[325]. Возникает вопрос – кого тогда считать пехотой. Видимо, номерные полки в европейской России. Во всяком случае, это укладывается в версию с «сибирской гвардией», которую выдвигает в своей работе Л.З. Соловьев. Можно утверждать, что сибирские стрелки в неписаной армейской иерархии стояли выше обыкновенных пехотных подразделений. Офицерский корпус сибирских полков пополнялся выпускниками преимущественно провинциальных военных учебных заведений. Кроме того, по свидетельству участника русско-японской войны добровольца К.И. Дружинина, в восточно-сибирских стрелках могли оказаться и некоторые офицеры гвардии. Последних привлекала возможность более быстрого, чем в столицах, карьерного роста. По достижении определенных званий и должностей они рассчитывали вернуться на соответственные места, но уже в Петербург или Москву[326].
Совершенно особняком в офицерской среде стояли военные врачи. Их положение было отчасти сходным с положением инженеров-механиков на флоте. Военные врачи, как правило, являлись выпускниками Военно-медицинской академии. Понятие о военной подготовке у медиков было весьма абстрактным. А.Ф. Риттих отмечал, что в военном враче «все не по нашему, военному; он точно корова под седлом, за него неловко, он ничего не знает, ничего не понимает в окружающей среде. И его никто не понимает, ровно, как и он. И редко-редко врачи сливаются со средой офицеров. Отношения его к солдату уж очень неумелы»[327]. В отношении последнего замечания Риттиха уместно вспомнить приведенный выше пример обращения военного врача к нижнему чину на «вы». Сам полковой врач, служивший в Маньчжурской армии, В.П. Баженов в этой связи писал: «Между врачами и офицерами издревле идет раздор. Офицеры не считают врачей людьми своего круга, а врачи смотрят на офицеров, как на недоучек, на малокультурных людей и стараются держаться от них в стороне, соблюдая лишь официальные отношения»[328].
На основе рассмотренного материала о повседневной жизни чинов Военного ведомства на Дальнем Востоке можно сделать следующие выводы. Во-первых, как и в Морском ведомстве, весь сухопутный военный быт был также строго регламентирован. Это касается и неписаных традиций, которые, подобно флоту, существовали в русской армии начала XX в. Во-вторых, помимо общих регламентированных и традиционных моментов, свойственных повседневной жизни всех российских вооруженных сил, для проходивших службу на Дальнем Востоке существовали свои особенности. Они касались некоторых видов обмундирования, структуры питания, удаленности места службы. И если по части материального обеспечения с 1898 по 1904 гг. можно отметить постоянные улучшения (например, в жилищном вопросе, когда русские солдаты в Маньчжурии и на Квантуне постепенно переселились из китайских строений в современные казармы), то от сознания удаленности своего места службы дальневосточникам отделаться было невозможно. В-третьих, как уже отмечалось, вписавший самую славную страницу в историю Русско-японской войны гарнизон Порт-Артура был изначально предназначен играть вспомогательную роль в случае боевых действий. В конфликте с Японией огромные надежды возлагались русским командованием на Тихоокеанский флот. Это было известно сухопутным чинам до начала войны и накладывало на них определенные поведенческие стереотипы. В то же время многие восточносибирские части имели опыт боевых действий в Китае. Успех этих действий порождал в них уверенность в собственных силах. В дальнейшем в ходе войны именно гарнизону Порт-Артура пришлось вынести на своих плечах тяжесть осады и защищать крепость столь продолжительный срок. Солдатам Маньчжурской армии из-за постоянных приказов об отступлении практически ни разу за всю войну не удалось ощутить себя окончательными победителями хотя бы одного крупного в масштабах всей кампании сражения.
Глава 5Город и война. Русский Порт-Артур в 1904 г
Оборона Порт-Артура является, пожалуй, самой яркой и одной из наиболее героических страниц истории Русско-японской войны. На ней следует остановиться особо. Здесь в 1904 г. оказались представлены все без исключения стороны повседневной жизни русской армии и флота в японскую кампанию. К тому же, в городе было много русского и китайского гражданского населения. Пристальное внимание к крупнейшему центру русского присутствия в Дальневосточном регионе, оказавшемуся в самой гуще боевых действий, представляется вполне обоснованным и вызывающим огромный интерес в свете бытовой тематики.
С началом Русско-японской войны история военной повседневности русского Порт-Артура претерпела значительные изменения. Они были связаны с материальным и моральным состоянием его защитников. Суть этих изменений сводилась к следующему. Ухудшение материального состояния выразилось в сокращении продовольственного рациона, в изменении условий проживания, в ухудшении качества и уменьшении количества оказываемых в городе услуг. На моральное состояние находившихся в Порт-Артуре влияли ситуация на фронтах, связь с внешним миром в условиях блокады и взаимоотношения между армией и флотом. Совокупность этих факторов на каждом этапе обороны составляла бытовой облик города в условиях войны.
В предгрозовой атмосфере января 1904 г. характерным явлением стал массовый отъезд из Порт-Артура всех японцев. В последние мирные дни они спешно распродавали свое имущество и покидали город. Лейтенант В.Н. Черкасов с броненосца «Севастополь» отмечал в своем дневнике, что после возобновления в 20-х числах января 1904 г. разговоров о войне, дешевизна японских товаров была поразительная. «Я спросил, – пишет Черкасов, – хозяина [японской] лавки, почему он так дешево отдает свой товар, и он мне ответил, что будет война и им приказано ехать в Японию»[329]. Морской офицер Д.В. Никитин вспоминал об одном предприимчивом японце, который рядом с объявлением о дешевой распродаже на дверях своей лавки повесил большой плакат, гласивший: «Я испугался»[330]. Житель Порт-Артура Я.И. Кефели упоминает о случае, произошедшем за несколько дней до начала войны в одной из парикмахерских, принадлежавших японцам. Зашедшего в парикмахерскую лейтенанта флота Н.Н. Савинского, пишет Кефели, хозяин «с улыбочкой спросил (конечно, по-русски): «Ну что, воевать будем?» На это Савинский ответил отрицательно. Японец с той же улыбочкой ему возразил: «Ну а я думаю, будем». Позднее выяснилось, что этот парикмахер был полковником Генерального штаба японской армии»[331]. В целях пресечения шпионской деятельности начальник штаба эскадры Тихого океана 2 января 1904 г. издал циркуляр следующего содержания: «Начальник эскадры <…> безусловно запретил приезд на суда эскадры всех без исключения японцев – прачек, сапожников, продавцов и других профессий, – и дабы не стеснять офицеров приказал немедленно установить порядок передачи на берег белья для сушки через особо доверительных вестовых»[332].
Утечка информации все равно происходила. Я.И. Кефели отмечал, что хотя час выхода эскадры почитался секретом, офицеры обычно узнавали об этом из разговоров на городском базаре. Базар, по различным косвенным признакам, точно определял время выхода эскадры[333].
Служащий Красного Креста в Порт-Артуре Ю.В. Васильев в своем дневнике непосредственно перед войной описывает сцену отплытия японского парохода: «Японцы спешно уезжали <…> говорили: “До свидания! Мы скоро вернемся, только тогда [все] уже будет нашим!”. Наши, смеясь, отвечали: “В Нагасаки встретимся. Мы скоро придем туда”»[334]. Последний японский пароход забрал своих пассажиров вечером 26 января 1904 г., выйдя навстречу адмиралу Того с точными данными о расположении на якорях судов русской эскадры.
С отъездом японцев тотчас возникли неудобства в бытовой жизни города. Ю.В. Васильев упоминает о том, что город почувствовал недостаток в прачках, ассенизаторах, парикмахерах и т. п. профессиях[335]. П.Н. Ларенко сообщал в своих воспоминаниях об очень неприятной новости – к началу войны ассенизационный обоз в Порт-Артуре, состоявший из японцев, перестал действовать[336]. В мирном Порт-Артуре пользоваться услугами японцев считалось хорошим тоном. Они выполняли любую работу быстро и качественно. С началом войны офицеры и состоятельные обыватели были вынуждены обращаться к китайцам. Мичман Д.И. Дараган в своих письмах домой сокрушался о качестве выполняемых китайцами заказов: «Приходилось чинить белье. Китайцы пуговицы рвут <…> Много недочетов по швейной части: ни одного крючка, белые нитки тонкие, а иглы к ним такие, что кожу можно шить; рубашки только портятся <…> глупейшие пуговицы без дырок <…> снизу почти не за что захватить».
Другой отзыв характеризует качество китайской стирки: «Прачка (китаец) принесла белье и один чудный китель, раз надетый, совершенно испорчен. Разодран, желтый, воняет. Ужасное свинство»[337].
В последние мирные дни стали эвакуироваться из Порт-Артура японские публичные дома. Японские девицы «мусме», «построенные парами, – пишет Я.И. Кефели, – как институтки, длинными вереницами шли днем через весь город грузиться на пароходы, обращая на себя всеобщее внимание»[338]. До начала боевых действий все японские подданные покинули Порт-Артур.
Однако настоящая волна отъездов прокатилась по Порт-Артуру в первые военные