«первой леди» СССР, равной по своему статусу «главному мужчине» государства. Дело здесь, как нам кажется, не только в несомненной и крайне широкой популярности певицы и ее реальном либо воображаемом финансовом достатке, но и в топике женской «истории успеха», на которую очевидным образом ориентировалась Пугачева в конструировании своей биографии. В этом отношении массовое политическое воображение, по всей видимости, противопоставляло певицу (как, вероятно, и конкурировавшую с ней на эстраде Софию Ротару) жене последнего генерального секретаря Р. М. Горбачевой (1932–1999), чья публичная политическая деятельность воспринималась большинством граждан СССР преимущественно негативно. Напомним, что Горбачева не только встречалась с женами зарубежных политических деятелей, приезжавших в страну (до нее это обычно делала первая женщина-космонавт Валентина Терешкова), а также участвовала в приемах иностранных делегаций, но и была членом президиума Советского фонда культуры и других благотворительных организаций, часто выступала по телевидению и в прессе. Судя по всему, упоминание в «Сне Горбачева» о жене Хрущева, якобы «дарившей» иностранцам хлеб, равно как и завершающий стихотворение совет не возить «царицу» «по заграницам» связаны именно с массовой обсессией на общественно-политическую деятельность Р. М. Горбачевой. В одном из рассматриваемых четверостиший, например, читаем:
Добавим, что, судя по всему, инициативу по проведению антиалкогольной кампании, принадлежавшую в действительности членам Политбюро М. С. Соломенцеву и Е. К. Лигачеву, также могли приписывать и жене Горбачева. По крайней мере претензии, связанные с отсутствием в магазинах спиртных напитков, адресуются в рассматриваемых текстах не только генеральному секретарю, но и его супруге:
При этом в текстах, посвященных «борьбе с алкоголизмом», также фигурирует Пугачева (что, впрочем, опять-таки может объясняться особенностями рифмы):
Одновременно с запретом на алкоголь осуждается и продовольственный кризис:
Именно в связи с жалобами на тяжелое экономическое положение в рассматриваемых текстах фигурирует образ оживающего Ленина:
Обращение к Ленину, который должен «проснуться» и покарать своего преемника, виновного в продовольственном кризисе, мы встречаем и до перестройки: уже в первой половине 1960-х годов получило широкое распространение четверостишие, начинавшееся или заканчивавшееся словами «Дорогой Ильич, проснись / и с Хрущевым (вар. Никитой) разберись». Вот, например, вариант, происходящий из Ярославля:
Мяса, масла нет совсем,
Водка стоит двадцать семь.
Дорогой Ильич, проснись
И с Никитой разберись!
Любопытно, что по устным (и, вероятно, далеко не всегда достоверным) свидетельствам, происходящим из разных регионов, этот текст якобы писали на постаментах памятников Ленину[179].Таким образом, представление о вожде мирового пролетариата, встающем из гроба и проверяющем, хорошо ли идут дела после его смерти, которое было использовано уже в псевдофольклорной сказке Родиона Акульшина «Хитрый Ленин» (Панченко 2005; Тумаркин 1997: 178–181), здесь дополняется значительно более древним литературным и фольклорным топосом «оживающей статуи». В стихотворной политической сатире эпохи перестройки переделка этого текста («Дорогой Ильич проснись, / с Горбачёвым разберись»)[180] также встречается, хотя, судя по всему и не очень часто. Как бы то ни было, очевидно, что образ «оживающего Ленина» был по-прежнему достаточно популярен в массовом политическом воображении эпохи «Сна Горбачева» и оказал на этот последний известное влияние.
Наконец, в еще одном сатирическом стихотворении, содержащем критику режима Горбачева и, вероятно, достаточно часто фигурировавшем в рассматриваемом цикле, перечисляются негативные события, ассоциировавшиеся с первыми годами перестройки: авария на Чернобыльской АЭС; полет Матиаса Руста, приземлившегося 27 мая 1987 года на Большом Москворецком мосту; гибель парохода «Адмирал Нахимов» на выходе из Новороссийской бухты 31 августа 1986 года, во время которой утонуло 423 человека; первый случай положительного анализа на ВИЧ у советской пациентки (1986), а также массовое заражение детей СПИДом в Элисте в 1988 году; распространение наркомании в СССР середины 1980-х годов; крушение поезда «Аврора» 16 августа 1988 года на перегоне Березайка – Поплавенец:
Перестройка – важный фактор:
Расхуячили реактор,
Пропустили самолёт,
Потопили пароход,
СПИД в Россию завезли,
Наркоманов развели,
И какая-то пизда
С рельсов валит поезда[181].
К сожалению, мы не располагаем профессиональными записями этих текстов, сделанными в эпоху их актуального бытования, т. е. во второй половине 1980-х годов. События начала следующего десятилетия, радикально изменившие социально-политическую и экономическую жизнь бывшего Советского Союза, по всей видимости, довольно скоро вытеснили их из массового обихода. Поэтому нам пришлось преимущественно пользоваться современными (2006–2009) сетевыми публикациями, чьи авторы, в свою очередь, воспроизводят письменные тексты, сохранившиеся в домашних архивах. В двух случаях (подборки 2.1 и 2.2) публикаторы дают краткие описания своих источников, позволяющие говорить о том, что речь идет о текстах, распространявшихся, как и «Сон Горбачева», в рукописной либо машинописной форме. Можно сказать, что рассматриваемые тексты обнаруживают своеобразную «тенденцию к циклизации»: переписчики пытаются компоновать отдельные четверо– или восьмистишия так, чтобы составить из них более или менее целостное стихотворение. Что касается первых 22 строк подборки 2.4, то они, скорее всего, представляют собой отдельный «антигорбачевский» памфлет, написанный, судя по первому двустишию («Прошел год, пришел другой, / Михаил, ты стал другой»), в 1986 или 1987 году.
Как бы то ни было, очевидно, что все эти сатирические стихотворения представляют собой непосредственный литературный контекст «Сна Горбачева»: даже отличаясь от последнего в содержательном отношении, они сохраняют достаточную формальную близость. Большинство из них также написано четырехстопным хореем, хотя и с более разнообразным набором рифм (встречаются не только мужские и женские, но и дактилические окончания). Это обстоятельство позволяет предположить, что популярность четырехстопного хорея в качестве устойчивой формы для стихотворной политической сатиры может определяться не только аллюзиями на литературную сказку XIX века и общим «народно-экзотическим» ореолом этого размера. Не исключено, что известную роль здесь сыграла традиция «просоветских» частушек, сочинявшихся и публиковавшихся, начиная с 1930-х годов, с агитационными целями и вследствие этого нередко терявших ритмическую связь с собственно песенной традицией: можно думать, что наряду с другими памятниками «советского фольклора» некоторые подобные частушки никогда никем не пелись и, собственно говоря, функционировали исключительно как часть печатной культуры.
Стоит, однако, задаться вопросом, насколько неподцензурные политико-сатирические тексты второй половины 1980-х годов связаны с массовой советской культурой предшествующих десятилетий. Можем ли мы найти аналогии «Сна Горбачева» в 1960-е или 1970-е? Можно ли вообще говорить о сколько-нибудь устойчивой традиции неофициальной политической сатиры применительно к советской эпохе? Известно, что политические анекдоты появлялись и рассказывались на протяжении всей истории СССР. Однако функциональная специфика анекдота вообще и политического анекдота, в частности, не сводится, на наш взгляд, к репрезентации тех или иных политических событий; здесь же речь идет о текстах именно политико-сатирической направленности. Выше уже было сказано, что нам не известны подобные памятники, относящиеся к эпохе Сталина; возможно, что они еще будут найдены. Однако в середине 1960-х годов неподцензурные сатирические стихотворения имели, по всей видимости, достаточно широкое распространение, при этом они во многом сходны с рассмотренными выше текстами эпохи перестройки.
Наиболее пространный текст этого рода – «Сказка (или Сказ) про царя Никиту»[182],также ориентированная на стихотворную литературную сказку XIX века. В формальном отношении здесь, однако, преобладает «пушкинская» традиция чередования парных мужских и женских рифм, а в качестве «титульного» претекста стихотворения сам автор называет сказку «Царь Никита и сорок его дочерей» (Пушкин 1977: 126–131):
Если Пушкина прочтете,
Царь Никиту там найдете,