Но голод сделал свое дело. Остроградский согласился.
Может, прав был академик Коши, когда заявлял, что физический труд помогает математическому мышлению?
Михаил почти не уставал от своей ночной работы. В ожидании повозки он частенько писал мелом формулы и решал математические задачи.
Однажды Лаплас поручил ему сделать доклад в Академии наук. Для молодого иностранца это была большая честь.
Остроградский тщательно готовился к ответственному выступлению. На пустой бочке он записал и тезисы выступления, и формулы.
Как-то получилось, что после этой сложной работы Михаил заснул, прямо в погребке. А когда очнулся, — воз с пустыми бочками уехал.
— Но ведь там мои записи!.. А утром — доклад!.. — отчаянно воскликнул ученый.
Хозяин погребка назвал адрес на окраине Парижа, куда увезли винные бочки. И Остроградский, не раздумывая, кинулся в погоню.
Лишь на рассвете он отыскал вожделенную бочку. Бумаги с собой не было, чтобы переписать тезисы и формулы. Но Михаил обладал прекрасной памятью…
В то утро Остроградский не опоздал в Академию и сделал замечательный доклад. Даже его непрезентабельный вид не смутил слушателей.
— Я рад вашему успеху, — одобрил выступление Лаплас. — Прекрасное знание предмета, творческий подход, свежий взгляд, почтительное отношение к коллегам-предшественникам, и в то же время — своя позиция…
Академик внезапно прервал похвалу и отступил на шаг от ученика. Затем он достал надушенный носовой платок и помахал возле своего лица.
— Но, простите, месье Ост-ро-градский, — снова заговорил Лаплас. — От вас разит, как от прохудившейся бочки с низкопробным вином!.. Вы что, по утрам?..
— Никак нет, — бодро перебил учителя Михаил. — Просто я делал записи к докладу на винной бочке.
Лаплас внимательно взглянул на Остроградского и все понял:
— Подобное я еще не слышал… Вот что, молодой человек, с этой минуты вы поступаете ко мне на службу. Жить и столоваться будете у меня. Надеюсь, я смогу обеспечить вас более подходящими предметами для научных записей, чем бочки из-под вина.
Однажды Остроградский приметил, как его учитель весь вечер бился над решением задачи.
Чтобы не смущать мэтра, Михаил тихонько направился в свою комнату.
Утром он увидел измученного бессонной ночью Лапласа и понял: решение не найдено. Приставать с вопросами к учителю Михаил не стал.
В тот день академик вернулся домой поздно. Первым делом он кинулся к доске, на которой всю ночь пытался решить задачу.
Но — неподатливая задача была уже решена!..
— Кто?!.. Кто сумел это сделать?!.. — на весь дом закричал Лаплас.
Первым из обитателей дома в кабинет учителя явился Остроградский.
— Значит, это вы так блестяще справились с тем, что не одолел я!.. — сразу догадался Лаплас.
Михаил скромно кивнул в ответ.
— Как же вам удалось? — не отрывая взгляд от исписанной доски, поинтересовался академик.
— Не мог видеть ваши мучения, — почтительно ответил Остроградский.
— Шесть лет, проведенные в Париже, для меня — как успешное окончание шести университетов. Так много я почерпнул знаний в этом городе, — говорил впоследствии своим петербургским коллегам Михаил Васильевич.
Среди его французских учителей помимо Лапласа были и другие светила науки: выдающиеся математики Огюстен-Луи Коши и Жан-Батист-Жозеф Фурье. А совместно с французским педагогом и математиком Блумом Остроградский написал книгу «Размышления о преподавании».
В 1826 году Михаил Васильевич завершил работу «Мемуар о распространении волн в цилиндрическом бассейне». Она получила высокую оценку Парижской Академии наук и опубликована в трудах Академии.
Когда в 1828 году Остроградский вернулся на родину, его связь с французскими коллегами не прервалась. Многие свои научные труды он отправлял в Париж. Его «Курс небесной механики» получил доброжелательный отклик у известного французского астронома и физика Доминика-Франсуа Араго. Высоко оценил этот труд и выдающийся математик, член Парижской Академии наук Симеон-Дени Пуассон.
Большинство работ Остроградского переводились на французский язык.
В 1856 году Михаил Васильевич был избран членом-корреспондентом Парижской Академии наук.
Основоположник аэродинамики Николай Егорович Жуковский писал: «Находясь на верху славы, почтенный за свои ученые труды во всей Европе, Остроградский держал себя чрезвычайно просто и не любил говорить о своих личных заслугах».
В 1901 году, когда отмечалось столетие Михаила Васильевича, во французской прессе был опубликован отрывок из выступления Николая Жуковского: «В математике тоже есть своя красота, как в живописи и поэзии. Эта красота появляется иногда в отчетливых, ярко очертанных идеях, где на виду всякая деталь умозаключений, а иногда поражает она нас в широких замыслах, скрывающих в себе кое-что недосказанное, но многообещающее.
В творениях Остроградского нас привлекает общность анализа, основная мысль, столь же широкая, как широк простор его родных полей».
Под короткой выдержкой из выступления Жуковского стояли слова французского журналиста: «Париж будет помнить замечательного русского математика».
«Несмотря на зигзаги политики»
В наши времена, когда истина скрыта столькими покровами, а обман так прочно укоренился, распознать истину может лишь тот, кто горячо ее любил.
На протяжении XIX века политические взаимоотношения России и Франции резко менялись: то войны и дипломатические интриги, то мирные соглашения, радушные приемы государственных деятелей, заверения глав обоих государств в вечной дружбе.
Конечно, все это сказывалось и на научных контактах России и Франции. И тем не менее в XIX веке стремительно нарастало сотрудничество ученых двух стран.
В 1840 году в Париж приехал молодой русский ученый Николай Николаевич Зинин. Впоследствии известный французский химик Жан-Батист-Андре Дюма о нем сказал, что важнейшим научным и жизненным принципом Зинина стало древнее изречение: «Искать повсюду истину».
В Париже Николай Николаевич не только работал и учился у корифеев науки Ж.-Б. Дюма и T.-Ж. Пелуза, но посещал университетские лекции и производственные предприятия, связанные с химией.
Хоть и не продолжительной была поездка Зинина во Францию, но он остался доволен ее результатами. Через несколько месяцев после пребывания в Париже он защитил диссертацию. Материалы к этой научной работе были собраны Николаем Николаевичем не только в России, но и в Германии и во Франции.
Ученик Зинина, известный химик и композитор, Александр Порфирьевич Бородин писал о своем учителе: «Николай Николаевич раньше многих других понял, что наука у нас до тех пор не будет дома, пока к разработке ее не будет положено начало самостоятельной русской школе…».
Наблюдая за тем, как Зинин проводил химические опыты в не очень приспособленных для этого лабораториях, Бородин отмечал: «И в такой архаической обстановке Зинин делал те изящные и поразительно точные исследования, которые открыли ему с почетом двери в европейские академии и поставили его имя наряду с крупнейшими именами западных химиков!..».
Работы Николая Николаевича по органической химии по крайней мере в XIX веке, изучались в Парижском университете, они были известны французским и химикам, и медикам.
По крайней мере до Второй мировой войной в Латинском квартале Парижа сохранялся дом, в котором в 1840 году снимал комнату Зинин. И русские эмигранты, указывая на старое здание, говорили: «Здесь жил наш замечательный ученый, «дедушка русской химии», Николай Николаевич Зинин».
«Первый после Евклида, кто пошел правильным путем для решения проблемы о простых числах и достиг важных результатов, был Чебышев.
Английский ученый Сильвестр, сам занимавшийся проблемами, связанными с асимптотическим законом, назвал Чебышева победителем простых чисел, первым стеснившим их капризный поток в алгебраические границы».
Так писал о механике и математике Пафнутии Львовиче Чебышеве известный немецкий ученый Эдмунд-Георг-Герман Ландау.
Чебышев бывал в Париже во время своих непродолжительных командировок. Однако научный мир Франции по достоинству ценил его труды.
В 1849 году двадцативосьмилетний Пафнутий Львович защитил при Петербургском университете докторскую диссертацию «Теория сравнений». Вскоре она была переведена на французский язык. Во второй половине XIX века во Франции появились его работы: «Опыт элементарного анализа теории вероятностей», «О средних величинах», «О двух теоремах относительно вероятностей».
Чебышев выступал с докладами на сессиях Парижской Академии наук. Он обменивался научными достижениями и мнениями с известными французскими математиками Огюстом Коши и Шарлем Эрмитом.
— Несмотря на зигзаги политики, мы будем сотрудничать, учиться друг у друга, обмениваться опытом во имя науки, — заявил однажды на сессии Парижской Академии наук Пафнутий Львович.
О Чебышеве высоко отзывался Эрмит: «…гордость науки в России, один из первых математиков Европы, один из величайших математиков всех времен».
В 1860 году Пафнутия Львовича избрали членом-корреспондентом Парижской Академии наук, а спустя четырнадцать лет — академиком.
Несколько раз его приглашали работать во Францию. Но он ссылался на занятость и научные планы в России.
Отказ не повлиял на взаимоотношения Чебышева с французскими коллегами и официальным Парижем. В 1885 году президент Франции Жюль Греви вручил ему офицерский орден Почетного легиона. А пять лет спустя Чебышев был удостоен Командорского Креста этого ордена.