Vber alles in der Welt,
Wenn es stets zu Schutz und Trutze
Brüderlichzusammenhalt.
Я никогда особенно не увлекался музыкальными центрами, плеерами, кассетами, компакт-дисками и прочей аппаратурой для воспроизведения музыки. Сейчас же, видимо, из-за громкости или из-за того, что мелодия рождала у меня сильные ассоциации, эффект оказался чуть ли не гипнотическим.
У меня в ушах снова зазвучал мерный топот сапог по мостовой, и я воочию представил стройные ряды марширующих по брусчатке немецких солдат вермахта.
Фрау Шварцер стояла у «Филипса», не отрывая от меня взгляда. Она была очень привлекательной женщиной, и создавалось стойкое впечатление, что она приготовилась в тот вечер к романтическому времяпровождению. Чуть приоткрыв губы, она с сияющими глазами слушала гимн, который некогда потряс мир, а в ее лице угадывались страсти иного рода.
Она сделала свой ход. Теперь настала моя очередь. Я смотрел на нее, дожидаясь, пока закончится проигрыш какой-то замысловато оркестрованной интерлюдии и зазвучит основной мотив.
– Deutsche Frauen, deutsche Treue, deutscher Wein und deutscher Sang sollen in der Welt behalten ihren alten schonen Klang, uns zu edler Tat begeistern unser ganzes Leben lang[72], – продекламировал я, стараясь проговаривать слова в такт музыке.
Линда не сводила с меня глаз. Тут вступили трубы и барабаны. Она ждала. Снова зазвучала тема – ясная и торжественная. По крайней мере, много десятилетий назад эта мелодия была вызовом всему миру, правда, и сейчас она заставляла напрячься до предела каждый мой мускул, каждую клетку головного мозга.
Линда Шварцер пропустила несколько тактов и стала тихо подпевать; ее неплохое меццо-сопрано соединилось с мелодией и финальными строчками (это были слова уже из нынешнего гимна ФРГ):
Einigkeit und Recht und Freiheit
Für das deutsche Vaterland!
Danach lasst uns alle streben
Brüderlich mit Herz und Hand!
Einigkeit und Recht und Freiheit
Sind des Glückes Unterpfand;
Blüh im Glanze dieses Glückes,
Blühe, deutsches Vaterland[73].
«Песнь немцев» резко оборвалась. Линда протянула руку и не гладя выключила проигрыватель. Ее огромные голубые глаза изучающе смотрели на меня.
Затем она проговорила, будто древняя сказительница:
– Много времени прошло с той великой поры, дорогой мой Ганс. Очень много. Но может быть, это время вернется?
– Трудно сказать, фрау Линда, – промурлыкал я. – Честно говоря, это было не совсем то, чего я ожидал.
Услышав эту музыку и прочувствовав поведение фрау Линды, я решил, что музыка была своего рода угрозой, а возможно, предупреждением о неминуемом возмездии. Но почему, для чего надо было меня впутывать в приснопамятные дела Третьего Рейха, крутить музыку его оккультных сфер, поднимать эту запретную для Германии тему? Если дело касалось амурной линии, примитивного адюльтера, тогда было бы понятно. К примеру, если для меня стали бы крутить «Лили Марлен» или «Эрику». Там хоть был некий романтический флер. Мне и в голову не приходило, что Линда Шварцер окажется стойкой обожательницей Адольфа Гитлера и его Третьего Рейха. Что подтверждал постулат: жизнь прекрасна, удивительна и полна неожиданностей.
Я подошел к стеллажу с компакт-дисками, повертел в руках один-другой «лазерник» – обычная подборка записей музыки, но под одним названием «ретро» или очень специфическое «ретро».
Неожиданно из-за спины до моего слуха донесся ее голос:
– Хватит играть в виртуальные игры, герр Ганс. Что вам нужно?
Я обернулся. Хороший вопрос. Хотел бы я сам дать на него убедительный ответ. Но, не имея ничего под рукой и за душой и точно не зная, чего от меня еще ждут, я стал изворачиваться.
– Вы же сами жаждали этой встречи со мной, фрау Шварцер, – сказал я и щелкнул пальцами по диску.
– Кто вы на самом деле и что вас в интересует?
– А вы? Ведь наше правительство запрещает слушать гимн Третьего Рейха или военные марши реакционного содержания.
– Кто-то пожаловался вам? Может, Герд Бастиан с Петрой Келли?
– А при чем тут эта несчастная политическая пара? – парировал я, гадая, сколько еще смогу разыгрывать простака Гансвурста.
– Не знаю, не знаю, но в любом случае вы, должно быть, очень влиятельный человек, герр Фрайер.
Потарабанив пальцами по близлежащему компакт-диску, я напомнил о законе:
– Более того, узнай кто-нибудь из полиции от ваших соседей, что вы слушаете эти песни, у вас возникли бы довольно крупные неприятности.
Я все еще не выбился из колеи. Правда, и она, похоже, ожидала от меня именно такого поведения. У нее быстро нашелся ответ:
– Вы мне напоминаете этих пресловутых американцев! Они опасливо клянут нацизм, фашизм и экстремизм, но ведь ни один из тысячи янки не отличит «Эрику» от «Хорста Весселя». Хотя, может быть, некоторые из них и занимаются коллекционированием холодного оружия вкупе с высшими наградами Третьего рейха: «Железный крест», «Орден заслуг Германского Орла», «Испанский крест», «Германский крест», «Крест военных заслуг». Я даже встречала запонки от Гиммлера (с эмблемой СС) у одного известного коллекционера. Кстати, запонки дарились Гиммлером как знак особого расположения.
– О, это была знаковая награда! – поддержал я тему. – Обладатель запонок обычно входил в «круг друзей Генриха Гиммлера». Этот круг включал промышленников и аристократов, оказывавших значительную финансовую помощь рейхсфюреру СС в его культурной и социальной работе. На запонках гравировалась дата дарения – обычно день рождения получателя подарка. Что возьмешь с коллекционера – это ведь как неизлечимая болезнь, патология.
– Я не о том. Те же американцы не почешутся, чтобы получше узнать своего врага. Они слишком трусливы и решаются на что-либо кардинальное только с оглядкой: как бы их союзники или друзья не подумали, что они ведут подрывную деятельность! Они громко рассуждают о коммунизме или нацизме, но многие ли из них способны отличить гимн Третьего рейха от «Марсельезы»?
Я отчаянно блефовал.
– Воспоминания! – ворчливо заметил я. – Да вас не было еще в помине, когда фюрер ввел свои войска в Польшу. Ваши родители впервые поцеловались, когда в Израиле… – я заставил свой голос дрогнуть, – … казнили в 60-х годах Адольфа Эйхмана, сподвижника фюрера, а следы начальника Гестапо Генриха Мюллера затерялись в Латинской Америке, где его видели в 1982 году… Вы еще были девочкой с косичками. Какие у вас могут быть воспоминания, фройляйн?
– Я была уже достаточно взрослой, когда мне поведали, кто есть кто и что есть что, а самое главное – научили ценить сладость побед и горечь поражений, – возразила она. – Я все прекрасно знаю и помню. Традиции, заложенные Господом Богом, не умирают, Ганс. Новое поколение уже готово к продолжению нашего дела. Самое главное то, что наконец-то Германия едина. И хотя немцы уже не те, они развращены комфортом и сытостью, а из нашей страны делают фарсовое подобие США – этого плавильного котла наций. Но… но свою слабость мы трансформируем в козырного туза. Мы разыграем интернациональную карту, как это удалось русским в СССР: в Германии турки займут место тибетцев из Шамбалы, а «осси», которым коммунистическая пропаганда основательно набила оскомину, – теперь более нацисты, чем «весси».
– Более того, – вступил я в игру. – Может быть завоеван и другой континент. Та же Латинская Америка, которая буквально заражена ненавистью к северному соседу. Двести лет гринго давили латинос, как москитов. И пусть это у них называется социализмом, но ничего общего с коммунизмом это не имеет. Так же, как в свое время начинался национал-социализм, ставший религией истинных арийцев… В общем, дело экс-офицеров СС из организации «ОДЕССА»[74] живет и процветает до сих пор. Одним из отцов-основателей ее был легендарный Отто Скорцени.
В комнате установилась тишина.
– И все-таки это большой риск, Линда, – высокопарно сказал я и влюбленными глазами уставился на нее…
Я решил, что могу немного раскрыться, и выдал ей классически-простую легенду: дескать, я, как внук барона Вальтера фон Вальдштайна и штурмбанфюрера вермахта, в Южной Америке примкнул к группе таких же молодых людей – потомков бывших офицеров Третьего рейха, которые озабочены дальнейшим развитием в Германии организации или «движения правоконсервативного толка»…
И я поведал суть операции «Кобра», руководимой лично Сансанычем, бегло говорившим по-немецки. Он сыграл здесь одну из своих любимых ролей: когда из умного сотрудника КГБ превратился в офицера вермахта, только что вернувшегося в Германию из своей южноамериканской ссылки и завербовал перспективного молодого человека (сотрудника БНД) из хорошей семьи, получившего строгое воспитание.
… Это «движение» уже засветилось ранее в Австрии и ФРГ в лице одного из представителей Uberlebenstager (лиц-носителей прежних идей, переживших трагедию поражения Великой Германии). Ну, а я, Ганс Фрайер, в своем роде посланец неонацистов из Латинской Америки. Поэтому мне, как представителю хранителей традиций Великой Германии, была бы очень полезна встреча с единомышленниками в родном отечестве, а вместе с этим – информация о настроениях немцев как на Западе, так и на Востоке ФРГ, политическая конъюнктура и не помешали бы данные из центров БНД или БФФ.
Затем я поинтересовался:
– А вы помните текст присяги, которую все «мы» давали фюреру.
Она утвердительно кивнула.
Тогда я просто предложил повторить ее текст:
– Vor allmachtige Herren des Gottes! Ich schwore!
Ein richtiger und mutiger Soldat Fuehrer desdeutschen Volkes – Adolf Hitler zu sein![75] – Мы дуэтом проговорили «священные» слова.
В заключение я посоветовал Линде Шварцер: