Современники считали Сергея Дмитриевича Полторацкого талантливым журналистом и одним из самых авторитетных библиофилов в России. Он дружил с Пушкиным, Вяземским, Баратынским, Жуковским, Языковым и другими литераторами.
Все они отзывались о Полторацком тепло.
Однако некоторые при этом добавляли:
— От нашего Сержа можно ждать чего угодно… Кроме бесчестных поступков…
Несмотря на то, что он слыл «отчаянным либералом», Александр I назначил его в свою свиту. Вольнолюбивому Полторацкому служба при императоре была скучна. Может, по этой причине он перешел из свиты в Киевский гренадерский полк, а затем и вовсе вышел в отставку.
Литературная деятельность Сергея Дмитриевича восстановила против него «III Отделение собственной Его Величества канцелярии». Отношения с могущественнейшим ведомством окончательно испортились после того, как во французском журнале «Revue encyclopédique» были опубликованы статьи Полторацкого о русской литературе. В этих работах Сергей Дмитриевич давал высокую оценку вольнолюбивым стихам Пушкина.
Шеф III-го Отделения Бенкендорф не раз упрекал Полторацкого за его связи с писателями, философами, социалистами-утопистами Франции.
Сергей Дмитриевич покорно выслушивал упреки, но по-прежнему поступал так, как ему хотелось. С 1828 года он просил разрешить ему выезд во Францию для продолжения учебы.
Выпускать за границу «непредсказуемого вольнодумца» Николай I не желал. Лишь в 1830 году император соизволил дать разрешение на поездку в Европу.
В Париж Полторацкий попал за несколько дней до начала восстания. Быть сторонним наблюдателем революции — не в его характере. В первые же часы уличных сражений русский аристократ — в рядах восставших, а затем записывается во французскую национальную гвардию, которой командовал его знакомый генерал Лафайет.
Об этом поступке вскоре узнали в Петербурге и Москве.
— Вот так Серж — из светских салонов — на баррикады!.. — так отзывались о нем друзья и недруги в России.
Осенью 1830 года камергер А. Я. Булгаков возмущался в письме к брату: «Нет, каков маленький Сергей Полторацкий в Париже!..
Он держал речь, ораторствовал и вошел, ты думаешь, в какое-нибудь ученое общество членом (ибо хороший литератор), нет, вошел солдатом в Парижскую национальную гвардию! Можно ли дожить до большего сраму?.. Какое же будут иметь о русских понятие парижане?..».
Известно, что в самой Франции познания и опыт офицера Полторацкого высоко оценили и генерал Лафайет, и его соратники.
Об участии Сергея Дмитриевича в Июльской революции 1830 года в Париже знали многие, но он не сообщал в русское посольство о своем пребывании во Франции. Не значился Полторацкий и в списке российских подданных, живших в то время в Париже.
Вероятно, в этом помог его приятель, секретарь посольства Николай Дмитриевич Киселев.
Полторацкий не был наказан за участие в революции. В III-м Отделении на него лишь завели дело, и Бенкендорф доложил Николаю I о «недопустимом поведении в Париже». В этом же докладе шеф жандармов сообщил царю и об участии в июльском восстании еще одного русского дворянина, известного писателя Сергея Александровича Соболевского.
Как ни странно, по воле императора, дело о Полторацком, за недостаточностью улик, было приостановлено, и Сергею Дмитриевичу разрешили остаться в Париже почти на два года.
После возвращения на родину Полторацкий стал исследователем не только Французской революции 1830 года, но и 1848-го, и 1870-го годов.
Не случайно Петр Вяземский в письме ему заметил: «Кажется, ты взял абонемент на все парижские революции. Ты отпраздновал июльскую и празднуешь все те, которые совершаются в наше время».
В XIX и в XX веках были сделаны попытки составить список русских подданных, принимавших участие в революциях 1830 и 1848 годов в Париже. Выявить всех не удалось. Ведь многие сражались на улицах французской столицы, погибали и были здесь похоронены под вымышленными именами.
Оказались ли деяния и участие русских добровольцев нужными, полезными Парижу?
На этот вопрос объективно могут ответить лишь сами парижане.
Глава девятая«Вновь распахнулись научные врата Парижа!»
Кто испытал раз в жизни восторг научного творчества, тот никогда не забудет этого блаженного мгновения…
Ему досадно будет, что подобное счастье выпадает на долю немногим, тогда как оно всем могло бы быть доступно в той или другой мере, если бы знание и досуг были достоянием всех.
Науку нужно строить века, и каждый должен принести в ней свой камень, а этот камень часто стоит ему целой жизни.
«Шесть славных лет»
Основу знания я получил от знаменитого нашего соотечественника Михаила Васильевича Остроградского. Он был выдающийся ученый и вместе с тем обладал удивительным даром мастерского изложения в самой увлекательной и живой форме не только отвлеченных, но, казалось бы, даже сухих математических понятий.
После Бонапартовского режима вновь распахнулись научные врата Парижа для иностранцев.
Давно подмечено, что настоящие ученые России отличались не только умом и талантом, но и упрямством и непоседливостью.
Вот и Михаил Васильевич Остроградский был охарактеризован в детстве, как «мальчуган наблюдательный, сметливый, но весьма упрямый».
В 1809 году восьмилетнего Михаила устроили в гимназию. Но что-то не сложилось там у будущего светила науки.
Его отец, небогатый полтавский помещик, справедливо решил: коль не дается сыну учение, надо ему служить. И задумал он определить Михаила не куда-нибудь, а в Петербург, в гвардейский полк.
Но Остроградского-старшего отговорили родственники. Выдержит ли мальчуган в пятнадцать лет все тяготы гвардейской службы?
Так, в 1816 году, после недолгих семейных обсуждений, Михаил оказался в Харьковском университете. Трехлетний курс физико-математического факультета он блестяще завершил за два года.
Вскоре талантливый студент успешно сдал экзамены на степень кандидата, но желанной ученой степени так и не получил. Университетское начальство обвинило Остроградского в дерзости, непокорности и в постоянных прогулах лекций по «Богопознанию и христианскому учению».
Видимо, двадцатилетний Михаил вовсю проявил упрямство. Ему не только не присвоили научную степень, но и лишили диплома об окончании Харьковского университета.
Остроградский и тут показал свой нрав: никаких извинений и просьб!
— И без вас получу и знания, и диплом — в Париже!.. — заявил он университетскому начальству перед тем, как демонстративно хлопнуть дверью.
Выбор был не случайным.
Михаил, еще в первый год обучения в Харьковском университете, познакомился с трудами выдающегося французского ученого Пьера-Симона Лапласа: «Небесная механика», «Изложение системы мира», «Аналитическая теория вероятностей». Эти труды Остроградский читал в подлиннике.
Лаплас стал его кумиром и учителем.
Спустя годы об этом французском ученом одна из первых русских женщин-математиков Елена Литвинова писала: «Строгий и взыскательный к себе на поприще науки, великий ученый ничем не стеснялся в жизни; иногда поступал хорошо, иногда дурно, смотря по обстоятельствам, менял свои убеждения, по-видимому, пренебрегая всем этим как бесконечно малым сравнительно с великими научными интересами, грандиозными планами в этой области.
Так относился он вообще к жизни, так, а не иначе, относились современники к его жизни, считая все в ней тоже бесконечно малым сравнительно с его учеными заслугами».
Даже противники Лапласа отмечали его искреннюю заботу о студентах и молодых ученых.
Неизвестно, имел ли Михаил Остроградский рекомендательные письма к светилу науки. Но Пьер-Симон Лаплас весьма радушно принял юношу из России.
Прошло пару месяцев пребывания Остроградского в Париже, и с ним случилось то, что частенько происходит с россиянами во французской столице: закончились деньги.
Занимать у соотечественников? Не позволяла гордость, к тому же Михаил еще не был настолько близко с ними знаком.
На какое-то время голодающего ученого выручил хозяин винного погребка. Остроградский снимал комнату на улице Сент-Маргерит. Погребок находился в соседнем доме, и Михаил заходил туда, чтобы заказать на ужин хлеб и полбутылки самого дешевого вина. На большее не было денег.
К изумлению владельца погребка, студент обычно просил разбавить напиток кружкой кипятка.
— Теперь так принято в России? — однажды полюбопытствовал он.
— Да, в моей деревне это считается изысканным ужином, — невозмутимо ответил Остроградский.
Все же хозяин понял, в чем дело, и предложил:
— Не хотели бы поработать у меня?.. Всего лишь пару часов в день… Вернее, в ночь…
— Смотря в чем работа заключается, и не помешает ли она заниматься наукой, — важно ответил Остроградский.
— От самого академика Огюстена Коши я слышал, что физический труд способствует математической мысли, — поспешно ответил хитрый, но добрый хозяин погребка. — Вам, месье, предлагаю разгружать бочки с вином и возвращать пустые. Их привозят мне по ночам, так что знакомые вас не увидят. Согласитесь: сытные завтраки и ужины лучше, чем глоток вина в кружке с кипятком.
Дворянину — разгружать бочки!..
Не дай бог, узнают об этом в России и парижские знакомые!..