[712]. Впрочем, на соответствующие послабления в отношении польских офицеров Ставка уже пошла. В итоге было принято решение не выделять специальных квот для украинских офицеров[713].
Большевики, придя к власти, свернули процесс национализации армии. Один из видных большевистских военных работников Э.М. Склянский сообщал главнокомандующему Н.В. Крыленко в ноябре 1917 г.: «Необходимо замедлить отправку украинских частей из Питера на Украину. Отсюда мы национальных частей не отправляем, избегаем сейчас по стратегическим соображениям формировать какие бы то ни было новые боевые национальные единицы, национализацию старых боевых единиц мы будем производить только [в] том случае, если за это выскажется референдум данной боевой единицы»[714].
Офицеры русской армии поступили на службу в вооруженные силы Финляндии, Польши, Латвии, Литвы, Эстонии, Украины, Грузии, Армении и Азербайджана. Одной из самых многочисленных была их корпорация в рядах украинских армий. По некоторым данным, офицеров украинского происхождения на 1917 г. могло быть до 60 тысяч человек[715]. Разумеется, не все они оказались в украинских войсках. В армию гетмана Скоропадского было мобилизовано до 7000 офицеров. Пошедшие по пути национализации офицеры совершенно не обязательно были националистами или носителями антироссийских взглядов. Прибывший с Украины в Екатеринодар капитан Петров докладывал белому командованию осенью 1918 г., что украинские офицеры Генерального штаба «открыто и искренно говорят, что они готовят часть будущей русской армии»[716].
Украинизировавшиеся офицеры лишь в редких случаях владели украинским языком, что было поводом для множества шуток, звучавших даже впоследствии, в годы эмиграции. Так, среди 51 офицера Генерального штаба, включенного в список от 24 мая 1918 г., только 37,2 % считали себя или своих родственников украинцами, а украинским языком в той или иной степени владели лишь 44 %[717]. По списку на 21 ноября 1918 г., на 305 офицеров владевших украинским языком было еще меньше – 35 %, 21 % офицеров только изучали язык и владели им слабо, 42 % вообще не знали языка[718].
Если летом 1917 г. офицеры еще писали рапорты с просьбами о переводе в те или иные национальные формирования, то к осени 1917 г. относятся уже самовольные переходы в национальные армии, осуществлявшиеся вопреки распоряжениям высшего начальства. Так, например, по данным на декабрь 1917 г., генерал-майор А.П. Греков на протяжении полутора месяцев не прибывал на должность генерал-квартирмейстера штаба 1-й армии. Выяснение его местонахождения показало, что он перешел в украинские войска[719]. В дальнейшем Греков занял видное место в украинской военной элите.
К концу 1917 г. через генерального секретаря по военным делам УНР С.В. Петлюру должны были проходить все назначения в украинизированных формированиях. Например, в Особой армии, располагавшейся в районе Полесья. В частности, Петлюрой не был утвержден назначенный ранее командующим войсками этой армии генерал-лейтенант В.Н. Егорьев. Последний платил Петлюре той же монетой, игнорируя его оперативные приказы. В армии сложилось даже своеобразное противостояние армейского комитета, поддерживавшего Егорьева, с армейской радой, подчинявшейся Петлюре и действовавшей в обход командующего армией. В итоге Егорьев арестовал раду, но в ночь на 31 декабря 1917 г. сам был арестован гайдамаками атамана Певнего (по другим данным – атамана Кудри) и отвезен в бердичевскую тюрьму. Из-за отсутствия верных частей командующий армией не мог обеспечить даже собственную безопасность[720]. Из Бердичева через двое суток его перевели в Лукьяновскую тюрьму Киева, где пришлось сдать шашку, причем всерьез обсуждалось, арестован ли Егорьев или же взят в плен. С занятием Киева красными в конце января Егорьеву удалось освободиться, причем, как он вспоминал, «у Крыленко я застал т.т. Подвойского и Дыбенко и, указав, что я не украинец, и обещав, что в случае опасности для Москвы я, как москвич родом, готов стать на ее защиту, просил отпустить меня к моей Особой армии, командармом которой продолжал считать себя. Просьба эта была уважена…»[721].
В 1918 г. на территории гетманской Украины, по сути находившейся под германским протекторатом, оказались тысячи офицеров старой армии. Многие из них пошли служить в гетманскую армию. Фактически Украина тогда была наиболее спокойным местом на охваченных Гражданской войной землях бывшей Российской империи. К тому же по отношению к Центральной России это был наиболее близкий в территориальном и культурном плане регион. Здесь сохранялся русский язык, а военная служба по своим принципам была очень похожа на дореволюционную.
По этим причинам масса офицеров решила перебраться сюда, спасаясь от красного террора и втягивания в Гражданскую войну. Как правило, офицеры были настроены антибольшевистски, но отнюдь не в украинском, а скорее в русском имперском духе. Как справедливо отметил современный украинский исследователь М.А. Ковальчук, «для многих кадровых офицеров служба в армии Украинской Державы была лишь вынужденным этапом в борьбе за “возрождение России”»[722]. Единственная оговорка – эта борьба для русского офицерства не заключалась в кавычки.
По свидетельству украинского генерала и бывшего офицера русской армии А.И. Удовиченко, в это время «как в государственный, так и в военный аппарат было собрано для работы немало людей, которые в силу своих русофильских тенденций смотрели на Украину как на плацдарм для формирования антибольшевистских сил»[723]. Тот факт, что большинство офицеров, служивших на Украине при гетмане Скоропадском, были враждебно настроены по отношению к украинской национальной идее, признают и сами украинские авторы[724].
Полковник Б.И. Бучинский писал генералу А.И. Деникину 23 июля 1922 г.: «С огромным интересом прочел I том Ваших “Очерков” и еще раз пережил ту горечь и боль, которую пережили все любящие свою Родину люди, когда на наших глазах разваливалась армия и гибла Россия. К сожалению, в 18 и 19 годах, когда была полная возможность избавить Россию от большевизма и дать ей национальное правительство, дело наше провалилось. Интересно, как Вы объясните это в Вашем труде. Я полагаю, что несчастье все в том, что большинство преследовало свои личные цели мелкого карьеризма[725] и благополучия, совершенно не заботясь об интересах страны. Достаточно вспомнить[726], что большинство офицеров Ген[ерального] штаба, старших начальников и чиновников явились к нам только после крушения гетманства, потеряв там свое жалование»[727]. Таким образом, по мнению одного из штаб-офицеров Генерального штаба, которое, скорее всего, разделял и сам Деникин, подчеркнувший наиболее острый фрагмент этого письма, в гетманской армии офицеры задерживались из-за жалованья и карьерных соображений.
При увольнении летом 1918 г. офицеров военного времени из гетманской армии с предоставлением им права доучиваться в военных училищах многие из уволенных пополнили ряды противников режима, поддержав народных вожаков С.В. Петлюру и Н.И. Махно[728].
После падения режима гетмана Скоропадского из украинской армии бежали тысячи бывших офицеров русской армии, которым было не по пути с пришедшими на смену Скоропадскому радикальными украинскими националистами из Директории. Тем более что Директория была ответственна за расстрелы офицеров в Киеве и гонения на офицерство. Численность офицерского корпуса сократилась примерно вдвое. Даже начальник украинского Генерального штаба подполковник (с 31 октября 1918 г. – полковник) А.В. Сливинский (Слива) после крушения гетманской власти оказался в Одессе, был зарегистрирован у красных, а затем перешел к белым[729]. В белых армиях отношение к офицерам, пошедшим по пути национализации, было отрицательным (хотя и не столь нетерпимым, как к красным), при попадании к белым такие офицеры подлежали военно-полевому суду.
В то же время служба в национальных армиях предполагала ряд условий, шедших вразрез с традиционными взглядами русских офицеров. К примеру, признаком лояльности офицера петлюровскому (в меньшей степени гетманскому) руководству являлось отсутствие с его стороны контактов с какими бы то ни было организациями или частными лицами, устойчиво ассоциировавшимися с Россией, неиспользование русского языка в устной или письменной речи, презрительное отношение к «москалям» (как во многих украинских документах того времени именовались русские). В Украинской галицийской армии выходцы из старой русской армии должны были служить вместе со своими недавними врагами – австрийцами, поскольку кадровые офицеры бывшей австро-венгерской армии составляли основу старшего и высшего командного состава галицийских войск. Только младший и средний комсостав был представлен украинцами и галичанами.
Офицерами, действительно связавшими свою судьбу с украинским национальным движением, могут считаться лишь те, кто находился в украинских войсках на протяжении всей Гражданской войны. Разумеется, таких было гораздо меньше, чем прослуживших в украинских армиях какой-то период войны. Например, среди выпускников академии Генерального штаба таких было только 10 %, в том числе знаковые для украинского национального движения фигуры генералов В.Н. Петрова, А.И. Удовиченко и некоторых других. Как правило, эти люди, сделавшие в украинских формированиях неплохую карьеру, являлись махровыми националистами и русофобами. Например, на страницах своих мемуаров генерал Удовиченко писал о белых и красных «москалях», порабощавших Украину