В октябре 1918 г. Деникиным в целях ликвидации различий между гвардейскими и армейскими офицерами был упразднен чин подполковника, что привело к массовому появлению полковников (чин подполковника был восстановлен уже приказом главнокомандующего ВСЮР № 1950 от 20 августа (2 сентября) 1919 г., а переименование в полковники отменено)[353]. В сентябре 1919 г. последовало аналогичное упразднение чина прапорщика, в результате чего все прапорщики оказались переименованы в подпоручики. Однако определяющее значение в военной иерархии белых имели не чины, а должности.
В обстановке конфронтации с казачьими лидерами и ощутимого немецкого присутствия поблизости Добровольческая армия ушла во 2-й Кубанский поход. Армия пополнялась благодаря сети центров и вербовочных бюро, расположенных в разных городах Юга России, в том числе на территории, которую белые не контролировали. Армейское руководство и лично генерал М.В. Алексеев разрабатывали планы переноса боевых действий за Волгу для восстановления Восточного фронта против большевиков и немцев, однако эти планы так и остались на бумаге. В результате похода Кубань была освобождена от красных.
С самого начала Гражданской войны в руководстве Белого движения на Юге России сложилась своеобразная иерархия. Определяющее значение для расстановки кадров и карьерного роста офицеров имел стаж их службы в Добровольческой армии, и прежде всего факт участия или неучастия в 1-м Кубанском походе. Генерал А.К. Келчевский отмечал, что командный состав оказался разделен на «князей», «княжат» и «прочих» (в неопубликованных воспоминаниях Келчевского третья категория обозначена резче – «прочая сволочь»[354]). Под «князьями» понимались быховские узники – ближайшее окружение генерала Л.Г. Корнилова, под «княжатами» – участники 1-го Кубанского похода (первопоходники), «прочими» же были остальные офицеры[355]. Подобные суждения о неформальной иерархии и кастовости командного состава Добровольческой армии, а затем и ВСЮР рождались не на пустом месте. Подтверждение находим в еще одном документе, автор которого, один из вождей Белого движения на Юге России полковник М.Г. Дроздовский, сетовал на засилье первопоходников в армейском руководстве, тогда как «почти всех позже пришедших считали чем-то вроде париев. Их не назначали на ответственные должности, а или предлагали идти в строй рядовыми бойцами, или держали в резерве армии»[356].
Келчевский вспоминал: «Прием, сделанный мне – лицу, занимавшему один из высших постов в армии в период Европейской войны, мне, прибывшему в центр борьбы с большевиками и с открытой душою стремившемуся[357] принять в этой борьбе посильное участие, огорчил меня до крайности. Огорчил, конечно, не в смысле уязвления самолюбия, нет, я был далек от того, чтобы ожидать какой-либо особой встречи, почета и знаков уважения. Но я вправе был ожидать теплоты и хотя бы участливого отношения к себе. Я думал, что если меня, бывшего командующего армией, имевшего за собою некоторый след от своей боевой и научной работы, встретили так неприветливо, или, выражаясь кадетским языком, – “мордою об стол”, то каковой же встречи могут ожидать те неизвестные труженики военного дела, которые, нося малый чин, но воодушевленные горячим желанием бороться за поруганную честь Родины, появлялись на екатеринодарском горизонте.
“Да, – говорили мне друзья, – здесь теплоты и радушия не жди. Здесь, а особенно в твоих чинах, будут смотреть на тебя как на врага или, вернее, как на человека, прибывшего чужими руками загребать жар”.
Я сперва не мог понять и найти причины столь недружелюбного отношения ко вновь прибывающим. Я с ужасом думал, неужели же и здесь, в этом святом и грозном деле, проявляет себя наша пагубная славянская черта – нелюбовь к единению. И я не ошибся… Горделиво относясь к пережитым нравственным и физическим мукам в Быхове и в Ледяном походе, сознавая свое нравственное первородство, они (вожди белых. – А. Г.) подозрительно и с недоверием относились ко всем остальным.
Указанные причины были главным основанием установившейся потом системы приема в Добровольческую армию вновь прибывающих из разных мест России офицеров. Все они должны были пройти через чистилище так называемого суда чести. На суде каждый должен был доказать, что он не верблюд и не заяц, а что такой же человек, как и все прочие, и что не только нужда, но и искреннее желание бороться против изуверов-большевиков заставляло их ценою подчас огромных испытаний пробираться в Добровольческую армию.
Я помню, с какою мучительной тоскою оскорбленного самолюбия, а подчас с каким раздражением говорили мне и другим знакомым генералы, штаб- и обер-офицеры о том издевательстве над личностью, которое они испытывали в этом, так называемом, чистилище… Наряду с указанной системой встречи вновь прибывающих бросалось в глаза и другое зло. Все хорошо знали, что большинство из прибывающих офицеров были в буквальном смысле слова нищие, потратившие, нередко, последние гроши, чтобы добраться до места, а между тем заботливость об их первоначальном устройстве отсутствовала»[358].
Келчевскому вторил генерал Н.А. Обручев, слова которого изложил в своих воспоминаниях генерал П.И. Аверьянов: «В очень сдержанных выражениях, без малейшего желания кого-либо критиковать или осуждать, генерал Обручев так охарактеризовал общее положение и объяснил причины своего вынужденного бездействия: пока еще Добрармия не велика и не может вместить всех нас для активной работы; вполне естественно, что верхи ее подбирают своих людей, которым верят, которых знают, Добровольческая армия только и может быть крепка полным взаимным доверием; а потому в ней занимают ответственные посты “быховцы”, то есть сидевшие с Корниловым и Деникиным в Быховской тюрьме, затем, на строевых командных должностях, участники “Ледяного похода”, то есть первого Кубанского похода, наконец, лица, которые лично симпатичны Деникину и Романовскому, с которыми эти два вершителя судеб Добрармии имеют общие взгляды, общее мировоззрение, с которыми им легче работать и легче столковаться;
я исполнил свой долг и предложил себя в полное распоряжение Добрармии, но активной роли для меня не нашлось, а прикармливаться на счет нищей Добрармии, состоя в резерве ее чинов, я не считаю удобным…»[359] Те же оценки разделял генерал Д.Н. Воронец[360].
Среди 3689 участников 1-го Кубанского похода насчитывалось 2356 офицеров (36 генералов, 242 штаб-офицера и 2078 обер-офицеров, в том числе 5 женщин)[361]. Таким образом, офицеры составляли около 64 %, или 2/3 Добровольческой армии. Не менее 620 офицеров[362] (по другим данным, 667 офицеров[363]) участвовали в походе отряда полковника М.Г. Дроздовского с Румынского фронта на Дон.
Костяк Добровольческой армии в дальнейшем составили кадры так называемых цветных (из-за пестрой униформы) или именных частей – корниловцев, марковцев, дроздовцев, алексеевцев с высоким процентом офицеров. К примеру, по данным на август 1918 г., в составе 1-го Офицерского генерала Маркова полка две из двенадцати рот были полностью офицерскими и в них служили 500 офицеров[364]. У марковцев же отмечается наиболее высокий процент офицеров. Интересно, что социальный состав офицеров «цветных» полков отличался абсолютным демократизмом. При высочайшей мотивации, идейности, боевой устойчивости, а также высоком проценте офицеров в частях они несли и тяжелейшие потери, которые невозможно было восполнить равноценными по качеству пополнениями. Так, в корниловских частях за период Гражданской войны погиб 5321 офицер, получили ранения 12 742 человека[365], что в среднем составило 37,6 % всех потерь корниловцев. Впечатляет статистика потерь офицеров Сводно-стрелкового полка и добровольческого отряда полковника М.А. Жебрака-Русановича. Из 454 офицеров – участников похода дроздовцев 135 погибли или умерли от ран и болезней, 7 пропали без вести в бою, один погиб на дуэли, пережили Гражданскую войну и остались в дроздовских частях 257 офицеров (56 %)[366]. Разумеется, процент офицеров в «цветных» частях по мере развертывания армии и убыли личного состава стремительно снижался (в начале 1918 г. – до 50 %, в начале 1919 г. – около 30 %, в 1919 г. – 25 %, в 1920 г. – 20 %)[367]. Кроме того, к концу Гражданской войны приток офицеров в белые армии практически иссяк.
Иерархия выстраивалась и ниже уровня первопоходников. Далее приоритетным правом назначений пользовались участники боев на Северном Кавказе, тогда как офицерская масса, попадавшая в армию с весны 1919 г., преимуществ уже не имела[368].
В силу обособленности «цветных» формирований на командные посты в них выдвигались представители тех же частей, порой не обладавшие должной квалификацией. Командиров со стороны части могли не принять. По мере продвижения к Москве «цветные» части пополнялись офицерами военного времени[369]. Предпочтение при назначениях на командные посты отдавалось первопоходникам, как проверенным и надежным кадрам. Однако этих кадров не хватало. В итоге к концу войны на командные посты выдвинулись даже офицеры военного времени, не обладавшие должным опытом, но отличившиеся в боях.