[145],среди такого рода персонажей местного культурного пантеона стоит назвать тех, кто родился в городе (композитор Б. А. Александров), жил в самом Бологое или вблизи него (друзья А. С. Пушкина Д. А. Эристов и адмирал Ф. Ф. Матюшкин), жил и работал (композитор А. В. Александров), приезжал в город (поэт В. Ф. Ходасевич, художник Н. К. Рерих) или проезжал через него (Теофиль Готье).
Один из таких значимых «гостевых» персонажей в бологовском локальном тексте – Никита Сергеевич Хрущев. Согласно местному преданию, глава партии и правительства, проезжая на поезде, во время остановки в Бологое имел короткую беседу с его жителями, после чего в городе был построен завод. Несколько рассказов с этим сюжетом, записанных от жителей города, мы хотим предложить вниманию читателей, предварив их некоторыми наблюдениями и соображениями о данном локальном нарративе, его связях как с системой актуальных для городского сообщества знаний и представлений, так и с более широкой традицией – в частности, национального политического фольклора.
Сразу оговорим, что фактическая подоплека этой истории нам пока неизвестна: это требует не столь уж простых разысканий, которые еще предстоит осуществить[146]. Но в данном случае фактор достоверности не имеет определяющего значения: материал рассматривается не как исторический источник, а как составляющая локального знания, функция которого – не «отражать», а «создавать» городскую историю, мифологию, задавать параметры местной идентичности. В область коллективного знания о Бологое данный сюжет входит вне зависимости от характера своего отношения к реальности (не говоря уже о том, что в различных версиях и вариантах предания «доля правды» может быть различной). Для нас важно, что сюжет о проезде Хрущева через Бологое и его общении с жителями достаточно хорошо известен в городе. Рассказы и упоминания об этой истории были записаны еще в первых экспедициях[147], когда основные сюжеты бологовского локального текста были нам еще не слишком хорошо известны. Вопрос о проезде Хрущева после этого был включен в собирательскую программу, и целенаправленные опросы показали, что этот сюжет актуален для жителей города старшего и среднего возраста вне зависимости от их профессии и образовательного уровня. Формы реализации сюжета различны: он может быть представлен и как воспоминание из собственной жизни – автобиографический меморат с множеством конкретных деталей («я тогда в аккурат ночью этой дежурил» [2][148], «и математику сдал, и увидел Хрущева» [4б]), и как пересказ событий со слов непосредственных очевидцев («ну я-то не была, конечно, но по рассказам товарищей, значит, говорили…» [8]), и как исторический эпизод, реальность которого не вызывает сомнения («А вы такую же версию слышали? – Да это потому что не версия, это потому что факт» [5]), и как городское предание («Так, это народ наш, это уже как… Хотите, как фольклор воспринимайте» [3]), и как история малодостоверная, но опосредованно связанная с фактически подтверждаемым событием («То, что не к мифам <относится из рассказов о значении Хрущева для Бологое[149]>, – что конкретно завод построен по приказу Никиты Сергеевича, это да»[150]).
Помимо того что эта история вызывает к жизни устные нарративы, с достаточной регулярностью она фигурирует и как «вставная новелла» в текстах областной журналистики (в том числе в интервью с главой Бологовского района) (см., например: Летуев 2001; Мартьянова 2007; Сивакова 2000; Тимашев 2004; Удавка для малых городов 2002) – такая кроссдискурсивность вообще свойственна сюжетам локальных текстов[151].Естественно также, что история, при устойчивости общей канвы (центральное событие и его последствия), варьируется не только по характеру своего воплощения, но и по содержательным и прагматическим параметрам. Так, согласно одним сообщениям, Хрущев вышел «к народу» из поезда, согласно другим – он только высунулся в окно; в одних случаях подразумевается, что визит Хрущева был чуть ли не запланирован и анонсирован городским властям заранее или что он сам пожелал поговорить с горожанами, в других случаях это подается как стечение обстоятельств, сделавшее возможным общение жителей города с правителем, в третьих – как волеизъявление самих жителей; согласно одним вариантам, бологовцы отправляют к Хрущеву делегата, согласно другим, – обращаются к нему коллективно; в одних рассказах сообщается только о просьбе к вождю, в других пересказываются и его вопросы к жителям города – и т. п.
2
Надо учесть, что в случае с Бологое проезд знаменитой личности через город на поезде – казалось бы, наименее символически ценный вариант взаимоотношений персонажа и места по шкале престижности – приобретает особый вес. Это связано с важнейшей для города идентичностью «крупного железнодорожного узла», через который «все проезжают». Значимость бологовского железнодорожного узла для всей страны находит разные риторические и сюжетные воплощения, актуализируется в различных тематических и коммуникативных контекстах. В разговорах о городе бологовцы постоянно подчеркивают множественность направлений железнодорожных путей, проходящих через город-станцию. Эта же позиция регулярно присутствует и в текстах о войне: фашистам было важно разрушить Бологое (чем объяснялись жестокие бомбежки в 1943 году), а советской армии и труженикам тыла – отстоять его и восстановить железнодорожный узел, из которого расходятся пути в несколько направлений и который соединяет два главных города страны.
Подчеркнем, что Бологое позиционируется не только как место, через которое многие проезжают, но и как город, который невозможно объехать, нельзя миновать. Эта идея отражена и в творчестве местных литераторов: «Эту станцию вам не объехать / По Октябрьской дороге никак…»[152]. «Неминуемость» города-станции для руководителей страны особо подчеркивается и в наших рассказах: «Кто не был в Бологое? В Бологое были все руководители, потому что хотя бы проездом» [9]; «Хрущеву здесь из Москвы в Ленинград никак больше не проехать» [6]. Кстати, наряду с Хрущевым в числе «проезжающих» могут называть и других советских лидеров: Н. И. Рыжкова, который в одном из приведенных текстов [4] дублирует Хрущева в функции персонажа-благодетеля, а также В. И. Ленина, Н. К. Крупскую, И. В. Сталина, которые тоже выходят из поезда и общаются с жителями города [7], и Б. Н. Ельцина [9].
Такое положение города и профессиональный статус значительной части его жителей как бы позволяет им контролировать железнодорожную коммуникацию. Это самоощущение ярче всего отразилось в предании о царском поезде. Когда Николай II в 1917 году возвращался из могилёвской ставки в Петроград, бологовские железнодорожники перевели стрелки, и поезд был отправлен на станцию Дно: «Мы ж железнодорожники… Это ведь мы же… Мы же стрелки перевели <на> станцию Дно, когда он ехал в Питер <…> Это было ночью. Когда как раз поезд подъехал <…> Это из музейных данных. Рабочие, железнодорожники, перевели стрелки, и поезд отправили не в Питер, как он должен был ехать, а на Дно, станцию Дно, как ехать на Псков. Вот. Неизвестно, чем бы все это кончилось, да?»[153]. Это предание не вполне соответствует исторической истине (на самом деле поезд благополучно проехал через Бологое и шел по направлению к Петрограду до Малой Вишеры, откуда уже отправился в обратном направлении), и искажение исторического факта, в целом обычное для фольклорной традиции, обусловлено здесь определенной прагматикой: для локального текста в данном случае важно не то, что царь проезжал через Бологое навстречу своей гибели, а то, что именно в этом городе и по воле его жителей наступил переломный момент истории.
В рассказах о Хрущеве тоже возникает этот мотив «управления» поездами: согласно одной из версий, Хрущев не собирался выходить или даже останавливаться в Бологое – поезд остановили бологовские железнодорожники: «Остановили поезд, попросили. И он вышел» [1].
3
Разумеется, хрущевский «царский поезд» тоже остановили не без повода, и этот повод, что характерно, как и сама возможность такого проявления народной воли, непосредственно связывается с «железнодорожной» идентичностью города. Здесь необходимо небольшое историческое пояснение. Бывшее сельцо Бологое обрело новый статус после строительства железной дороги и станции Бологое; благодаря дороге оно росло, развивалось и в конечном итоге стало в чистом виде моногородом. Железная дорога, таким образом, до определенного момента была не только градообразующим предприятием, но и единственным экономическим и социальным ресурсом, единственной «кормилицей», единственным фактором развития города. Зависимость города от железной дороги, по рассказам, была настолько сильной, что, когда в 1960-е годы управление стрелками перевели «на автоматику» (по другой версии, локомотивы – на электротягу), количество рабочих мест на железной дороге резко снизилось, произошли массовые увольнения и началась безработица. (Эта ситуация, по ощущениям жителей, повторилась в 1990-е годы: чрезвычайно распространенный мотив сетований бологовцев – закрытие в городе управления Октябрьской железной дороги, воспринимающееся как социальная катастрофа.) Впрочем, иногда в качестве причины безработицы называется именно исключительное положение железной дороги, не способной обеспечить работой всех жителей города. И в наиболее часто воспроизводимой версии рассказов о проезде Хрущева через Бологое жители города просят главу государства именно о помощи в обеспечении рабочими местами.