Точно так же неприемлема версия о доброй гармонии, якобы царившей между Моцартом и Сальери. О соперничестве, тему которого особенно охотно подхватила беллетристика, свидетельствовало хотя бы письмо Леопольда Моцарта к дочери Наннерль от 28 апреля 1786 года: «Сегодня 28-го вечером пойдет на сцене опера твоего брата „Свадьба Фигаро“. Я уверен он добьется успеха, это будет большой победой, ибо, насколько мне известно, здесь против него плетутся сильнейшие интриги. Сальери со всеми своими снова постарался во что бы то ни стало перевернуть небо и землю».
Премьере «Фигаро», которая все же состоялась в Вене 1 мая 1781 года, всеми средствами пытались помешать итальянские противники Моцарта. Сальери и его приспешники работали, по свидетельству современников, как кроты во мраке. И то обстоятельство, что незадолго до смерти Моцарт появился на представлении «Волшебной флейты» вместе с Сальери и Сальери рассыпался в похвалах этой опере, уже ничего не меняет.
Теперь, что касается ревматической лихорадки, которую Карпани ввёл в свою защиту. Он опирался при этом на свидетельство д-ра Гульденера фон Лобеса. Родившийся в 1763 году в Пльзене Гульденер фон Лобес учился в Праге, где затем практиковал как врач, проработав в трёх больницах. Уже с июня 1793 года, обращаясь к чешским коллегам, он подписывался: «Э. Ф. Гульденер, практикующий врач в Вене», там же в 1797 году он стал вторым, а в 1800 году первым окружным врачом, но, судя по многим согласующимися между собой данным[91], переехал в метрополию, вероятно, только в 1802 году. С 1818 года он протомедикус в Нижней Австрии до самой смерти, последовавшей в 1827 году.
В своем аттестате Гульденер фон Лобес вовсе не говорил о том, что указанная болезнь в Вене «унесла поголовно всех, пораженных ею», просто сообщил, что этот недуг осенью «поразил многих». По его же собственным словам, в качестве врача Моцарта он не пользовал и никогда дома у него не был. Значит, врач написал о пациенте, которого и в глаза не видел, разве что только мёртвым, как он написал в конце письма к 3. фон Нойкому. Лечащим врачом Моцарта был Николаус Клоссет. Если бы Николаус Клоссет не был врачом Моцарта, то к нему не стали бы обращаться, ибо только он, пока был в живых, мог дать достоверные сведения для современников в 1824 году.
Странно и то, что Клоссет сам не оставил каких-либо письменных заявлений. За него выступил Гульденер фон Лобес, в свидетельстве которого, как отметил еще в 1828 году Ниссен, «приводятся выводы и проч. на основании заключения другого врача». Тут же необходимо отметить, что в Вене, конечно же, не было никакой «эпидемии» в буквальном смысле. Свидетельства о смерти того времени, поднятые Вайцманом и Бэром, подтверждали это. По их данным, в октябре, ноябре и декабре соответственно смертность колебалась от 940 до 1040 человек (небольшое увеличение в начале зимы обусловлено сезоном и наблюдается из года в год). Ни в 1790, ни в 1791 годах в Вене эпидемий зарегистрировано не было, в сентябре 1791 года умерших там было даже больше (1064), чем в декабре (1042)!
Кроме того, симптомы болезни Моцарта никоим образом не согласуются с острой или хронической клинической картиной ревматизма, которая, по Гульденеру, еще осложнилась и «отложением в голове». Это положение – в 1907 году его предложил к обсуждению Бокай – уже несколько десятилетий назад было отвергнуто аллопатией, но недавно Бэр возродил его вновь. Однако «ревматическая лихорадка» в тогдашней терминологии представляла собой комплекс симптомов, ничего общего не имеющий с современными представлениями о «ревматизме», тем более что под этим же понимались и такие туманные определения, как «ушная боль», «опухоль полости рта», «хрипение», «ревматизма груди, желудка и кишок». Грайтер в своей работе, специально написанной в опровержение Бэра, добавляет, что с некоторых пор «ревматическая лихорадка» вообще не имеет ревматологического значения в сегодняшнем понимании. Относительно отравления же следует помнить, что его симптомы могут проявляться незаметно и медленно, симулируя при этом какое-либо другое заболевание (например, «острую просовидную лихорадку» или «ревматическую лихорадку» в тогдашней терминологии). Карпани основательно заблуждается, когда утверждает, будто любому именитому врачу под силу распознать это. Даже сегодня нередко только путем вскрытия можно обнаружить интоксикацию. Но тело Моцарта даже не было подвергнуто «судебному обследованию», как пытается уверить нас Карпани, вскрытия не было!
Далее, диагнозы смертельной болезни Моцарта в значительной мере отличаются друг от друга. Венская книга записи актов гражданского состояния дает нам «острую просовидную лихорадку» (впрочем, у одного только Моцарта, и это из всех умерших мужского пола за ноябрь декабрь 1791 года!), а Гульденер предлагает «ревматическую лихорадку», что, понятно, совсем не одно и то же. Именно там, где можно было бы ожидать совпадения – в официальном государственном документе и врачебном свидетельстве, – разительное несоответствие. Дальше Карпани уже безнадежно запутывается в противоречиях. С одной стороны, он соглашается, что слухи могли исходить от самого «страждущего Сальери, в минуту отрешенности от мира сего открывшегося в своей вине… Сказано им и баста», с другой – приводит свидетельство санитаров Сальери, утверждавших нечто обратное. Они не сумели даже правильно написать имя врача Сальери – д-ра Йозефа Рёрига, и так называемый «Рёрик» дистанцирован от всего дела, хотя его видимое согласие и подтверждается ниже подписей обоих. Свидетельство-аттестат, как можно видеть, датировано 25 июнем 1824 года. Но Сальери прожил еще почти год и умер 7 мая 1825 года. Кроме того, санитары признали, что их привлекли к службе только зимой, тогда как самообвинение Сальери и его попытка самоубийства относятся к осени 1823 года. К тому же за год, разделяющий этот документ и смерть Сальери, могло произойти многое – не исключена и его исповедь, ведь писала же 25 мая 1825 года лейпцигская «Allgemeine Musikalische Zeitung»:
«Наш почтенный Сальери – как говорят у нас в народе – не может умереть, и всё тут. Тело отягощено всяческими старческими недугами, вот уж и разум покинул его. В бредовом расстройстве он признался даже, будто приложил руку к смерти Моцарта…»
Наконец, утверждение санитаров, что всем, даже его семье, запрещено было заходить к Сальери, можно сопоставить со строками его биографа фон Мозеля (1828): «Врачебная помощь и заботливый уход его нежно заботливых дочерей продлили ему жизнь еще на несколько месяцев…»
Дж. Карпани примешивал сюда же вовсе сомнительного, но, по его мнению, коронного свидетеля: Зигмунда фон Нойкома! Он появился на свет в Зальцбурге в 1778 году, так что в год смерти Моцарта ему было всего лишь 13 лет, и он никогда не был свидетелем его смерти, поскольку жил в Вене с 1798 по 1804 год (Дёйч). Он показывал себя подлинным другом Сальери, энергично оспаривая в берлинской «Allgemeine Musikalische Zeitung» (1824) клевету, в которую любой разумный человек поверить просто не может. То же самое он писал и в парижских газетах, но своим признанием, что Сальери сам объявил себя убийцей Моцарта, оказал медвежью услугу Карпани.
«Париж, 15 апреля 1824 года.
Сударь!
Официальные газеты не перестают повторять, будто Сальери сам объявил себя виновником ранней смерти Моцарта; однако ни одна из них не назвала нам источника сего ужасного обвинения, бросающего пятно на память о человеке, в течение пятидесяти восьми лет вкушавшего всеобщее внимание венцев.
Долг каждого честного человека, коему не безразлична судьба знаменитого композитора, памяти которого грозит ущерб, сказать все, что ему об оном известно.
За время своего пребывания в Вене (1798–1804) я жил с семейством Моцартов в самых дружеских отношениях и отсюда получил самые точные сведения о последних днях сего знаменитого композитора, который, подобно Рафаэлю, умер в расцвете лет не насильственной смертью, как утверждают ныне повсюду, а от нервной лихорадки, явившейся следствием беспрерывного напряжения всех сил, отчего слег бы любой, обладай он и более крепкой физической конституцией (перечисляются основные произведения 1791 года).
Уже больным он отправился в Прагу, куда его вызвали для написания оперы „La Clemenza di Tito“, постановка коей была приурочена к коронационным торжествам в честь императора Леопольда II. По возвращении в Вену он принялся за сочинение Реквиема; однако, обессиленный чрезмерной работой, он впал в глубокую меланхолию, по причине чего супруга вынуждена была отнять у него партитуру. Сия мера и заботы его врача дали ему возможность написать знаменитую масонскую кантату, блестящий успех которой так воодушевил его, что мадам Моцарт не могла не уступить настойчивым просьбам супруга и не вернуть ему партитуру Реквиема, еще не законченного.
После нескольких дней работы приступы меланхолии стали усугубляться по мере того, как убывали силы; он более с постели не вставал и скончался 5 декабря 1791 года ночью.
Моцарта давно уже посетило предчувствие смерти. Вспоминаю, как рассказывал мне мой учитель Гайдн: в конце 1790 года, когда он отправлялся в Лондон, при прощании Моцарт со слезами на глазах промолвил:. Боюсь, отец мой, видимся мы в последний раз. Гайдн, намного старше Моцарта, решил, что страх сей вызван его возрастом и опасностями, поджидавшими его в пути.
Не связанные особо сердечными и дружественными узами, Моцарт и Сальери относились друг к другу с глубоким уважением, как это имеют обыкновение делать венцы, признавая заслуги другого.
Сальери никогда не обвиняли в ревности к таланту Моцарта, и каждый, кто знал Сальери (как знал его я), согласится со мною: человек сей на протяжении пятидесяти восьми лет вел безупречную жизнь, занимаясь своим искусством и пользуясь любою возможностию сделать добро ближнему. Я верю, такой человек не может сделаться убийцей, человек, который в течение тридцати лет, прошедших со дня смерти Моцарта, сохранил столь ясный ум, делающий общение с ним особенно приятным.