В нас, чадах праха, после улететь!
Я вновь сжался в комок, сгруппировав все мышцы, будто перед выстрелом стартового пистолета на дистанции; все тело пронзили живительные токи. Нарочито медленно я подъехал к перекрестку, дождался, когда в потоках машин образовался прогал, и нырнул на трассу. Было не страшно, а противно. Я проехал мимо, спокойно глядя прямо перед собой. Сразу же послышался шум мотора серого автомобиля. Я прибавил газу. Они – тоже.
Серебристо-серая машина следовала за мной синхронно, не делала попыток догнать или перегнать. Кто сидел в этом сыскном рыдване, я не знал. Были ли это люди из плоти и крови или фантомы из Зазеркалья – мне было все равно, я не желал иметь ничего общего с этими «спецлюдьми». Нужно было от них оторваться, чтобы избежать возможных дальнейших неприятностей.
Ещё вчера, подъезжая к коттеджу Лурье, я запомнил, что в трёх километрах от этого перекрестка сразу же за крутым поворотом трассы в лес отходит узкая асфальтовая дорога, окружённая глухими зарослями, – так что никакой преследователь не увидит, куда именно я повернул. Возле поворота я внезапно дал газу, выскочив к спасительной глухой дороге, резко тормознул и через несколько мгновений мчался сквозь бившие по корпусу машины заросли, но уже в противоположном направлении. На полянке я остановился и простоял с выключенным мотором минут пять.
Погони не было. Значит, серебристо-серый автомобиль пронесся стороной.
Через десять минут я вернулся на главную дорогу.
Но что-то случилось со зрением, в глазах рябило. Я-то надеялся, что все это в прошлом. Перед глазами поднималось марево над раскаленной дорогой. Я зажмурился, открыл глаза и сразу же мельтешили мушки, как это было со мной в пустыне Каракум, когда долго моргал, пытаясь стряхнуть наваждение. Может, наваждение пройдет, если я успокоюсь и угомоню своё сердце, которое бешено колотится в груди. Что-то творилось с моим организмом, рассудком. Тогда я решил воздействовать на себя элементарным психоанализом, чтобы унять это надвигающееся сумасшествие.
Я стал выговаривать вслух – медленно и громко:
– Спокойно, малыш, без паники! Ничего страшного. Все очень просто и легко объяснимо. Сейчас главное – выжить и вырваться отсюда – во что бы то ни стало!..
Надо же, ещё недавно мне было абсолютно наплевать, погибну я или буду жить. Теперь все изменилось. Этот эпизод с наружным наблюдением и киношной погоней повернул систему координат на 180 градусов. Кстати, тоже эзотерическое число…
Скоро я добрался до фирмы, где взял машину напрокат, быстро рассчитался и, освежившись в туалете, вышел на улицу. Вежливые берлинцы подсказали, как мне добраться до вокзала Zoo или Zoologischer Garten. Поднявшись в роскошный автобус маршрута № 100 и, уплатив 2,1 EUR, я довольно скоро прибыл на Zoo.
Вокзал казался совсем крошечным в сравнении с нашими Казанским, Павелецким или Белорусским, хотя и считался тогда одним из главных вокзалов Западного Берлина.
Я решил воспользоваться скоростным экспрессом, билет стоил недорого – 40 EUR.
Привычно осмотрев большую автобусную стоянку, я убедился, что зловещий серебристо-серый лимузин не поджидал меня. Я не увидел никого, кроме пёстрого многоцветья пассажиров и стаи назойливых носильщиков. До отправления поезда Берлин-Мюнхен оставалось двадцать минут.
XXII. Истинна ли посмертная маска Моцарта?
«Тайные обстоятельства смерти великого австрийского композитора Вольфганга Амадея Моцарта и сегодня, по прошествии двухсот десяти лет (исполнилось 5 декабря 2001 года), побуждают исследователей возвращаться к документам, фактам и преданиям тех стародавних лет в надежде, хотя и призрачной, чтобы докопаться до истины.»
Было рано, шел пятый час утра. Уже рассвело, до восхода оставалось минут 20–30, хотя я спал мало, но было такое чувство, что выспался всласть.
Поезд полз, как улитка по ветке. Еле-еле. Странно, но хочется жить этими мгновениями. Внизу рельсы, бетонные шпалы – как будто у нас, в России. Нырнули в плотный туман. Продвигаемся вслепую, будто на ощупь. И вот из ниоткуда, как в мультфильме Норштейна «Ёжик в тумане», выдвинулась громада Мюнхенского вокзала.
Вот и перрон, какой-то длинный, бесконечный, так долго тянется. Последние сантиметры мучительной дороги. Господи, приехали!
– Wo befindet sich der Weg zu Dachau? (По какой дороге проехать в Дахау?).
Мне объясняют – тут недалеко автобусная стоянка, а там – рукой подать, минут тридцать-тридцать пять – и я в Дахау.
Прохожу сквозь вокзальную толпу и, отыскав нужный автобус, отправляюсь в путь. Дорога в Дахау заняла всего полчаса. Признаться, я немного заволновался: как меня встретит герр Гунтер Карл-Хайнц Дуда. Тугое нарастание сердечных ударов, истома ожидания.
И вот после двух резких поворотов, моста через реку, я добрался до места. Я шел, а мне в лицо дул утренний верхнее-баварский ветерок, кругом – немецкий покой и порядок.
Мэтра Гунтера Карл-Хайнца фон Дуду я узнал сразу. Доктор медицины, создавший три книги о Моцарте, разительно напоминал французского киноактера и певца Ива Монтана.
Уроженец Верхней Силезии, герр Гунтер Дуда совмещал деятельность врача-терапевта с изучением всех деталей и аспектов, связанных с тайной гибели Моцарта.
Доктор Гунтер Дуда принял меня так, будто мы знали друг друга много лет.
– Я знаю всё, – лаконично сказал он.
И мы сразу перешли к делу. Он показал мне два документа, впрямую связанных с посмертной маской Моцарта.
Это был текст письма Констанции Моцарт Брайткопфу и Хертелю от 17 февраля 1802 года (письмо № 1342):
«А посему сообщаю Вам, что здешний императорский и королевский камергер, граф фон Дейм (несколько лет тому назад, назвавшись Мюллером, устроил художественную галерею из собственных работ) тут же после смерти Моцарта сделал гипсовый слепок его лица. И еще: придворный актёр Ланге, очень славный художник, написал его в натуральную величину, en profil, затем же, не без помощи, видимо, отливки Дейма, переделал портрет – Моцарта он знал хорошо – en face, причем сходство совершенное».
И ещё упоминание в письме младшей сестре Зофи Хайбль второму мужу Констанции Моцарт Георгу Ниссену:
«До сих пор в ушах моих звучит последнее, что он попытался сделать: изобразить литавры в своём Реквиеме. Тут же появился Мюллер из художественного кабинета, он сделал гипсовый слепок с его бледного, помертвевшего лица» (З. Хайбль Ниссену, 7 апреля 1824 года).
Показав эти два отрывка из писем, доктор Дуда прокомментировал:
– Два известных документа, которые доказывают, что с Моцарта своевременно и со знанием дела была снята посмертная маска. Упоминаемый в письмах граф фон Дейм, или Мюллер как раз и есть императорский и королевский камергер граф Дейм (полное его имя Иосиф Непомук Франц де Паула граф Дейм фон Штритец, известный под псевдонимом как Мюллер или Дейм-Мюллер (1750–1804), который сыграл в жизни великого Моцарта небольшую, но важную знаковую роль).
– У Констанции осталась хотя бы копия посмертной маски? – поинтересовался я.
– Согласно документам, у неё был гипсовый слепок, но она во время уборки уронила и разбила гипсовую маску. И выкинула обломки артефакта.
– История жизни графа Дейма-Мюллера – остродетективный сюжет для кино, – продолжил тему Гунтер Дуда.
Итак, граф Дейм изготовил для себя бронзовую отливку посмертной маски Моцарта, иначе гипсовый оригинал при работе с воском утратил бы свою чистоту и стал бы просто непригоден для выставочных целей. Кто сообщил ему о кончине композитора, неизвестно. Ясно только одно, что граф Дейм предвидел возвышающееся значение гения Моцарта. Георг Николаус Ниссен упоминает об этом 17 февраля 1802 по поручению жены:
«Мне хочется сообщить Вам, что здешний императорский и королевский камергер, граф фон Дейм, который несколько лет назад назвался Мюллером, – он ещё устроил художественную галерею исключительно из своих работ, – так сей господин снял гипсовый отпечаток с лица только что умершего Моцарта. Ну а дальше придворный актер Ланге, кстати, очень хороший художник, написал его в натуральную величину, правда, в профиль, а затем, – ни без помощи вероятно отливки графа Дейма, – перерисовал портрет в фас (а с Моцартом он был хорошо знаком). Причем, сходство получилось необыкновенно точное. У этих обоих господ адреса были поблизости, и в своей общей работе им не было нужды обмениваться письмами»
Так звучат известные в настоящее время документы, которые доказывают, что профессионал в действительности снял посмертную маску или может быть, даже слепок с головы. Качество бронзовой отливки соответствует вышеприведенным источникам, и как раз тогда изготовленному единственному негативу. Слепок должен был сделан самое позднее через два-три часа после смерти Моцарта, то есть где-то в районе 3 или 4 часов утра 5 декабря 1791 года, так чтобы исключалось движение глаз.
Кстати сказать, недалеко от него располагалась литейная мастерская по олову и бронзе Таддеуса Риболы, где и была отлита посмертная маска Моцарта, и, судя по «сигнатуре» в ядре маски, она была отлита в 1793 году.
В 1797 году граф Дейм-Мюллер открыл галерею в специально оборудованном здании. Согласно преданию, в одном из 80 помещений, доступ в которые имел не всякий простой смертный, существовал особый кабинет грации, где были выставлены восковые фигуры, среди которых можно было лицезреть, и великого Моцарта в собственном платье; а также там была отливка с посмертной маски великого композитора. И на самом деле, это не голословное утверждение.
В 1801 году в столичной печати Вены было недвусмысленно заявлено:
«Художник господин Иосиф Мюллер (как себя называл граф Дейм) привлекал к своей личности не меньшее внимание, чем его произведения искусства; он сумел за короткое время в свои далеко не молодые годы стать непревзойдённым мастером своего дела. Многие состоятельные люди позволяли ему даже при жизни лепить себя в гипсе или воске. Причем, цены всегда были предельно высоки».