Две-три минуты хождения по кабинету — и у посла был выстроен план отступления.
— Прекрасную графинюшку сегодня же — вон из Парижа, в Бельгию! Хватит ей рядиться в мужское одеяние, дурить местных сыщиков и наизусть заучивать сообщения господам из Тюильри… Лишние бумаги — сжечь… Особенно, — касающиеся встреч с королем и королевой… Прошение баронессы Корф…
Иван Матвеевич взял со стола лист бумаги и снова пробежал глазами текст.
— Итак, баронесса трогательно описывает, как, по неосторожности, выбросила, вместе с ненужными письмами, свой паспорт, в связи с чем просит посла выдать новый документ… Шито белыми нитками, но когда придется оправдываться перед французами, — сойдет…
«Там русский руку приложил…» Через несколько дней Симолин услышал эту ехидную фразу у себя за спиной, когда входил в кабинет министра внешних сношений Франции графа де Морморена.
Кто прошептал это?
«Да Бог с ним… Главное — убедить Морморена в своей полной непричастности к побегу королевской четы…».
Не удалось. Граф выслушал объяснения весьма холодно и недоверчиво.
Еще сложнее прошло объяснение с разгневанными избранниками Национального собрания.
Эти не обдавали холодом, как граф де Морморен. Огонь ненависти полыхал в их словах и взглядах. Самые горячие головы кричали, чтобы русского посла отдать на растерзание толпе.
Кое-как угомонились. Невдомек было ополоумевшим от злобы горлопанам, что через несколько лет революция, которую они так усердно воспевали, раздавит их самих.
— Пока — только суета, а страшное — еще впереди, — повторял своим помощникам оптимист Иван Матвеевич, когда ему удалось избежать расправы. — Французы дальше нагнетать не будут: козырей нет. Соглядатаям, что выслеживали наших дипломатов, мы сполна уплатили. Все они на какое-то время удалились из Парижа. Даже самый прыткий из них, бывший гробокопатель, угомонился и исчез из города. Красавица-графинюшка отбыла, и никому не доказать ее встреч с Людовиком… То-то поломают головы будущие историки, кто она… Вот странно: кузен ее — в друзьях у якобинцев и вольтерьянцев, а наша графинюшка… Впрочем, пора этого философа возвращать в отечество, а то забудет, как надобно на куртаге государыне кланяться да по-русски говорить…
Осенью 1791 года Симолин писал в Петербург: «…если король Франции будет низложен, то принципы, которые опрокинут его трон, без сомнения, не замедлят поколебать трон всех монархов мира».
Императрица Екатерина полностью была согласна с этим выводом своего посла.
Хотя и тяжело стало Ивану Матвеевичу выполнять свою миссию во Франции, но все же ему удавалось изредка посещать Людовика XVI и Марию-Антуанетту.
Конечно же каждый шаг русского дипломата контролировался революционной властью. Возможно, его удалось бы привлечь к ответственности за участие в организации побега королевской четы. Но жаждавшие расправы члены Учредительного собрания опоздали. Симолин получил из Петербурга секретное предписание покинуть Францию.
Перед отъездом Иван Матвеевич успел побывать у Людовика XVI и Марии-Антуанетты. После трехчасовой беседы король и королева вручили ему личные письма, адресованные Екатерине II и бельгийскому монарху Леопольду II. В этих посланиях была просьба оказать вооруженную помощь французскому трону.
В январе 1792 года Симолин покинул ставший для него опасным Париж.
Не сумев задержать русского дипломата, французские власти, «по-революционному» отомстили ему. Личное имущество Симолина арестовали и продали с молотка, а слугу Ивана Матвеевича, немца по происхождению, казнили — «за сокрытие от революционных властей имущества своего хозяина».
На короткое время Симолина сменил в Париже Михаил Новиков — советник русской миссии в Голландии.
Новое назначение не замедлило движение к разрыву дипломатических отношений между Францией и Россией.
В июле 1792 года Екатерина II приказала выдворить из страны в восьмидневный срок французского поверенного Женэ. Ему вручили ноту, в которой сообщалось: «Беспорядок и анархия, царящие с некоторого времени во Франции, в ущерб законной власти, обнаруживаясь ежедневно все новыми излишествами, заставляет, наконец, русский императорский двор прервать отношения с этим королевством до тех пор, пока христианнейший король не будет восстановлен в правах и прерогативах, назначенных ему божескими и человеческими законами».
Незадолго до высылки Женэ из России Новиков и все его подчиненные покинули Францию. Был вывезен и архив посольства.
Дипломатические отношения прервались. В России этот разрыв был подтвержден указом от 8 февраля 1793 года. В нем отмечалось: «Замешательства во Франции от 1789 года произшедшия не могли не возбуждать внимания в каждом благоустроенном государстве.
Доколе оставалась еще надежда, что время и обстоятельства послужат к образумлению заблужденных и что порядок и сила законной власти возстановлены будут, терпели мы свободное пребывание французов в империи нашей и всякое с ними сношение. Видев после буйство и дух возмутительный противу государя их далее и далее возрастающий… прервали мы политическое сношение с Франциею, отозвав министра нашего с его свитою и выслав из столицы нашей поверенного в делах французскаго, к чему и то еще имели право, что как взаимный миссии заведены были между нами королем, то по разрушении бунтовщиками власти его, при содержании его в страхе и неволе, несвойственно уже было иметь вид сношения с похитителями правления».
Так завершилась эпоха взаимоотношений России с Францией, длившейся без малого весь XVIII век.
Париж на какое-то время закрылся для русских.
Через несколько недель после казни, 21 января 1793 года, Людовика XVI по улицам французской столицы медленно катилась пролетка. Компания молодых людей, вероятно, студентов, оповещала прохожих:
— Мы — последние русские в Париже!.. Господа… или как вас теперь… Граждане!.. Завтра вы нас уже не увидите!.. Прощайте, добрые и злые, веселые и угрюмые парижане!.. Подходите, кто желает на прощанье выпить с последними в вашем городе русскими!..
Подгулявшие молодые люди протягивали прохожим откупоренные бутылки вина, однако никто не осмеливался подходить к пролетке.
Стражи порядка не вмешивались в это странное прощание с Парижем.
Кто знает, какие произойдут политические переломы? Не станут ли русские снова желанными гостями?..
Глава восьмая«Они уже здесь..»
После великого боя не сразу узнают, кто оказался победителем.
Все, что составляет наше умственное и нравственное богатство, все, что составляет нашу цивилизацию и нашу славу, созидается и развивается громовым действием войны и медленными путями мира. Война может сказать миру: я сею, ты, брат мой, орошаешь; Бог дает рост.
Восшествие победителей
Деспотизм вступает к народам через триумфальные ворота…
Все принимает лживый вид в присутствии государя.
Деспотизм производит войну и война поддерживает деспотизм.
«Солнце закатывалось; прохладный ветер освежал воздух после дневного жара; на небе не было ни одного облака.
Вдруг с правой стороны, сквозь дым пальбы, увидели мы Монмартр и высокие башни. «Париж! Париж!» было общим восклицанием…
Забыты были труды похода, раны, павшие друзья и братья, и мы стояли, упоенные восторгом, на горе, откуда увидели Париж…
Ровно в восемь часов подвели к крыльцу серую лошадь по имени Марс. Государь (Александр I) сел на нее и поехал в Париж. В версте встретил он короля Прусского и гвардию… В верстах трех от города начали показываться Парижане; они спрашивали: «Где император Александр?!».
В девять часов утра мы пришли к предместиям Парижа. Необозримые толпы народа наполняли улицы, кровли и окна домов…
Французы воображали увидеть Русских людьми полудикими, изнуренных походами, говорящих непонятным, для них, языком, странно одетых, с понятиями застарелыми, и едва верили глазам, видя красоту Русских мундиров, блеск оружия, веселую наружность войск, здоровые лица, ласковое обращение офицеров, и слыша остроумные ответы их на Французском языке.
«Вы не русские», говорили они нам, «вы эмигранты!». Скоро удостоверились они в противном, и весть о невероятных свойствах победителей перелетела из уст в уста. Похвалы Русским загремели повсюду; женщины из окон и с балконов махали белыми платками, приветствовали нас движением рук, и раздалось от одного конца Парижа до другого: «Да здравствует Александр!.. Да здравствуют русские!».
Пройдя Монмартрское предместье, мы поворотили направо, по бульварам. Ликования, возрастая безпрестанно, превзошли всякую меру. С трудом можно было ехать верхом. Парижане останавливали на каждом шагу лошадей наших, превозносили, славили Александра, изредка упоминая о других Союзниках.
…Мы достигли наконец Елисейских полей, где император остановился и смотрел проходившие церемониальным маршем войска. Сюда устремились Парижане, привлеченные новостью зрелища. Француженки просили нас сойти с лошадей и позволить им стать на седла, желая удобнее видеть Государя. Просьбы прекрасных просительниц были удовлетворяемы по возможности. Вскоре приблизились головы колонн наших. Сначала шли Австрийцы. Жандармы никак не могли удержать народ, стремившийся в ряды войск. Любопытные Парижане теснили Австрийские взводы, но когда показались Русские гренадеры и пешая гвардия, Французы, пораженные воинственною осанкою их, единодушно, как будто по некоторому тайному согласию, отступили гораздо далее черты, назначенной для зрителей…