– Да, он упёртый малый.
Оля гневно вскинула голову.
– Ну почему вы всё время злословите о нём?
– Вы же не рассчитываете, что мы с ним станем закадычными приятелями?
Она вздохнула и отвела глаза.
– Идите к Евгению и… Что вы сказали?
Ольга помялась, потом замотала головой.
– Ладно. Передайте Евгению, что у меня есть для него предложение, которое поможет решить все проблемы: и его, и мои. И еще скажите: я не думаю, что в самое ближайшее время случится нечто серьезное, но пусть он на всякий случай сегодня не ложится спать после обеда.
Закончил я словами:
– Я хочу сперва убедиться в том, что сделаю именно то, что надо. Сядьте пока, Ольга, и выпейте кофе.
Я указал ей на стул. Она чуть поколебалась, потом решившись, прошагала к стулу и присела. Взяв в руки чашку и блюдце, она принялась за кофе.
– Похоже, Глотцер и впрямь закручивает гайки, – сказала Ольга.
– Он хороший стратег, – ответил я. – Сразу чует, где у противника самое слабое место. Ведь такому человеку, как Евгений Романцов, угрожать нельзя, пусть он даже и отошёл от дел. Ведь, бывших агентов не бывает. Если отступников наказывают по большому счёту, тогда как те, кто является достоянием разведки, всегда под бдительной охраной. Вот почему все угрозы извне закончатся только одним – телефонным звонком, и резким северо американским диалектом некто предупредит: «Если что-нибудь случится с Романцовым, то я вам лично не позавидую».
Это ожидаемая реакция ЦРУ или иной мощной спецслужбы.
– Ты говоришь так, как будто у вас с Романцовым есть ещё что-то общее.
– Есть, – подтвердил я. – И не забывай еще Красавчика-Ника.
Он тоже из этой серии… Причём один из лучших бойцов, хотя находится по другую сторону баррикад. Так вот, я хочу сказать, что Глотцер прекрасно знает цену слов Евгения Романцова. Так что бандиты, посланные герром Глотцером, могут хоть до скончания века раздувать щёки и сотрясать воздух своими воплями. Пусть только им вздумается перейти к решительным действиям, если сложится критическая ситуация, тогда Романцов колебаться не будет. Он вскочит в свой «Мерседес» и помчится по городу с пистолетом под мышкой. Потому-то Глотцеру и в голову бы не пришло надавить на него.
– Такое нужно просто перетерпеть. Так вот, сам Евгений Романцов вполне мог бы это перетерпеть, да и для вас, Ольга, это просто приключение, словно из голливудского вестерна.
– А вот моя, Соня, – другое дело. Еще совсем недавно Соня вела мирную, уединенную жизнь; её нервная система не приспособлена к подобной «холодной войне». Вот Глотцер и начал закручивать гайки постепенно, чтобы не спровоцировать Романцова вступить на военную тропу…
– Нужно быть мерзавцем, чтобы наносить мужчине удар через женщину, – высказалась с презрением Оля.
– Да, – согласился я.
Она метнула на меня острый взгляд. Должно быть, что-то в моём голосе показалось ей странным.
XXIX. Как в цирке: Никол – два – Никол
«Не губить пришли мы в мире,
а любить и верить!»
– Послушайте, Рудольф, – сказала Ольга. – В дверь, кажется, позвонили.
Я пошёл, и бездумно открыл входную дверь, даже не убедившись, кто пришёл и зачем.
Передо мной стоял незнакомец в форменной одежде и в бейсболке с названием компании, он держал в руках папку с тиснением. Пробормотав что-то себе под нос, он раскрыл папку. Когда я шагнул вперед, его напарник, которого я не заметил, выпрыгнул откуда-то слева и ударил меня по голове чем-то очень увесистым.
Если честно, то доведись мне лицезреть такую сцену по телевизору, я бы брезгливо поморщился и переключился на другую программу: не может матёрый профессионал попасться в такую ловушку – как последний простофиля. Все, что я могу сказать в свое оправдание, – это то, что я не спал уже две ночи и был явно не в форме.
Как бы то ни было, меня застигли врасплох, что для человека с моим опытом непростительно. Мне уже казалось, что все ходы оппозиции я предугадал и рассчитал наперед; когда начинаешь так думать, часто выходит, что ты жестоко заблуждался. К тому же сыграло свою роль и то, что я шел к двери, думая не только о том, кто за ней стоит, но и представляя себе в уме Соню, как будто позирующую художнику в стиле ню.
Оглушивший меня был мастером своего дела. Он нанес удар не сильнее, но и не слабее, чем требовалось. Я рухнул как подкошенный. В последний миг парень в форменке подхватил меня, чтобы я не сломал себе шею о каменные ступеньки. Я не совсем вырубился; я даже заметил, как мой обидчик убрал оружие – биту, налитую свинцом.
Меня затащили в дом и бесцеремонно бросили на ближайший диван. Все это я видел, хотя глаза мои были закрыты. Как будто наблюдал со стороны.
– Ты не слишком сильно ударил его? – озабоченно спросил незнакомый голос. – Если ты его убил…
– Я убиваю только тогда, когда мне за это платят, – ответил другой голос. – Что мне оставалось делать – зачитать ему вслух счёт за газ? И вообще, откуда он здесь взялся?
Мне прежде не приходилось слышать этот голос. Он раздраженно продолжал:
– Было сказано, что в доме только молодая женщина. Присматривай за этим типом, если он начнет приходить в себя.
Тут послышался голос Ольги:
– Рудольф, кто там был?
Мне нужно было что-то предпринять, но я был совершенно беспомощен. Я смутно сознавал, что если пустить все на самотёк, то случится что-то ужасное. Но шевельнуться не мог.
Я слышал, как где-то открылась дверь.
– Рудольф, я… – Её голос вдруг стал нестерпимо громким. – Кто вы такие, чёрт возьми? Что вы здесь делаете?
Потом дверь захлопнулась. Послышались быстрые шаги, и чьё-то сильное плечо вышибло дверь, прежде чем Ольга успела ее запереть. Короткая возня, потом мужской голос позвал:
– Франц, скорее сюда! Забери у этой твари пистолет, прежде чем она… Ой! Ах ты, сука!
Послышался звук удара и крик боли. Марк бросился на помощь, и я остался один.
– Рудольф! Рудольф! Очнись!
Я пришел в себя и открыл глаза. Сперва мне показалось, что передо мной две Ольги. Потом они слились в одну, но такую, что и описать трудно.
– Ольга! – пролепетал я. – Деточка моя…
И я вновь провалился в сон или в глубокое забытьё.
Когда я очнулся, передо мной сидел Красавчик-Ник и лениво улыбался.
XXX. Предварительные итоги
«…научиться жить и умирать и отказаться быть Богом ради того, чтобы быть человеком».
А есть ли, собственно, контраргументы, которые опровергали бы саму мысль об отравлении Моцарта? Собственно, нет, ибо все авторы, описывающие смертельную болезнь Моцарта, будь это ревматизм или заболевание почек, исходили либо из умозрительных заключений, либо отталкивались от так называемого окончательного аттестата доктора Гульденера фон Лобеса, который, как мы уже знаем, больного Моцарта просто в глаза не видел. Лондон, ссылаясь на медицинский анализ и диагноз английского врача Девиза, углубляется в дебри лжи и недомолвок, и его работу вовсе не украшает, скажем, такой пассаж: «Карпани был счастлив, найдя врача, проконсультированного относительно болезни и смерти Моцарта, гофра та Эдуарда Вин цента Гульденера фон Лобеса». Помимо этого, как должное, он по эстафете принимает от Карпани злосчастную ревматическую лихорадку. Если следовать ходу мысли музыковеда Лондона, то выстраивается цепь нелогичных и ложных построений, достигающих своего апогея опять же в попытке защитить честь Констанции: Констанция была «необыкновенной и энергичной женщиной». Моцарт ли, Констанция – но они были такими, какими мы их здесь описали (пусть и поверхностно).
Если касаться только личности Моцарта, то тут требовался не предвзятый и лоббистский, а поистине безэмоциональный, деловой и критический подход, это касалось бы и тех, кто так неохотно расставался с приукрашенным, «антикварным» образом Моцарта. Впрочем, прежде чем шарахаться в сторону от понятия «психопатия», посоветуем нерешительному исследователю Моцарта внимательно прочитать «Schelling Psychopathology» («Клиническая психопатология») Курта Найдена, даже если она немного и потеряла в своем прежнем блеске. Этого же мы пожелали бы и Гелертеру, ибо, вполне объективно описывая Констанцию и Зюсмайра, он вдруг впал в такие противоречия, что в результате неожиданно выплыл безупречно благородный Зюсмайр, истинный друг Моцарта, каковым он «никогда не был» (Кернер). Вспомним хотя бы конец письма Моцарта Антону Штольню от 12 июля 1791 года: «Итак, мужчина слово держит. Сар… я хотел на вашего верного друга Франца Зюсмайра».
Необходимо искать новые следы и аспекты (освободившись от односторонних оценок), чтобы картоведению, застрявшему, как видно, сегодня на мертвой точке основательней, чем когда-либо, придать новые импульсы к поиску нового мышления. Безусловно, хотелось бы иметь беззаботный и ничем не обремененный портрет Моцарта, которого, говоря объективно, просто нет, но можно, в крайнем случае, попытаться скрыть ряд фактов, которые увели бы исследование в сторону. Над всем этим замалчиванием витал мотив вины, вины в том, что нет возможности написать все, что думаешь, а также просматривалось плохое знание вопроса и намерение скрыть это. Мы впервые дали возможность этому мотиву вылиться в не трансцендентный вопрос. Тем самым, не забывая о всей гениальности Моцарта, почти исключительно ограничивающейся искусством композиции, мы хотели внести ощутимый вклад в де мифологизацию все еще упрощенного – исключения здесь Карр, Валентин и Хильдесхаймер – портрета Моцарта, и это – на фоне обострившихся научных разногласий. Для практикующегося сегодня стиля исследования характерно и то, что Шенк, в 1977 году написавший весьма обширную и детальную биографию Моцарта, умудрился не заметить ни одной из 17-де мифологизациюважнейших работ Кернера, восполняя эту слепоту обильным цитированием Бэра и Дача. Мягко говоря, это называется субъективным отбором, к каким бы результатам он ни приводил.