При маневренных боевых действиях горячая пища выдавалась два раза в день. Первый раз в 11–12 часов. В это время, как правило, выдавался суп с % фунтами мяса и каша с салом. Второй раз солдаты питались около 18 часов. Выдавался снова суп и каша с ¼ фунта мяса. Пробовали выдавать и завтраки в виде кашицы. Но по утрам, как правило, люди ели неохотно. Зато в огромных количествах употреблялся чай. Его солдаты кипятили при первой же возможности. В окопах были врыты всевозможные котлы и котелки. В них постоянно подогревался суп из выдаваемых на руки продуктов и кипятился чай.
Значительное изменение претерпела форма одежды фронтовиков. Особенно за время осады сильно изменилось обмундирование чинов порт-артурского гарнизона. Причины этого изменения сводились к следующему. Во-первых, естественный износ форменной одежды и обуви в условиях окопной войны шел значительно быстрее, чем в мирное время. Во-вторых, некоторые элементы обмундирования оказались неподходящими для ведения боевых действий. Уже 24 августа 1904 г. врач В.Б. Гюббенет отмечал: «Работая в каменистом грунте, нижние чины до крайности обносились. Одежды их, особенно обувь и белье, превратились в лохмотья, наполненные насекомыми»[551]. Своевременно заменять всем нуждавшимся одежду и обувь крепостные и войсковые интендантства были не в состоянии. Поэтому многие нижние чины на собственные средства приобретали китайскую одежду – халаты и шаровары. К концу войны в них была одета значительная часть сухопутных подразделений на фронте. Со стороны командования это не встречало серьезных возражений. Очень быстро на каменистом грунте рвались и выходили из строя сапоги. Фронтовики устраивали настоящую охоту за трофейной обувью. Большой популярностью пользовались японские штиблеты на деревянной колодке. Подолгу лежавшие на нейтральной полосе трупы японских солдат были почти сплошь разуты русскими стрелками[552]. Кроме того, на позициях вместо сапог стали мастерить короткие кожаные опорки. Употреблялись нижними чинами сибирские бродни (болотные сапоги). Они были почти непромокаемы. На подъеме бродни захватывались ремешком с пряжкой[553]. С наступлением холодов солдаты в окопах ночью обертывали ноги китайскими одеялами. Валенки выдавались только половине личного состава. При отсутствии валенок на сапоги сверху наматывали плотные портянки. Было распространено обертывание башлыка поверх папахи в виде чалмы при сильном морозе.
В первые же месяцы боев в Маньчжурии и на Квантуне актуальным стал вопрос о форме защитного цвета. Этот вопрос поднимался в России сразу после англо-бурской войны. Однако, как известно, в войну с Японией русские солдаты вступили в белых рубахах. Это делало их заметными и уязвимыми. Сберегая живую силу любыми средствами, в Порт-Артуре, например, на уровне местного командования, пошли на введение для солдат защитного обмундирования. Делалось это подручными средствами. Единых образцов не было. Так, 6 мая 1904 г. в 26-й Восточно-Сибирский стрелковый полк поступил приказ красить рубахи и чехлы на фуражках в серо-желтый цвет. По мнению служившего в этом полку офицера Н.М. Побилевского «эта домашняя окраска – грязь и больше ничего»[554]. Однополчанин Побилевского поручик С.К. Длусский выступил на страницах порт-артурского «Нового края» со своим проектом защитной формы. Цвет ее предполагался серо-кофейный, два козырька на головном уборе, парусиновые сапоги[555]. В этой же газете появились объявления о новой услуге в Порт-Артуре – дублении обмундирования (перекраске его в коричневый цвет)[556].
С началом ожесточенных летних боев 1904 г. почти все чины действующей армии перекрасили свое обмундирование в защитные цвета. Причем иногда на позициях солдаты просто мазали белые рубахи землей и грязью в целях маскировки. Не вдаваясь в детальный разбор видов обмундирования, следует подчеркнуть, что нестрогая регламентация защитной формы способствовала общему процессу отхода от единообразной одежды солдат русской армии при соприкосновении с противником.
Наметилась и другая тенденция. В первых же боях на суше выяснилось, что японцы стараются выбить из строя русских офицеров. Последние своей формой сильно выделялись среди нижних чинов. Поэтому уже к лету 1904 г. большинство офицеров на фронте носили гимнастерки защитных цветов солдатского покроя и солдатские шинели[557].
На позициях применялись и другие способы маскировки. Так, солдаты выворачивали наизнанку свои массивные сибирские папахи. «Вывороченная папаха, – писал полковник Н.А. Третьяков, – похожа на камень»[558]. В зимнее время с обеих сторон применялся прообраз будущих маскхалатов. Солдаты распарывали и одевали поверх обмундирования нижнее белье на несколько размеров больше. Получалось нечто вроде курток и штанов на завязках. Их активно использовали, когда позиции был припорошены снегом[559].
Таким образом, можно констатировать практически повсеместное несоблюдение уставной формы одежды в Маньчжурской армии и в порт-артурском гарнизоне военного времени. Объяснение этому следует искать в недостаточном вещевом снабжении, в местных условиях боевых действий и их характере, а также для Порт-Артура в длительной изоляции крепости, препятствовавшей пополнению запасов.
Позиционный характер войны, особенно отчетливо проявившийся под Порт-Артуром, позволяет установить суточный распорядок жизни на передовой. Если ночь заканчивалась благополучно, время отбоя приходилось на 4–5 часов утра. Сон продолжался до 10 часов. Затем следовала побудка и чаепитие. В 11–12 часов в походных кухнях на позиции привозили обед. После обеда для всех не занятых в караулах наступало личное время (сон, чтение, игры, приведение в порядок оружия и снаряжения). В 16 часов – чай. В 19 часов – ужин. С вечера и до рассвета – бодрствование по всем передовым линиям. Весь гарнизон распределялся на очереди, посменно дежурившие на позициях. Единицей перемещения, как правило, являлась рота. Отдежурившая рота отходила с передовых позиций за полверсты или за версту в укрытое место и составляла ближний резерв. Частота смены колебалась в зависимости от боевой обстановки и наличия резервов от нескольких дней до нескольких недель. Из ближнего резерва допускались увольнения – в город, в церковь, в баню. И лишь особо утомленные либо потрепанные в боях роты отводили на некоторое время в город. Там они находились на казарменном положении, отдыхая и пополняясь[560].
Любопытно, что распорядок дня враждующих сторон соотносился друг с другом. Так, ежедневно в 10 часов утра вряд ли стоило опасаться каких-либо действий со стороны японцев. В это время, по выражению русских стрелков, последние «чифанили» (т. е. обедали). Японцы при Порт-Артуре жили на час раньше, по токийскому времени. Вылазок врага стоило опасаться во время русского обеда.
Военный священник о. А. Холмогоров рассказывал об одном из таких случаев: «В 12 часов дня, во время обеда, лишь только стрелки взяли свои порции, к ним заскакивают японцы»[561]. По неписаному договору каждая сторона давала другой возможность беспрепятственно производить какие-либо работы на передовой только ночью. Полковник В.А. Черемисов приводил в своей работе эпизод, типичный для передовых позиций Порт-Артура. Черемисов писал: «Япошки, кончай работу! – кричали наши стрелки рано утром. – Сичас! – следовал немедленный ответ»[562].
Следует отметить, что языком общения на передовых позициях для враждующих сторон был русский. В качестве военной хитрости всех японцев обучали кричать по-русски «свои», «наши», «не стрелять», «ура». Особенно это действовало в ночное время[563]. Очень быстро схватывал противник ответные фразы разобравшихся в подвохе сибирских стрелков. Фразы были, как правило, из русского непечатного лексикона. На нем шел дальнейший обмен мнениями друг о друге. Кроме того, многие японцы неплохо знали русский язык, проживая и работая до войны в Маньчжурии и на Квантуне. В минуты затишья русские и японцы могли переговариваться друг с другом на русском языке. Начинаясь вполне дружелюбно, такие разговоры нередко заканчивались руганью, после чего завязывалась ожесточенная перестрелка, без приказов, просто по инициативе самих нижних чинов.
В периоды затишья на полях Маньчжурии практиковались так называемые «музыкальные вечера». Очевидец пишет об одном таком вечере следующее: «Один из наших офицеров, обладающий весьма симпатичным тенором, затянул песню. Когда певец кончил свою арию, послышалось даже со стороны ближайших окопов японцев щелканье в виде аплодисментов и крики “бляво! бляво!”».
Однообразие позиционной войны вынуждало искать развлечения в часы досуга. Нередко они были весьма специфическими, а круг участников расширялся до обеих враждующих сторон. Так, на всем сухопутном фронте Порт-Артура и во время позиционных стояний в Маньчжурии была широко распространена игра «После три – пали!». Одной из сторон посылалось приглашение сыграть. Далее из русских и японских окопов громко велся счет – один, два, три. После чего, по свидетельству очевидцев, происходило следующее: «Одновременно с последним возгласом из русского окопа выскакивают человек шесть солдат и моментально скрываются. Японцы хватают ружья, палят, но мимо. В русском окопе хохот, коему вторят и в японском. Затем такой же опыт проделывается и во второй раз, только стрелки выскакивают в других местах. Веселья еще больше. Но вот японцы попадают под залп. Слышится крик, стоны и ругань русская по адресу русских»