На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета как ризой она.
И снится ей все, что в пустыне далекой —
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Странно, но стихотворение Гейне «На севере диком стоит одиноко…» так трогало душу своей русскостью, что ностальгический омут накрывал меня с головой, да так, что я долго и беззвучно рыдал, забившись в дальний угол домашних апартаментов. Феномен воздействия рифмованных строчек был в гениальном таланте Михаила Лермонтова.
… Соня, выслушав мои доводы, конечно же, делает круглые глаза и не понимает меня, утверждая, что привыкла быть такой, какая есть, и не замечает моих экивоков, моего негатива. Более того, она приводит массу примеров того, что большинство ее подруг и друзей – достойный образец для подражания.
На часах уже три, и осталось недолго, и нужно что-то решать, поскольку мой окончательный ответ должен быть готов утром. Но как-то не вытанцовывался этот самый хеппи-энд!..
Жили бы мы и дальше здесь, и каждое утро я галантно раскланивался бы с Соней. То есть жили-были мы по-прежнему вместе, без всяких исторических решений и ответов, а просто вот так, как все эти волшебные дни, месяцы и годы. Но мне прекрасно известно, что, сколько ни встречайся, сколько ни проводи сладостных ночей вместе, узнаешь человека не тогда, когда съешь с ним пуд соли.
А как быть дальше, если Соня не пускала меня к себе в душу? Что делать, если женщина старалась казаться хуже, чем есть? И при этом говорила, что во всем разочаровалась, что влюбиться себе больше не позволит, что одного раза для неё достаточно, что второго такого разрыва она не переживёт, что если теперь и будет с кем-нибудь жить, то только исходя из целесообразности.
Но мне-то что до этого?
Лично меня воротит от одной мысли, что со мной живут из-за какой-то целесообразности! Не верю! Ты хочешь и можешь меня полюбить, я нравлюсь тебе, но ты сама себя лишаешь этого сознательно. Ты боишься помыслить об этом, ты сдерживаешься изо всех сил, чтобы не быть такой, какая ты есть, – нежной, доброй, влюбленной!
Вольно или невольно, но ты пытаешься выстудить мои чувства, не даёшь мне полюбить себя, стараясь удержать меня на расстоянии даже во время интимной близости, даже вопреки самой себе, когда тебе хочется отдаться чувствам без остатка.
А ведь были, были у нас с тобой моменты счастья, моменты истины. Вопреки своей национальной немецкой натуре, ты ничего для меня не жалела. Ты была просто одержимой, даже запустила дела в своем фонде и делала мне дорогие подарки. Ты признавалась мне в сокровенном, интимном – в том, что обычно принято говорить кумирам и идолам. И в то же время, теряя свою эмоциональность и чувственность, оставалась чужой, холодной. Ты попросту решила, что жить одной – это не для тебя, потому что комфортнее будет делить ложе и судьбу с мужчиной (я в конце концов остался для тебя американцем русского происхождения), еще лучше – не имеющего никакого официального статуса в Германии. На положении вещи, игрушки. Чтобы ни слова лишнего, ни жеста откровенного. Ты ведь сама полушутя-полусерьезно проговорилась об этом и для убедительности еще постаралась показаться более злой, жестокой и циничной.
Несомненно, мне с тобой всегда было хорошо и комфортно (извини, но хорошо и комфортно бывает и богатому клиенту борделя с элитной шлюхой – он и словом не обидит, и денег не пожалеет да еще побеседует «за жизнь» тонко, душевно, деликатно, потому что таковы неписаные правила подобных заведений).
Разумеется, и я не без греха. Не зацикливался бы сам на разных благоглупостях, жил бы по велению своего сердца, да и вел бы себя так, как сам всем советую. Вот вам и лубочный герой! Хотя где и в чем эта золотая середина? И что мне подсказывает мое неуспокоенное сердце? Жить и слыть во благо и могущество процветающей Германии? А так ли это важно сегодня – где жить, где твой дом, твоя крепость? Главное – жить в гармонии с окружающим социумом, жить с близкими людьми душа в душу, а значит, жить не во лжи, а жить по совести, жить по Богу!..
Друзей у тебя, Сонечка, мало, да и кто они мне – твои друзья, близкие подруги, а в особенности их мужья? Мифические персонажи театра теней, а точнее, никто, абсолютный нуль. Да и ты, Соня, своим поведением навязываешь мне странный стереотип – стараться быть никем, а вернее – андерсеновской Снежной Королевой. Но я не хочу быть Каем с ледяным сердцем в груди.
Тогда для чего я, спрашивается, тут нахожусь, живу? Я хотел бы жить в идиллии семейного очага, а получил новые проблемы – терзания души, метания мысли. У меня этих комплексов дома, в России, было немерено. Для моей очень немецкой фройляйн Сони Шерманн я нужен, как идеальный самец, а не муж и отец будущих детей. Но чтобы быть самцом или любовником, вовсе не нужно огород городить, было бы только известное желание обладать женскими прелестями. Правда, на примитивном сожительстве далеко не уедешь, нужны постоянные всполохи чувств и как следствие – зарницы счастья…
Итак, решено: никаких душеспасительных бесед и выяснений отношений. Ты, Соня, отнюдь не дура и все сама прекрасно понимаешь. А я на свой страх и риск уезжаю домой, в Москву. Словом, сдаюсь на милость властей, каюсь и несу заслуженное наказание – вплоть до тюрьмы, если виновен. А ежели я чист перед законом, то попытаюсь встроиться в новые реалии другой, пока неведомой мне России и буду жить-существовать по правилам тамошней жизни.
И я вспомнил, как не так давно договорился с известным журналистом из Москвы Александром Хоэштейном, который неожиданно позвонил мне в офис на Унтер-ден-Линден, чтобы проинтервьюировать Рудольфа Смирнова (он же Вольфганг Риттер, Ганс Фрайер, Владек Функе – et cetera).
Отрывок из будущей статьи для еженедельника «Новое время»:
«…Хотя герр Смирнов и путешествует по всему свету, последняя страна, в которой он был замечен, – объединенная Германия, правда, в ФРГ о нем совсем ничего не говорят, да и мало что известно о его персоне в русской диаспоре. Скорее всего, сказывается приверженность нашего героя к своей профессии. Быть незримым и неслышимым. Живет наш экс-соотечественник в роскошной квартире берлинского Шарлоттенбурга, который по стародавней памяти эмигрантов первой волны он величает Шарлоттенградом. Герр Смирнов женат на 38-летней Сонечке Ш., работающей в крупнейшей в Европе инвестиционной компании DWS, дочернего предприятия Deutsche-Bank. У него чудесная коллекция холодного оружия, он часто выезжает на охоту и рыбалку, посещает православный храм – и вообще, как говорят коренные одесситы, „всячески процветает“.
Найти героя моего очерка оказалось проще простого (если очень захотеть!). Да он и не прячется. Мы договорились о встрече: он сам себе начальник, хочет – сидит в офисе, а пожелает – занимается другими делами, как, например, сейчас: дает мне интервью. Выглядит он просто великолепно: элегантный светлый костюм, модный галстук, мягкая улыбка и приятные манеры, онемеченный на сто процентов герр фон Смирнов!..»
Я расхохотался от вальяжного тона статьи и представил воочию, как прилетаю в Москву, без проблем окунаюсь в суматошную жизнь моей любимой столицы. Снимаю квартиру, устраиваюсь на работу, обретаю прежние и новые связи… Глядишь, а там Лоретта, Марина или Светлана вновь подкатывают к моему порогу на «мерседесе» или «мазде». И тогда роль столичного джентльмена – для меня в самый раз. Ну не судьба мне, значит, иметь жену, детей, семью.
… Полчетвертого. Поворачиваюсь к Сонечке и смотрю, стараюсь ее запомнить.
Осторожно, чтобы не разбудить ее, трогаю шею, плечи, выпавшую из розового пеньюара упругую сливочную грудь и торчащий темный упругий сосец…
Ах, милая моя Сонечка, как я благодарен тебе за уроки этикета и хорошего тона! Ты научила меня разбираться в винах, я узнал, что коньяк не пьют за обедом и не закусывают ни в коем случае лимоном. Я теперь знаю, что виски не охлаждают, а кладут в них лед. Теперь я ни за что не стану заталкивать бутылки с красным вином в холодильник. Точно знаю, что джин лучше пить перед едой, разбавив его горьким тоником и положив в него лед и лимончик. Благодаря тебе, Сончик, я теперь уверен, что граппа имеет вкус грузинской чачи и очень вкусен кофе эспрессо в придачу к ней, а особенно приготовленный на твоем затейливом комбайне.
Ты, моя прелесть, открыла мне такие мелочи, как великолепно приготовленное баранье мясо, от которого меня раньше воротило! Только в Германии я узнал, что имеется масса соусов для мяса, птицы и рыбы. Без тебя, Софи, я бы сроду не приучился есть рыбу специальными ножом и вилкой. Если бы не ты, мое очарование, я бы не стал поклонником испанского супа гаспачио, который едят холодным и со льдом, – а так бы и остался приверженцем только русской окрошки. Или довольствовался бы нашим узбекским пловом вместо утонченной поэльи.
Помнишь тот чудесный день, когда мы посетили с тобой небольшой ресторанчик в глухой испанской провинции? И как же здорово играли гитаристы, а мы причастились тамошним вином и, не удержавшись, пустились в пляс вместе со всем уже танцующим залом. А как лихо отплясывал с нами хозяин этого уютного заведеньица, смуглокожий Омар Годинес, который подсел за наш столик и выставил еще бутылку от себя, которую мы втроем и допили. Хозяин говорил нам много хорошего и называл нас самой красивой парой в зале. Как нам было весело! Какой ты была душечкой – веселой, роскошно-красивой, утонченной и нежной! И в то же время родной и близкой!
Я витал от радости и счастья на седьмом небе! И выплескивал в твой адрес столько слов, сколько не говорил ни одной из женщин. А как ты была откровенна со мной, как было открыто твое сердце! Потом ты, правда, говорила, что ничего не помнишь из сказанного мне в машине по дороге в отель, а я хорошо помню – мужчины не забывают таких жарких признаний… Лукавая и таинственная, все это схоронила в закоулках своей загадочной немецкой души.