омерного сноба».
Критик Сергей Маковский впоследствии писал: «В новизну он верил как в откровение, до конца жизни искал, предчувствуя какое-то окончательное, решающее благовесте красоты».
Так заявил Сергей Дягилев после новой встречи с Парижем. В 1895 году он закончил юридический факультет, но стезя правоведа уже не устраивала его.
Чему посвятить себя? Казалось бы, после неудач в творчестве дорога одна — в чиновники. Но как отмечали критики, Дягилев обладал даром — чутко воспринимать таланты других.
Еще в университетские годы Сергей увлекся коллекционированием. Хорошие знания истории и искусства, эстетический вкус, немного удачи… Дело наладилось.
Он много ездил по европейским странам, приобретал картины, мебель, художественные изделия из бронзы, затем стал организовывать выставки живописи. А в 1898 году Дягилев создал журнал «Мир искусства».
Удача рождает новые замыслы и устремления. А они у Сергея частенько были связаны с Парижем, в котором, как он сам говорил, «таится моя удача»…
Известный художник Михаил Васильевич Нестеров писал: «Дягилев — явление чисто русское… В нем соединились все особенности русской одаренности. Спокон веков в отечестве нашем не переводились Дягилевы…
Редкое поколение в какой-нибудь области не имело своего Дягилева, человека огромных дарований, не меньших дерзновений, и не их вина, что в прошлом не всегда наша страна, наше общество умело их оценить и с равным талантом силы их использовать».
В 1906 году Сергей Павлович организовал выставку работ русских художников в парижском «Осеннем салоне». Помимо картин здесь были выставлены иконы, изделия художественной промышленности, скульптуры. Успех превзошел ожидания Дягилева. Французская публика с большим интересом отнеслась к его начинанию, а в прессе встречались строки: «Мы открыли для себя Россию!».
Возможно, в те дни Сергей Павлович не раз вспоминал свое высказывание: «Париж — город, где таится моя удача».
«Победу надо развивать», и Дягилев взялся за это с упоением и удвоенной энергией. Теперь он решил поразить Францию музыкой. В 1907 году ему удалось организовать пять концертов. В знаменитом и роскошном «Гранд-опера» (официальное название — Национальный оперный театр) звучала музыка Александра Бородина, Михаила Глинки, Петра Чайковского, Цезаря Кюи, Милия Балакирева, Модеста Мусоргского, Александра Глазунова, Анатолия Лядова, Николая Римского-Корсакова, Александра Скрябина. В этих концертах выступали Сергей Рахманинов и Федор Шаляпин.
И снова — ошеломляющий успех! Дягилев решил отныне проводить ежегодно в Париже русские спектакли и концерты. В мае 1908 года французская публика была потрясена оперой Мусоргского «Борис Годунов». Не считая пары недобрых рецензий, пресса Парижа с восторгом отозвалась о русской постановке. Знаменитый композитор Морис Равель, побывав на спектакле, заявил: «публика восхищалась решительно всем».
Дягилев стал в Париже одним из самых знаменитых иностранцев. Его постоянно приглашали в аристократические салоны, на званые вечера, торжественные события, банкеты. Часто его можно было встретить и на Монмартре, в мастерских художников, в компаниях французских актеров и поэтов, в театрах и кафе этого богемного уголка Парижа.
Безусловно пропаганда русского балета стала для Дягилева важнейшим делом жизни. Начало русским балетным сезонам в Париже было положено в 1909 году.
Франция была покорена не только творениями композиторов, но мастерством Михаила Фокина, Анны Павловой, Тамары Карсавиной, Иды Рубинштейн, Вацлава Нежинского и других звезд балета. Зрители восторгались и оформлением спектаклей «Русского сезона» — художниками Александром Бенуа, Константином Коровиным, Львом Бакстом, Николаем Рерихом.
Но среди французских критиков нашлись и недоброжелатели. В своей книге Елена Менегальдо приводит их нелестные отзывы о «Дягилевских сезонах» в Париже: «Музыка Бородина производит на них впечатление чего-то диковатого и почти экзотического. Эта музыка «затрагивает все самое примитивное, что в нас есть», — пишет Жак Ривьер. Этот же критик по поводу «Петрушки» Стравинского снисходительно говорит об «очаровательной неотесанности» и «тысяче восхитительно грубых движений». Однако когда эти движения сексуальны, то они ужасно шокируют «безупречный французский вкус».
А сколько негодования вызывает «Послеполуденный отдых фавна» Стравинского и его «модернизм вперемежку с варварской чувственностью»! Вот гневный приговор, который выносит «Ревю де Демонд»: «Нет ничего общего между этим искусством и нами. Невозможно расшифровать смысл, изображенный чудовищными литерами». И тот же критик будет сетовать: «Парижане, невозможно отделаться от чувства, что на два месяца нас лишили нашего города и нашего гения». Вот как «приветствовала» утонченная парижская критика русский балет Дягилева, который принес славу не только Дягилеву и его артистам, но и, как известно, упрочил славу самого Парижа как столицы мирового искусства».
Подобные высказывания французских критиков, конечно, обижали Сергея Павловича, но не могли ни привести в уныние, ни остановить его деятельность. Организатор «Русских сезонов» уже прошел «школу жизненных поражений» и умел держать удар. К тому же поклонников и союзников в Париже у Дягилева оказалось больше, чем недоброжелателей.
Поругивание в прессе лишь раззадоривало его.
Началась Первая мировая война. В конце 1914 года во французской прессе появились высказывания: «Конец Дягилевским сезонам…»; «У войны свои интересы и приоритеты…»; «Триумфы русского балета и скандалы, связанные с ним, остались лишь в воспоминаниях горстки балетоманов…».
В разгар войны многим казалось, что недоброе пророчество сбудется и дягилевская балетная труппа распадется. И в самом деле, прекратились ее выступления в Европе, а артисты, участники труппы, оказались в разных странах. К тому же в самом коллективе происходили ссоры.
И снова кипучая энергия, упрямство Дягилева и его опыт, — добиваться намеченного, — победили. Он старался примирить старых участников труппы и постоянно искал новые дарования.
По совету писателя и театрального деятеля Жана Кокто, Дягилеву удалось привлечь к работе уже знаменитого в ту пору Пабло Пикассо. Русская жена великого художника Ольга Хохлова способствовала этому театральному содружеству.
О том периоде Пикассо писал: «Я работаю целыми днями над моими декорациями и созданием костюмов. Я рисую шаржи на Дягилева, Бакста, Мясина, танцоров и танцовщиц».
По воспоминаниям современников, Пабло Пикассо не только рисовал декорации, костюмы, расписывал театральные занавесы, но даже гримировал солистов балета.
Дягилевские представления, как и в довоенные годы, снова стали радовать, волновать, изумлять и… возмущать публику.
В мае 1917 года в Париже состоялась премьера спектакля «Парада». Известный писатель и журналист Илья Эренбург вспоминал: «Это был очень своеобразный балет: балаган на ярмарке с акробатами, жонглерами, фокусниками и дрессированной лошадью.
Балет показывает тупую автоматизацию движений, это было первой сатирой на то, что потом получило название «американизма». Музыка была современной, декорации — полукубистическими. Публика пришла изысканная, как говорят французы — «весь Париж», то есть богатые люди, желающие быть причисленными к ценителям искусства. Музыка, танцы и особенно декорации и костюмы возмутили зрителей.
…Люди, сидевшие в партере, бросились к сцене, в ярости кричали: «Занавес!». В это время на сцену вышла лошадь с кубической мордой и начала исполнять цирковые номера — становилась на колени, танцевала, раскланивалась. Зрители, видимо, решили, что танцоры издеваются над их протестами, и совсем потеряли голову, вопили: «Смерть русским!», «Пикассо — бош!», «Русские боши!».
Знаменитый французский поэт и критик Гийом Аполлинер поддержал постановку «Парада» и назвал Леонида Мясина самым смелым из хореографов. Он также отмечал, что новая русская постановка является новаторским соединением живописи и танца, пластики и мимики.
… — Когда очень грустно и одолевают сомнения, лучше всего отправляться на Монмартр, — заявил Аполлинер Дягилеву после бурной реакции публики на премьеру «Парада». — Добрый старина Монмартр смахнет разом печали и обиды. С его высоты, Серж, вы по-новому увидите не только Париж, но и весь мир, звезды, солнце, еще не обезображенные войной и буржуазной пошлостью… В свое время сокровенный холм вылечил и меня.
— Тоже пострадали от критики?.. — Дягилев сочувственно взглянул на поэта.
Аполлинер усмехнулся:
— Да нет, шесть лет назад тучи погуще и помрачней сошлись надо мной…
— Какие же?
— Меня арестовали по подозрению в краже из Лувра великого творения Леонардо да Винчи…
От изумления Дягилев даже отступил на шаг, а затем воскликнул:
— Неужели — «Джоконды»?!..
Аполлинер, все так же улыбаясь, кивнул.
— Я, конечно, слышал об этой нелепой истории, но думал, что ее сочинили газетчики. То ли для поднятия тиражей своих изданий, то ли для подогревания ажиотажа вокруг ваших книг, — продолжил Дягилев.
Поэт пожал плечами.
— Для этого можно было бы придумать что-нибудь поостроумней, чем хищение из Лувра, — Аполлинер озорно подмигнул собеседнику. — А может, зря я не украл «Джоконду»?..
И, не дожидаясь ответа, продолжил:
— Иногда все, даже самые важные дела, надо бросать резко и неожиданно для окружающих. И тогда в душе наступает обновление…
— Что вы имеете в виду?..
— А то, что мы с вами, Серж, немедленно отправляемся туда, где особо притягательны улыбки красоток, где подают сногсшибательный абсент и превосходное вино, где самозабвенно звучат до утра песни, шутки, музыка, смех… Словом, — на Монмартр!.. При этом — ни с кем не прощаясь, никого не предупреждая. Обещаю, мой друг, к утру вы забудете мерзостные слова чванливой публики!..