дни. Это случилось после первого обстрела города с моря японской эскадрой. Не зная, как будут развиваться события дальше, военные и гражданские служащие стремились поскорее отправить свои семьи из Порт-Артура в Россию. На север потянулись поезда, забитые женщинами и детьми. В конце января 1904 г. порт-артурские извозчики брали за доставку пассажиров до вокзала 25 руб.[339]. Ю.В. Васильев в этой связи отмечал в своем дневнике: «Многие отправили семьи, живут на два дома, словом, почти всех можно назвать пострадавшими от войны»[340]. 14 февраля 1904 г. наместником на Дальнем Востоке адмиралом Е.И. Алексеевым был издан приказ следующего содержания: «Разрешено отправлять из пределов Квантунской области на места родины семьи нижних чинов, а также семьи неимущих обывателей из крепости Порт-Артур с выдачей им предложений литера “Г” на бесплатный проезд по железной дороге и единовременного пособия в размере 10 руб. на каждую семью»[341].
Из Порт-Артура с 14 по 20 февраля 1904 г. ежедневно отправлялись специальные поезда до Иркутска с неимущими обывателями, желающими покинуть крепость[342]. По свидетельству жительницы Порт-Артура В.И. Астафьевой-Пухирь, к началу войны крепость была переполнена военными и их семьями[343]. По сведениям комиссара по гражданской части Квантунской области подполковника А.И. Вершинина, за время с 27 января по 20 июля 1904 г. из Порт-Артура уехало русских подданных около 2 000 человек. Подданных европейских иностранных государств – 140 человек. К 15 сентября 1904 г. в крепости оставалось из числа гражданского русского населения 2570 мужчин, 465 женщин и 234 ребенка[344]. Причем вторая волна отъездов была связана с ужесточением сухопутной блокады крепости в июне – июле 1904 г. Жители покидали город морем, направляясь в Чифу и Инкоу. Посадка на шаланды осуществлялась в Голубиной бухте. Туда опять потянулись вереницы извозчиков. В июне часть таких шаланд успела проскочить к месту назначения. В июле большинство эвакуировавшихся японцы завернули обратно. Так, 22 июля 1904 года капитан Н.М. Побилевский записывал в своем дневнике: «Почти все шаланды были переловлены. На Чифу не пустят»[345]. В то же время другой участник событий Н.А. Шмитц отмечал в своих записях 18 июля 1904 г.: «Многие уезжают в Чифу, между прочим, весь штат Русско-Китайского банка, торговый люд и проч.»[346]. Телеграмма из Пекина, принятая в русском Министерстве финансов 24 июля 1904 г., уведомляла о том, что управляющий порт-артурским отделом Русско-Китайского банка А. Овсянкин благополучно покинул осажденную крепость на китайской джонке[347]. Судьбу всех отъезжающих таким образом проследить не предоставляется возможным. Можно лишь предполагать, что до конца июля 1904 г. покинуть Порт-Артур при известной доле везения было вполне реально. С августа как морская, так и сухопутная блокада крепости становятся значительно жестче.
С началом войны навстречу отъезжающим направились поезда с чинами Военного и Морского ведомств, посланными в Порт-Артур по долгу службы и вызвавшимися ехать добровольно. Война с Японией поначалу вызвала в России всплеск энтузиазма. Особенно рвались свести счеты с вероломным врагом выпускники Морского корпуса. Вновь выпущенные мичмана по обычаю тянули жребий. Первым 12 лицам, вынувшим жребий, предоставлялось право свободного выбора эскадры. Все они высказались за причисление их к эскадре Тихого океана. 31 января 1904 г. в Петербурге состоялась присяга. В Порт-Артур на вакантные должности отправились 10 человек, в их числе мичманы Д.И. Дараган и И.И. Ренгартен. Еще двое выпускников Морского корпуса получили вакансии в Сибирский флотский экипаж[348]. В Гвардейском флотском экипаже желающими ехать на Дальний Восток оказались все офицеры без исключения. Пришлось также по жребию выбирать семерых «счастливчиков»[349]. Энтузиазм добровольцев испытывался тяготами быта. Еще по дороге в Порт-Артур вчерашние гардемарины-петербуржцы столкнулись с массой повседневных неудобств. Так, мичман И.И. Ренгартен отмечал в своем дневнике, что после Иркутска «путь не изобиловал удобствами, не было вагона-ресторана, вагоны вообще хуже; еда, чем дальше, тем тоже хуже»[350]. Знаменитый исследователь Арктики, лейтенант флота И.И. Ислямов, направлявшийся той же дорогой в феврале 1904 г., в своих письмах домой рассказывал: «На станциях за Иркутском места в буфетах брали с боя; офицеры сами бегали в кухню за едой: прислуги не дозовешься; чуть зазеваешься и смотришь – не успеешь поесть – поезд уходит; цена на все двойная; везде щи или борщ – надоели адски. Видишь, как грязный китаец-повар грязными пальцами кидает со сковороды тебе на тарелку мясо и картофель – и ничего, ешь да похваливаешь. Кофе плохой, молока и вовсе нет. Еду в воинском поезде, набит битком»[351].
B. И. Немирович-Данченко, следовавший с запасными матросами, отмечал их бодрое настроение. Каждый из них, разумеется, сохранил на околышах бескозырок ленту с названием судна, на котором проходил срочную службу. Кроме того, некоторые соорудили себе на погоны золотую букву «А» (Артур), подчеркивая уже в пути принадлежность к Тихоокеанской эскадре[352].
Советский исследователь Б.В. Лунин отмечает и другую тенденцию, проявившуюся в дороге на фронт: многие офицеры, особенно, в сухопутные части, назначались из запаса без достаточного разбора, часто злоупотреблявшие спиртными напитками[353]. Наиболее полно атмосферу, царившую на единственной линии железной дороги в начале 1904 г., отразил в своих воспоминаниях корпусный контролер С.Я. Гусев: «Наблюдая в пути за воинскими поездами, я пришел к убеждению, что порядок в них зависит исключительно от того, как ведет себя командный состав: там, где офицеры держат себя благопристойно и не пьют – и в эшелоне все в порядке и почти нет пьяных, а если офицерство распустится, то и нижние чины <…> тоже начнут безобразничать, но уже так, что нужны особые команды, чтобы их успокоить»[354].
Вместе с адмиралом С.О. Макаровым в феврале 1904 г. в Порт-Артур выехало около 1000 человек мастеровых для починки судов эскадры. Им полагались очень щедрые материальные условия: 25 руб. подъемных, 60 коп. суточных в пути, продовольствие от Морского ведомства, зарплата в 2,5 раза и более выше обычной в Петербурге (от 1,5 до 4,5 руб. в день)[355]. И все-таки даже на таких выгодных условиях посланные рабочие доехали до места назначения не все. Несколько сотен человек было высажено по дороге за пьянство и дурное поведение.
Думается, полная бытовая картина пути на фронт вместе с положительными не может не содержать в себе и отрицательных описаний.
По прибытии многие энтузиасты были разочарованы. Так, уже упоминавшийся мичман Д.И. Дараган в письме домой от 27 февраля 1904 г. рассказывал о своем приезде в Порт-Артур: «Извозчиков нет, рикшей нет, а грязно и много вещей <…> Бросил вещи на станции и полетел за квартирой, нашел последний номер. Город – мерзость. Вонь, грязь <…> Город в дыре»[356].
В феврале – марте 1904 г. ритм жизни в Порт-Артуре постепенно упорядочился. Желающие его покинуть уехали в Россию. Вновь прибывшие обустраивались на новом месте. После успешного отражения атак японских брандеров с моря все категории городского населения свыклись с мыслью о своем военном положении. Это положение отнюдь не исключало основных проявлений мирного жизненного уклада.
«Обреченный город, – писал приехавший в Порт-Артур весной 1904 г. В.И. Немирович-Данченко, – точно и не думает о наступающей осаде. В Морском собрании также собирается местное общество – обедать, ужинать, пить чай; на «этажерке», как и в обычную мирную пору, играет музыка, мичманы и лейтенанты флиртуют вовсю, дамы щеголяют весенними туалетами»[357]. «Этажеркой» в Порт-Артуре называли место для прогулок за его причудливо извивавшиеся по склону дорожки. По этому поводу мичман Д.И. Дараган в своем письме от 18 апреля 1904 г. упоминал: «Попал первый раз на знаменитую музыку на “этажерку”. Нельзя похвастаться этим ансамблем, но другого сборища нет»[358]. Художник Н.И. Кравченко, приехавший в крепость в апреле 1904 г., отмечал, что Порт-Артур изменился: «Но не думайте, что с того часа, как потушатся огни [в городе было введено затемнение. – А.Л.] <…> прекращается всякая жизнь и все погружается в сон. Ничего подобного. Все так же люден и шумлив “Саратов”; все так же громко и звонко раздаются здесь мужские голоса, все так же щелкают биллиардные шары, как это делалось и прежде, когда Артур мирно процветал»[359].
В.И. Немирович-Данченко утверждал, что в военном Порт-Артуре все стали скромнее и сдержаннее, исполнились понимания «тишины в подвиге»[360]. Однако ряд свидетельств этому противоречит. Подтверждает сведения Н.И. Кравченко другой очевидец – живший в 1904 г. в Порт-Артуре генерал-майор М.И. Костенко. Из воспоминаний Костенко следует, что, в частности, офицерская молодежь вела себя в Порт-Артуре крайне вызывающе. Имели место громкие кутежи, драки, скандалы, причем уже после разрыва сухопутного сообщения