с кокаином // Исследования. Письма о литературе. М.: Языки славянской культуры, 2001. С. 436 – 440.
Бем А. О «Любви второй» В. Яновского // Меч. 1935. 29 сентября.
Бем А. Письма о литературе: Культ Пушкина и колеблющие треножник // Руль. 1931. 18 июня. № 3208.