Как вам известно, с самых давних дней.
Вот и Кемпински.
– Будем надеяться на лучшее, – задумчиво сказала Соня, потому что мы приехали.
Особняк Сони со стороны казался неприступной крепостью. На всех окнах и дверях висели предупредительные тексты: «Стойте, просьба не открывать. Световая и звуковая сигнализация».
Мы подкатили к её коттеджу и зашли внутрь, прихватив почту из ящика. Червячок вины вновь шевельнулся в сердце.
Чтобы разрядить обстановку, я расцвёл в улыбке, потянулся и мечтательно проговорил:
– Ночь продержались, ещё день простоять!.. Сейчас бы принять душ, выпить кофе – и в койку.
Но тут Соня больно лягнула меня по щиколотке. Я схватил ее в охапку и попытался повалить, но не тут-то было. Соня извивалась и брыкалась не на шутку. В следующий миг она внезапно успокоилась, обмякла в моих объятиях и рассмеялась. Почти тут же она в ужасе охнула. Я проследил за её взглядом и понял, в чем дело: в зеркале отражались две потрепанные личности с помятыми, невыспавшимися физиономиями и в несвежей одежде. Соня резко высвободилась и уставилась в зеркало.
– Господи, какой кошмар! Неудивительно, что все оглядывались на меня. Клоун и только!..
Она развязала поясок, расстегнула «молнию» на спине, сбросила платье, подобрала его и швырнула вместе с туфельками в открытую дверь спальни. Потом извлекла из пучка на голове уцелевшие шпильки и встряхнула волосы лёгким движением головы. Они были мягкие, пушистые.
– Послушай, – сказала Соня, – почему бы тебе не заняться яичницей и кофе, пока я приму душ? Потом твоя очередь, а пока ты будешь приводить себя в порядок, я накрою на стол… Идёт?
Она посмотрела на себя, оглядев свое тело в лифчике и трусиках и пожав плечами, бросила мне в лицо:
– Побойся Бога, супермен: ты уже дважды показал свою мужскую удаль. Ну, стою я тут голая, и что из этого?
– А ничего, – ухмыльнулся я. – Иди в свой душ.
– Послушай, детка… – начала она и махнула рукой.
Я отправился на кухню приготовить завтрак. Пусть кому-то это может показаться слишком нечутким, но положение стало довольно запутанным, а я не люблю размышлять на голодный желудок. Да и Соня не станет всю жизнь горевать, так что и ей не вредно заморить червячка. Скоро кофе и яичница были готовы. Я принялся листать попавшуюся на глаза газету.
Одна статья была озаглавлена: «Радиоактивность Чернобыля унесла массу жизней в СССР и за рубежом. А сколько жертв облучения тихо ушло за последние двадцать пять лет?». Газета напоминала читателям, что чернобыльскую дозу можно регулярно получать в виде ягод, фруктов и грибов на рынке, а это грозные источники радиации; особенно вреден стронций-90, период полураспада которого пару тысяч лет. Я согласился с автором в том, что смерть от радиации – не лучший способ отправиться на тот свет. Переведя глаза на небольшую колонку другой статьи, я с удивлением прочитал: «Радиоактивность Хиросимы и Нагасаки – трагедия или путь к долголетию?» Газета сообщала сенсационные факты о том, что все долгожители этих городов, подвергнувшихся атомной бомбардировке (6 августа 1945 года) самолётами ВВС США, в той или иной мере были облучены, правда они получили не летальные, небольшие радиоактивные дозы. Механизм такого феномена не известен. Хотя, сами японцы стараются не афишировать это явление в силу традиционной закрытости своего общества. А жаль!
Тут послышался голос Сони:
– Рудольф, где ты?
Я отложил газету и прошлёпал в гостиную. Соня стояла перед дверью во вторую спальню – ванная располагалась как раз между двумя спальнями – и вытирала волосы. Я приблизился к ней. На неё стоило посмотреть – чистенькая, свеженькая… Она посмотрела на меня, потом оглядела себя и вдруг улыбнулась. Немного вымученно, но улыбнулась.
– А что я могу сделать? – чуть запальчиво спросила она. – Вся моя одежда осталась там, в спальной, принеси, пожалуйста,
Надо отдать экс-жене должное, она даже не попыталась делать каких-то суетливо-стыдливых движений или хотя бы прикрыться полотенцем. Она продолжала как ни в чем не бывало вытирать волосы. В конце концов, она была у себя дома, и если хотела принимать гостей в голом виде, то это было только её право.
– Что ты задумал, Рудольф? – спросила Соня.
– Сейчас я должен позвонить, – сказал я. – Разговор довольно конфиденциальный, так что я предпочел бы, чтобы ты вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.
Соня встала и окинула меня изучающим взглядом.
– Я же говорила, что ты из БФФ. Держу пари, что ты будешь звонить в Берлин.
Сами понимаете, она была права. Как всегда. Я сказал:
– Иди, причешись, будь паинькой.
Она еще раз пристально посмотрела на меня, потом чуть заметно пожала плечами, словно отгоняя прочь какие-то мысли.
– Аппарат вон там, – указала она, как будто давно жила здесь. – Ладно, я пошла, уединяйся.
Я молча проводил её взглядом и подошёл к телефону и набрал номер нашего телефона в Берлине и проделал обычные формальности: обменялся с дежурным кодовыми словами. Только тогда на другом конце провода трубку взял Сансаныч. Следует отдать должное ему: субъект он довольно въедливый и непредсказуемый, но в тех случаях, когда он позарез нужен, он никогда не тянет волынку.
– Говорит Рудольф, – сообщил я. – Мне подумалось, что вам хочется узнать, как я отдыхаю, шеф.
– Ты, как всегда, наслаждаешься жизнью, Рудольф? – сухо спросил Сансаныч. – Жалеешь, что там нет меня, и некому тебе дать в ухо?
– Вы могли бы предупредить, шеф, что моя Соня Шерманн втянута в эту заваруху.
– Мне показалось, что будет лучше, если ты сам это обнаружишь, – ответил Сансаныч. – Ты бы мог воспротивиться тому, что навещаешь её по официальному поводу.
– А разве не так?
Он рассмеялся, потом заговорил уже по-деловому:
– Я знаю, что случилось с Виктором. Из медицинского заключения следовало, что его пытали. Скорее всего, он не выдержал и проговорился?
– Все данные налицо, – подтвердил я.
– Из чего ты это заключил?
– Красавчик извещён обо мне, включая даже кодовую кличку. Конечно, у него мог быть и другой источник, но, учитывая то, насколько недавно я вошёл в курс дела, это маловероятно.
Помолчав немного, я добавил:
– Сейчас любому можно развязать язык, шеф.
– Верно, с некоторыми исключениями. Я далёк от мысли обвинять Виктора; я корю себя за то, что выбрал и командировал его. Он не должен был работать в одиночку, Рудик. Я знал, что ему не устоять против Красавчика и Глотцера. Я…
Он вдруг замолчал. Я был немного обескуражен. Слишком уж большое испытание – внезапно обнаружить что-то человеческое у такой личности, как Сансаныч. Такое способно подорвать веру в устоявшиеся понятия вроде жизни и смерти или движения небесных тел. Я услышал, как он прокашлялся, потом вновь послышался его голос, немного надтреснутый:
– Красавчик, должно быть, воспользовался полученными сведениями, иначе ты не знал бы о том, что ему известно. Да?
– Вы правы, шеф. Он пытался убедить своего босса Глотцера избавиться от меня, по меньшей мере, временно. У самого Красавчика руки немного связаны из-за того, что ему приходится держаться в рамках облика послушного телохранителя. Глотцер задал бы ему несколько неприятных вопросов, если бы вдруг обнаружил, что кто-то из его ближайшего окружения действует самостоятельно.
Чуть подождав, я добавил:
– Можно вопрос, шеф?
– Да?
– Мы все исходим из предположения, что у Красавчика выполняет некую секретную миссию в Германии, по всей видимости из-за этого он уже более семи лет играет роль мафиози. И никому в голову не приходило, что он мог на самом деле стать бандитом. Просто перейти в иное качество.
– Что ты имеешь в виду, Рудик?
– Предположим, что он допустил роковой промах – например, приударил за девицей, – и его вышибли из команды. Но жить-то бедняге на что-то надо, вот он и переехал в Германию, чтобы охранять крупного торговца антиквариатом. В таком деле он настоящий профи. Когда его подельника-босса Марка упрятали в каталажку, Красавчик навёл справки о тех, кто платил больше, и остановил выбор на Глотцере.
– Если так, то как ты объяснишь то, что случилось с Виктором?
– Очень просто, шеф. Естественно, что Красавчику не хотелось, чтобы парни вроде Виктора или меня совали свой нос в его дела; не потому, что это подставило бы под угрозу выполнение его задания, а из-за того, что мы могли разоблачить его как мнимого Ника-Красавчика. Это тот случай, когда воришка, отсидевший свой срок и вставший на путь истинный, избегает полицейских, у которых слишком хорошая память.
– Ты в это веришь, Рудольф?
– Я думаю, что это версия, которую тоже следует рассмотреть.
– Мы её уже рассматривали, но отвергли.
– Почему?
– Во-первых, потому, что люди, в чьей команде он работал, имеют обыкновение избавляться от провинившихся агентов навечно. Можно по пальцам пересчитать тех, кто потом всплывал в других местах. Но в некотором смысле ты прав: нам удалось узнать, что Красавчики в самом деле вновь навлек на себя неприятности, причем до 2005 года, когда в БФФ засекли впервые его под именем Ник.
– Как вы это узнали, шеф?
– Как всегда, благодаря нашему источнику, он обычно пьёт немного, а тут перебрал привычную дозу виски и сболтнул лишнее. Он пожаловался на своих работодателей: «Один прокол, и они законопатят меня на Аляску!». Это Германия для него Аляска! Он пытался объяснить, какой важной шишкой был в США, и насколько унизительно для него теперь быть мальчиком на побегушках у такого слизняка, как Крыса.
Сансаныч приумолк, а я попытался возразить:
– Но это вовсе не доказывает…
– Это еще не всё, – перебил меня Сансаныч. – Миссис испугалась того, что он так неуважительно отозвался о своём боссе, и Ник-Красавчик это заметил. Тогда он захохотал и сказал, что это только Марк считал Красавчика, своим мальчиком на побегушках, а на самом деле всё наоборот… Потом, протрезвев, Красавчик избил её до полусмерти. И пригрозил, что убьёт, если она проболтается о том, что слышала.