Кузьмич хитро подмигнул собеседнику:
— А мы про тот подарок наслышаны…
Поль вдруг встрепенулся:
— Господи, и когда же вы, месье Кузьмич, успели столько сделать? Мы ведь почти не расставались все эти жуткие дни и ночи… Но объясните, зачем прекрасный севрский фарфор прятать в бочки с коньяком?
— Так выгодней… Хоть на границе и располовинят мой коньяк всякие служивые охальники и бесчинщики, зато фарфор сохраню.
— А если и до него доберутся?
— И это не велика беда!
— Так в чем же выгода?
— А выгода — в слухе! — Кузьмич хитро сощурил глаза: — Ну, доберутся служивые до фарфора, ну, отнимут необъявленный товар, зато слух о том обойдет все города и веси.
— Ну и какая вам польза от этого?
— Вот голова непонятливая! — Кузьмич расхохотался, но все же снизошел до пояснения: — А дело в том, что у нас, в России, свои фарфоровые фабрики имеются. Первую открыл господин Дмитрий Виноградов еще при матушке-государыне Елизавете Петровне. И фарфор у нас, Павлуха, производится не хуже севрского.
— Так зачем же его завозить из-за границы?
— Затем, что нашенские модники слишком падкие на все французское. За сервиз, в отечестве изготовленный, больше рубля не дадут, а за такой же, но севрский, три с половиной, не моргнув, отдадут.
— Значит, вы будете свой фарфор выдавать за севрский!.. — сообразил Поль. — И покупатели, наслышанные об изъятии на границе французского товара, не заподозрят подвоха…
— Во, начал помаленьку соображать!.. — похвалил Кузьмич. — А клейма и всякие обозначения на товаре мы только так сварганим — хоть мейсенские, хоть фюрстенбергские, хоть севрские!
— Но это же преступление!.. — возмутился Поль.
— Какое там преступление! — небрежно махнул рукой Кузьмич. — Так… Озорство торговое… Рад бы не лукавить… Но, как говорят у нас, в Париже: «Je ne voudrais pas refuser, mais je ne peux pas…». Мне жаль, но не могу.
Поль открыл рот, но так и застыл.
Наконец, подавил изумление:
— Вы что в эти бурные дни и ночи еще и французский изучали?!..
Кузьмич беспечно махнул рукой:
— Какое там!.. Все само к языку пристало.
Вновь открывшиеся способности русского купца так подействовали на Поля, что он больше не упоминал о противозаконных замыслах с севрским фарфором.
После хлопотного дня, выполнения различных формальностей, связанных с отъездом, Кузьмич приказал:
— А теперь — на Гревскую площадь!..
— Зачем? Что вы хотите увидеть? — Поль вздохнул.
Он надеялся, что этот русский уже ничем не удивит его.
— Каждый должен понаблюдать за казнями на Гревской площади, — ответил Кузьмич. — А для того, что неповадно забывать: перед судом Божьим, любой может быть наказан — земным.
Поль молча согласился, и они отправились на знаменитую Гревскую площадь. В этот день здесь никого не казнили.
— Может, оно и к лучшему, — в раздумье заметил Кузьмич. — Насмотришься на страдания — и любой путь не в радость. Вот только не пойму, Павлуха, почему на этой самой Гревской торгового человека не привечают? Дворянам здесь отрубают головы, простолюдинов вешают, ворожей и всяких еретиков сжигают. А про нашего брата ничего не говорится.
— Если бы наши власти узнали, что вы, месье Кузьмич, собираетесь надругаться над славой Франции — севрским фарфором, то — прямо на площади — сварили бы вас в кипятке, — успокоил Поль. — Так что и ваших коллег-негоциантов Гревская площадь не забывает.
Кузьмичу не понравилась мысль о возможном наказании. Несколько минут он хранил угрюмое молчание.
Но словоохотливый купец вскоре сообразил, что насчет казни кипятком помощник пошутил. К тому же не мог он долго терпеть тишину, не озвучивать свои мысли и желания:
— Айда, Павлуха, в заведения, где нас еще не видели. Пока в моей кисе бренчит серебро, вызывай мамзелей, комедиантов в личинах, с дудками, барабанами… И — зеркалов!.. Зеркалов побольше!.. Чтоб со всех сторон я на себя пялился. Как говорят нашенские старики, с разбитых зеркал отражение не исчезает, а бродит по свету. Вот уеду я, а по твоему Парижу останутся бродить сотни Кузьмичей — отражений из осколков…
— Не дай Бог… — пробормотал Поль. — Парижу достаточно знакомства и с одним Кузьмичом…
На следующее утро купец покинул французскую столицу. Его настроение соответствовало грустному событию. На выезде из города Кузьмич приказал остановить свой обоз.
Торжественно сошел он на землю, снял шапку и окинул взором панораму:
— Прости, Париж-батюшка!.. Малость набедокурил, напроказничал я, грешный, и оставил недобрую память…
Кузьмич снова напялил шапку и обернулся к Полю:
— И ты меня прости, коли что не так. Может, мало серебра тебе оставил, зато дарю изобретение, которое совершил в Париже. Пользуйся, Павлуха, и меня не забывай.
— Изобретение?.. В Париже? — удивился Поль. — Когда же вы его успели сделать? В чем же оно состоит?
Кузьмич поднял вверх указательный палец и важно ответил:
— А состоит оно в том, что самая лучшая закуска под французский коньяк — русские моченые яблоки. Кладешь на половину яблока листок щавеля, два листочка мяты, и — наслаждайся!..
Поль разочарованно пожал плечами:
— Я-то думал, вы нечто серьезное изобрели, месье Кузьмич… Кстати, в Париже ведь нет моченых яблок. Где же вы их раздобыли?
— А я и не искал, — только мысленно представлял, под что хорошо пойдет коньяк… — охотно пояснил Кузьмич.
Неизвестно, как долго помнили парижане пребывание в их городе в 80-х годах XVIII века этого купца.
Во время Французской революции, когда на гильотине отсекались головы не только членам королевских семей, аристократов, предпринимателей и торговцев, на какое-то время поставки в Россию севрского фарфора прекратились. Но состоятельные люди все равно могли приобретать изделия Севра в московских и петербургских лавках.
Даже в коллекции Эрмитажа появились прекрасные фарфоровые вазы из Франции.
На вопрос, как эти замечательные творения попали в Россию из страны, охваченной революционным пожаром, купцы загадочно улыбались и скромно отвечали:
— Работаем помаленьку…
После крушения Наполеона Бонапарта в фешенебельных ресторанах Парижа русским офицерам подавали коньяк со странной закуской «Козьми». Состояла она из половинки моченого яблока с листочками щавеля и мяты.
А когда в одном из ресторанов развеселившиеся офицеры побили бутылками зеркала, старший из них пристыдил товарищей:
— Как можно так безобразничать, господа?!.. Париж такого хамства еще не видел!
На что владелец заведения ностальгически улыбнулся и заметил:
— Ошибаетесь, месье полковник. Париж уже видел это…
И добавил по-русски, чем весьма удивил пьяную компанию:
— Эх, разгуляйся, душа, вдрызг — зеркала!..
Глава шестая«С таким любопытством, с таким нетерпением!»
Лежит венец на мраморе могилы;
Ей молится России верный сын;
И будит в ней для дел прекрасных силы
Святое имя — Карамзин.
История государства Российского есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека.
Он с детства мечтал побывать во французской столице. Но вначале мешала военная служба. Мечта сбылась, когда в мае 1789 года двадцатитрехлетний Карамзин, отставной офицер и начинающий литератор, отправился в путешествие по Европе.
Впоследствии в его книге «Письма русского путешественника» появится восторженное описание: «Мы приближались к Парижу, и я беспрестанно спрашивал, скоро ли увидим его? Наконец открылась обширная равнина, а на равнине, во всю длину ее, Париж!..
Сердце мое билось. «Вот он, — думал я, — вот город, который в течение многих веков был образцом всей Европы, источником вкуса, мод, — которого имя произносится с благоговением учеными и неучеными, философами и щеголями, художниками и невежами, в Европе и в Азии, в Америке и в Африке, — которого имя стало мне известно почти вместе с моим именем; о котором так много читал я в романах, так много слыхал от путешественников, так много мечтал и думал!..
Вот он!.. Я его вижу и буду в нем!..» — Ах, друзья мои! Сия минута была одною из приятнейших минут моего путешествия! Ни к какому городу не приближался я с такими живыми чувствами, с таким любопытством, с таким нетерпением!..».
Конечно, отличавшийся своей объективностью, историк и литератор Карамзин не мог не коснуться и неприятных сторон блистательного Парижа.
«Скоро въехали мы в предместье святого Антония, но что же увидели? Узкие, нечистые, грязные улицы, худые дома и люди в разодранных рубищах. «И это Париж, — думал я, — город, который издали казался столь великолепным?».
Но печальный вид не долго досаждал русскому путешественнику. И снова восторженные строки: «Но декорация совершенно переменилась, когда мы выехали на берег Сены; тут представились нам красивые здания, домы в шесть этажей, богатые лавки. Какое многолюдство! Какая пестрота! Какой шум! Карета скачет за каретою…».
Разместившись в отеле, Карамзин привел себя в порядок и вместе с приятелем ринулся знакомиться с городом.
«Солнце село; наступила ночь, и фонари засветились на улицах. Мы пришли в Пале-Рояль, огромное здание, которое принадлежит герцогу Орлеанскому и которое называется столицею Парижа.
Вообразите себе великолепный квадратный замок и внизу его аркады, под которыми в бесчисленных лавках сияют все сокровища света, богатства Индии и Америки, алмазы и диаманты, серебро и золото; все произведения натуры и искусства; все, чем когда-нибудь царская пышность украшалась; все изобретенное роскошью для услаждения жизни!.. И все это для привлечения глаз разложено прекраснейшим образом и освещено яркими, разноцветными огнями…