В качестве иллюстраций некоторых крайностей можно привести следующие бытовые сценки. Об одной, разыгравшейся в небольшом китайском провинциальном городке, рассказал в своем дневнике Г.Т. Муров. Он проезжал в начале XX в. по русскому Дальнему Востоку. «Вот идут два (русских) солдата, – писал Муров. – Повстречавшись с китаенком, один из них бьет мальчика по затылку. Тот со стоном падает в канаву. Солдаты хохочут, продолжая свой путь». Муров тут же поясняет, что «у нашей деревенской крестьянской молодежи подобные шутки – обычные приветствия своих друзей-приятелей. Все это ласки!»[308] Описанная «шутка», безусловно, весьма злобная. Совершенно противоположную сцену наблюдал в Порт-Артуре корреспондент Е.К. Ножин уже во время Русско-японской войны, летом 1904 г. «У здания флотского экипажа, – рассказывал Ножин, – следующая картина. Извозчичья коляска. В коляске, на заднем сидении, два китайца, на переднем – два стрелка. Все четверо сильно выпивши. Возница дремлет. Лошади едва плетутся. Седоки о чем-то горячо беседуют, затем начинают обниматься, доказывая этим свою дружбу»[309].
С китайцами русские поддерживали активные торговые отношения. Их использовали в качестве переводчиков. С началом войны имел место всплеск китайских жалоб на поведение русских солдат. Ссылаясь на военное время, нижние чины действующей армии иногда просто отбирали у китайцев продукты и товары, ничего не давая взамен. О фактах произвола в отношении китайцев свидетельствовал, например, в своем рапорте начальник порт-артурского участка. Рапорт этот был подан военному командованию крепости 20 апреля 1904 г[310]. Дела по особо тяжким случаям дурного обращения с местным населением были переданы в военно-полевой суд. Показательным стало дело двух солдат русской пограничной стражи. В начале войны ими в Порт-Артуре было совершено убийство китайца, что называется, на бытовой почве. Бравые пограничники отбирали у китайца свинью. Владелец с живностью расставаться не пожелал. От полученных в ходе насильственной реквизиции телесных повреждений китаец скончался. Военно-полевой суд приговорил виновных к смертной казни. Это подняло авторитет суда и доверие местного населения к русским властям. Произвол по отношению к китайцам был в значительной степени пресечен. Правда, история с пограничниками кровожадного продолжения не получила. Наместник на Дальнем Востоке адмирал Е.И. Алексеев смертных приговоров никогда не утверждал. Осужденных солдат отправили в арестное отделение на длительные сроки. Оттуда, ввиду войны, они угодили в штрафное подразделение и были посланы на передовую[311].
Еще до перерыва сообщения с Порт-Артуром русскими властями были приняты меры по эвакуации китайского населения. Мотивация была простой – все продовольствие требовалось на военные нужды. 25 апреля 1904 г. А.М. Стессель издал предписание, согласно которому в Порт-Артуре разрешено было остаться лишь следующим категориям китайцев: торговцам, рикшам, служащим у европейцев, ремесленникам, проституткам, рабочим, прикрепленным к инженерному ведомству[312]. Всего в осажденном Порт-Артуре предполагалось оставить не более 6000 китайского населения. 27 мая 1904 г. комиссар по гражданской части подполковник А.И. Вершинин распорядился оставлять в крепости лишь тех китайцев, которых работодатели и хозяева обеспечат достаточным количеством продовольствия[313]. В результате к 15 сентября 1904 г., по данным русской администрации, в Порт-Артуре проживало китайского населения: 4738 мужчин, 881 женщина и 777 детей, всего 6396 человек[314]. Отношение к ним, в целом, сохранялось вполне лояльное.
Священник 15-го Восточно-Сибирского стрелкового полка о. А. Холмогоров приводил в своих воспоминаниях следующий любопытный факт: «В моем храме можно было видеть китайских мальчиков лет 14–15. Это были приемные дети полка, приобретенные им во время странствования по Маньчжурии. Они были сиротами, и из сострадания подобраны полком. Один китайчонок по прозвищу Ванька рос при канцелярии полка, состоя на посылках у писарей; другой – Васька – жил у штабс-капитана Мельникова [офицера полка. – А.Л.], а после его смерти 8 августа (1904) перешел ко мне. Они росли, впитывая в себя специальную русско-солдатскую цивилизацию»[315].
Думается, о. Александр подобрал очень верное определение – «русско-солдатская цивилизация». В это определение наиболее полно входят все аспекты, связанные с историей повседневности русской армии в Маньчжурии и Порт-Артуре. В связи со спецификой этой цивилизации следует обратить внимание на следующее обстоятельство. Отмена его в армии станет одним из требований разыгравшейся на следующий год русской революции. Речь идет о такой, казалось бы, незначительной вещи – об обращении к нижним чинам на «ты». И.Г. Энгельман в своей работе, написанной сразу после революции 1905–1907 гг., по этому поводу замечал: «Нижние чины иногда считают (теперь), что обращение к ним на «ты» обидно и унизительно, а между тем, – продолжал Энгельман, – если нижние чины стали считать для себя обидным обращение на “ты”, то это лучше всего показывает, что как офицер, так и нижние чины перестали понимать всю сущность этого правила»[316]. В большинстве армий Европы было принято обращение на «вы» независимо от чина. Сущность действовавшего в русской армии на сей счет правила объяснял сухопутный офицер, подполковник М.С. Галкин. Он критически подходил ко многим устоям русской военной действительности, переоценивая их с учетом опыта войны и революции. Книгу его, вышедшую в 1906 г., справедливо можно считать во всех отношениях прогрессивной. Однако по поводу обращения к нижнему чину Галкин писал следующее: «Пусть в Германии для солдата остается безличная кличка “Kerl” [парень. – А.Л.], в Австрии “Sie” [вы. – А.Л.], напоминающее, несмотря на вежливую форму, что-то пренебрежительное, для нас русский солдат всегда “братец”»[317]. На полях Маньчжурии и в порт-артурских укреплениях, как и во всей русской армии предреволюционного образца, обращение к солдату на «ты» означало особое расположение, а отнюдь не желание унизить. Это органично вписывалось в исконное понимание русско-солдатской цивилизации, о которой говорил А. Холмогоров. В этом смысле характерным выглядит нижеследующий эпизод. Один из врачей порт-артурского гарнизона (т. е. офицер) получил замечание от своего начальства за обращение к фельдшеру (нижнему чину) на «вы»[318]. Становится понятным, что замечание получено не за излишнюю интеллигентность офицера в отношении к нижнему чину, а как раз наоборот, за проявленную холодность.
В то же время, сказать, что эта военная цивилизация была однородной, нельзя. Внутри армейской среды существовали свои особенности. Они касались восприятия различных родов войск и служб. По мнению участников боевых действий в Маньчжурии, обороны Порт-Артура, нижние чины армии обладали гораздо меньшей личной самостоятельностью, чем моряки. Индивидуальность последних была выражена более ярко. Так, офицер порт-артурского гарнизона штабс-капитан А.И. Костюшко отмечал, что «стрелки уступают морякам в лихости»[319]. Сотрудник Красного Креста Ю.В. Васильев рассказывал: «[На позициях] про матросов говорят, что им офицера не надо – у них каждый сам себе офицер, а пехотинцы без начальства теряются»[320]. Объяснение следует искать в более разборчивом подборе новобранцев для флота и в специфике службы, требовавшей овладения определенными техническими навыками. Е.К. Ножин отмечал, что по общему уровню развития с моряками в Порт-Артуре могли соперничать только пограничники[321]. В российском Отдельном корпусе пограничной стражи так же, как и на флоте, делался большой упор на индивидуальную подготовку личного состава, которому поручались задачи, связанные с действиями в одиночку (разведки, дозоры, наблюдения и т. п.). Наиболее квалифицированными и обученными в действующей армии были инженерные войска. Как известно, у сапера права на ошибку не бывает. Затем следовали артиллеристы. Эти два рода войск сближала хорошая техническая подготовка.
По отношению к другим армейским чинам артиллеристы и саперы употребляли термин «стрелки», причем без разбора подразделений. Е.К. Ножин в своих записях отмечал, что и в офицерской среде царили те же особенности. Причем артиллерийские офицеры, писал Ножин, стояли несравненно выше пехотных «по умственному и духовному интеллектуалу»[322]. Отчасти это объяснялось общим подбором контингента офицеров на Дальнем Востоке. А.Ф. Риттих отмечал, что из столицы на восточную границу отправляли офицеров, зачастую не блиставших на профессиональном поприще, «троишников», как он их называл[323]. В то же время собственно восточно-сибирские части сами держали себя несколько особняком от других родов оружия. Они гордо именовали себя «сибирской гвардией»[324]. Военный врач В.П. Баженов, находившийся на Дальнем Востоке, приводил следующие любопытные сведения: «Пехота и в мирное время никогда не пользовалась уважением среди военных другого рода оружия, в военное же время она окончательно потеряла престиж, и стрелковые части старательно отделяли себя от пехоты»