Рене-Эрон де Вильфосса был недоволен деяниями Османа и вокруг Нотр-Дама: «С 1858 по 1868 год свершилось страшное преступление — с лица земли был снесен Сите.
Постройка Отель-Дьё и префектуры полиции ни коей мере не могут оправдать этой жестокой расправы над священными камнями. После этого избиения собор Нотр-Дам угрюмо высится в одиночестве среди мертвого моря асфальта, ставшего отныне его папертью».
Впрочем, Вильфосса находит и положительное в градостроительных проектах Османа: «…площадь Звезды реконструирована весьма удачно — от нее отходят новые улицы-лучи, и сама она словно бы в кольце небольших, симметрично расположенных особнячков. На востоке под пару ей возникнет площадь Нации. Бульвар Мальзебр уйдет мимо парка Монсо далеко в Клиши…
На юге парк Монсури скроет огромные водохранилища. Вокруг здания новой Оперы работы Гарнье проляжет целая сеть новых улиц, пересекая прежние, удостоенные высокой чести носить имена прославленных композиторов…
Всемирная выставка 1855 года состоялась на Елисейских полях, где проложат аллеи на английский манер и построят десятки киосков и маленьких дворцов, целую деревню больших ротонд: Мариньи, Пале-де-Глас, Летний цирк…
Осман был не только ловким фокусником. При содействии помощника Бельграна он усовершенствовал систему водоснабжения, и по трубам столицы потекла чистая вода из департаментов Марна и Эн. Городские отбросы вывозятся в долину Женвилье.
Парижский Геркулес совершил больше дел, чем настоящий Геркулес с его двенадцатью подвигами».
После отставки Османа в 1870 году еще более четверти века будут выполняться его планы реконструкции французской столицы.
Поэт, романист и критик Теофиль Готье, путешествуя по России в шестидесятых годах XIX века, призывал русских знакомых:
— Приезжайте в Париж, и вам откроется обновленный город!..
Преобразования Османа он приветствовал: «Глубокие траншеи, многие из которых уже превратились в чудесные улицы, пересекают город в разных направлениях; кварталы исчезают как по мановению волшебной палочки, открываются новые перспективы, вырисовываются неожиданные возможности».
И среди русских, прибывших в те времена в Париж, нашлись и сторонники, и противники неуемного префекта-разрушителя и созидателя.
Неизвестно, как относился барон Осман к русским, обосновавшимся в Париже. Правда, один из его современников вспоминал, что преобразователь французской столицы — префект Сены старательно избегал некоего «несносного графа» из России.
Чем же досадил он так Осману? Оказалось, — советами и поучениями.
Однажды графа и барона познакомили на светской вечеринке. Осман только недавно приступил к осуществлению плана преобразования Парижа. Поэтому интерес к его начинаниям со стороны знатного русского был ему приятен.
Он с восторгом поведал приезжему, как будет выглядеть столица Франции через несколько лет.
Гость из России внимательно и с почтением выслушал префекта и пообещал:
— Господин барон, я только недавно прибыл в ваш славный город. Но как только осмотрюсь, обязательно сообщу свои замечания по обустройству Парижа. Поверьте, кое-что в архитектуре и в городском хозяйстве я смыслю…
Доверчивый Осман радостно кивнул в ответ:
— Да-да, мнение специалиста мне очень важно. К тому же Россия весьма преуспела в обустройстве Санкт-Петербурга.
И не подозревал бедолага Осман, какой обузой станет ему знакомство с этим русским графом.
Через несколько дней гость скрупулезно стал выполнять обещание. Целыми днями он колесил по городу, осматривал каждый, готовый к сносу или только что построенный, дом, заглядывал в каждую канаву и яму для строительства.
Первые сообщения, выводы и советы энергичного графа о городском устройстве Осман выслушал с доброжелательной улыбкой, хотя понял, что перед ним — дилетант, возомнивший себя специалистом в архитектуре, мающийся от безделья аристократ.
— Ваши замечания и советы несомненно помогут мне в преобразовании Парижа, — заявил Осман собеседнику.
Он наивно полагал, что на этом изыскания русского графа закончились.
Как бы не так!..
Ободренный словами префекта, гость из России еще рьяней взялся задело. Теперь, совершая объезды города, он стал вмешиваться в работу землекопов, каменщиков, маляров, архитекторов. При этом заверял всех, что является советником префекта.
О подобных случаях докладывали Осману.
Вначале барон снисходительно улыбался и неизменно заявлял в ответ:
— Скоро этот взбалмошный граф угомонится и не будет никому докучать.
Но время шло, а визитер из России не ослаблял деловую хватку и свою кипучую деятельность.
Осман стал избегать графа. Но уклоняться от встреч с докучливым русским не всегда удавалось.
Добровольный «советчик» настигал префекта и на великосветских приемах, и во время осмотра строительных объектов, и на прогулках по городу. Правила приличия не позволяли Осману резко осадить русского аристократа и порвать с ним отношения.
И барон наконец придумал, как отвязаться от докучливого «советчика».
«Кипучую энергию, если невозможно погасить, надо направить в иное русло», — решил Осман.
— Я высоко оценил все ваши замечания о благоустройстве Парижа, — заявил он графу. — Но у меня есть просьба. Наслышан я о планах в вашем отечестве по преобразованию городов Томск, Тобольск, Красноярск, Якутск…
Видимо, Осман перед этим взглянул на карту Российской империи, чтобы выбрать селения подальше от Франции. Вероятно, до этого он даже не подозревал о существовании таких сибирских городов.
— В Якутске, Красноярске, Тобольске?!.. — перебил граф и от изумления вытаращил глаза. — Кому понадобилось что-то преобразовывать в такой глуши?..
Осман развел руками:
— Не знаю, не знаю… Но хотелось бы мне ознакомиться с планами обустройства этих далеких русских городов. Уверен, что опыт ваших соотечественников пригодится и для Парижа… Поэтому, граф, хочу просить именно вас побывать в Сибири, увидеть, как усовершенствуется там городское хозяйство, ну а затем поделиться со мной впечатлениями и выводами. Я понимаю: на это уйдет много времени и средств…
Граф не дал договорить префекту.
Он решительно вскочил из кресла и на едином дыхании выпалил:
— Не думайте о таких пустяках, барон!.. Вершите свои грандиозные замыслы на благо Парижа… А я исполню вашу просьбу!..
Осман вздохнул с облегчением и подумал: «Этот несносный граф слов на ветер не бросает. Кажется, на пару лет я избавлюсь от его настырных советов…».
Гость из России действительно через несколько дней покинул Париж.
Вскоре один из помощников Османа поинтересовался:
— Кажется, теперь вам стало спокойней работать: никакие «советчики» не надоедают своими поучениями.
Префект засмеялся в ответ, а потом задумался и с сомнением произнес:
— А знаете, кажется, чего-то не хватает с отъездом этого докучливого графа…
Весной 1857 года Османа пригласили в Сорбоннский университет: может, прочитать лекцию, а может, познакомить префекта с обустройством и проблемами учебного заведения. Кто-то из чиновников во время этого посещения поинтересовался:
— Не желаете ли, месье барон, познакомиться с русским графом? Он сейчас слушает лекции в Сорбонне… Весьма талантливый писатель… Еще недавно воевал против нас в Крыму…
— Нет-нет!.. Я уже был знаком с одним русским графом!.. — решительно отклонил предложение префект.
Говорят, много лет спустя Осман с удовольствием читал книги Льва Николаевича Толстого, не подозревая, что в 1857 году не пожелал с ним знакомиться.
Лишь в письмах и дневниках
Произведения больше открывают писателя, чем дневники. Произведения открывают цель человека.
Писатель не все доверяет своим заветным дневникам и своей переписке; только его произведения рассказывают истинную историю его жизни — не той, какую он прожил, но какую хотел бы прожить.
Еще в начале XX века один французский журналист, любитель русской литературы, высказал недоумение: «Лев Толстой, Федор Достоевский, Иван Тургенев, Антон Чехов — все эти великие писатели бывали в Париже. Но упоминают о нем лишь в письмах и дневниках, и — весьма сдержанно». Действительно, в творениях названных русских классиков весьма редко встречалось описание Парижа.
Лев Николаевич Толстой впервые посетил столицу Франции в феврале 1857 года.
«…Нынче приехал в Париж. Я один — без человека, сам все делаю, новый город, образ жизни, отсутствие связей и весеннее солнышко, которое я понюхал. Непременно эпоха. Аккуратность и прежде всего каждый день хотя четыре часа уединения и труда…».
Такова первая запись в дневнике Льва Николаевича в столице Франции. На следующий день он написал письмо Марии Николаевне Толстой:
«Вчера приехал в Париж, любезный друг Машенька, и ужасно счастлив, что наконец на месте. 11 дней езды без остановок…
Путешествие по железным дорогам — наслаждение, и дешево чрезвычайно, и удобно, не чувствуешь никакой надобности в человеке, даже такой неряха, как я. Стоило же мне всего от Варшавы до Парижа рублей 50 сер. Это примите к сведению для вашего плана будущего путешествия…
Из Варшавы я по телеграфу спрашивал у Тургенева, долго ли он пробудет еще в Париже, и через несколько часов получил ответ, что еще долго и что Некрасов с ним, поэтому я ехал, не останавливаясь, и вчера видел их обоих. Но они оба плохи ужасно в моральном отношении. Тургенев с своей мнительностью, а Некрасов с мрачностью. Грустно и больно смотреть на них, как такие два человека как нарочно стараются портить себе жизнь. Несмотря на усталость, был я вчера с ними au bal de L'opéra, (бал в Большой опере. —