[640]. «Фланировать» означало прогуливаться в сем благословенном месте[641]. Для обозначения общественных настроений существовал целый спектр понятий, а именно: «галерка будирует» – выражение общественного протеста[642]; «галерка рассуждает» – гражданские либо дилетантские мнения и суждения о войне[643]; «рассказы с галерки»– городские слухи[644]. Любимым делом порт-артурца было «зайти потралить новостей»[645] на галерку. Первые месяцы общество развлекалось тем, что (по выражению местных обывателей) «смотрело войну»[646] на море с прилегающих высот. Флотскую молодежь, прогуливающуюся по «этажерке», за белые мундиры называли «зайчиками»[647]. До конца июля, пока не начались обстрелы города с суши, на «этажерке» каждое воскресенье звучала музыка.
Как известно, на русском флоте было распространено следующее выражение: «стоять собаку» или просто «собачка»[648]. Это означало – нести ночную вахту, доставлявшую более всего хлопот. Название «собачки», которые выходят «понюхать»[649] (т. е. разведать), перекочевало на японские легкие крейсера и номерные миноносцы. Последние именовались так из-за доставляемой ими массы неприятностей. Самих японцев называли «джанами», «джапами» или «дженами»[650]. Так выражались, главным образом, офицеры, владевшие английским языком. Нижние же чины говорили просто «япоши́»: «пострелять япошей»[651] означало поучаствовать в деле. В случаях, когда приходилось совсем плохо, офицеры говорили «это не модель»[652] или что «никогда еще такой Панамы не было»[653]. Это был намек на экономические затруднения при строительстве Панамского канала, ставшие притчей во языцех. У нижних чинов существовало выражение «надо пачпорта»[654]. Это означало, что возможности одолеть врага исчерпаны и пора уносить ноги подальше от опасности. Выражение перекочевало в русскую армию из крестьянской среды. Издавна крестьяне в России, уходившие из своих деревень далеко на заработки, должны были иметь при себе паспорта с указанием срока возвращения домой.
О ночных атаках японских брандеров, пытавшихся затопиться на фарватере у Порт-Артура, матросы говорили, что японец «пускает брандерей»[655]. Как среди нижних чинов, так и среди офицеров было распространено модное словечко «обалдеть», имевшее всевозможные оттенки смысла. Так, Ю.В. Васильев приводит реплику солдата: «Меня офицер послал к начальнику получить материал, а как я к нему пойду, когда он еще спит! Они, офицеры-то, больше нашего обалдевают»[656]. Или, скажем, офицерские рассуждения на морскую тематику: «Вильгельме [знакомый мичман. – А.Л.] рекомендует назначить командующим флотом Линдестрема и говорит о нем так: “Это настоящий упрямый чухна, и уж раз решился сделать что-нибудь, то поставит на своем. Он очень храбрый, только во время опасности обалдевает, и тогда нужно, чтобы около него был советник, который руководил бы им”»[657].
В письме мичмана В.Е. Егорьева с крейсера «Россия» из Владивостока отцу можно прочесть следующее: «Каково же было мое удивление <…> видя вдруг перед собой японскую рожу в костюме нашего машиниста с ленточкой «Россия». Это кули (носильщик), подобранный плавающим <…> в полном обалдении»[658].
Владивостокский отряд крейсеров звался в Порт-Артуре «наша северная эскадра»[659].
Выход в запас у нижних чинов именовался «вольной». В крестьянской среде это слово укоренилось еще до отмены крепостного права в 1861 г. Ю.В. Васильев, вспоминая предвоенный период, пишет: «Должно быть, о Квантунских солдатах забыли. Быт их, быть может, улучшился, но срок службы увеличился. Не раз они меня спрашивали: «Почему нас не отпускают, когда срок давно вышел? Войну, что ли, ждут. Давно бы уж пора вольную получить, а все не отпускают, точно забыли про нас»[660].
Забавно, наверное, было наблюдать отношения солдат и китайцев. Весь лексикон ограничивался несколькими словами: «ломайла», «ходя», китайцы отвечали «утунда» («не понимаю») и как-то ухитрялись понимать друг друга. Некоторые китайские слова начинали приобретать права гражданства. Солдаты с ними настолько освоились, что и во взаимоотношениях между собой стали употреблять их. Можно было наблюдать такую сцену: едет повозка по косогору, едва не валится на бок, рядом идет солдат и кричит русскому же вознице сердито: «Ломайла, ломайла!» Возница продолжает кренить, солдат выходит из себя и кричит громче: «Ломайла!» с прибавлением крепкого русского слова[661]. В подобной манере говорили и с японцами. Самым распространенным в общении между нижними чинами и японскими пленными было выражение «давать “кури-кури”» – угощать табаком[662].
Нельзя отказать в чувстве юмора мичману И.И. Ренгартену, именовавшему свою лошадку японской породы Камимурой. Это было имя одного из японских адмиралов. Лошади местной маньчжурской породы назывались «монголами». Морские офицеры для выезда на наблюдательные посты и телефонные станции в горах с апреля 1904 г. снабжались лошадьми. На эскадре они получили прозвище «нашей кавалерии»[663].
Иногда встречались довольно забавные клички животных, так или иначе связанные с войной, эскадрой, либо местопребыванием корабля. Например, мичман Д.И. Дараган писал: «Какая прелесть наши собаки <…> Главных представителей два: большое животное Тулон [броненосец “Цесаревич” строился в этом французском городе. – А.Л.] и маленький китайский щенок. Одно из его имен Семафорка, так как он был захвачен вместе с китайцами, семафорившими японцам»[664]. Китайцы во время боевых действий часто помогали японцам, подавая им знаки, как правило, для корректирования артиллерийского огня. Газета «Новый край» 1 июля 1904 г. поместила объявление о пропаже щенков по кличке Баян и Аскольд. Щенки принадлежали одному поручику крепостной артиллерии. Названия «Баян» и «Аскольд» носили два прославленных крейсера русской Тихоокеанской эскадры[665]. У одного офицера встречается конь по кличке Бойка («бойками» или «боями» называли в Маньчжурии и на Квантуне китайскую прислугу)[666].
Приехавших молодых мичманов окрестили на эскадре «детским садом», или «младенцами»[667]. Зато инженера Н.Н. Кутейникова, прибывшего из Петербурга, на поврежденном «Цесаревиче», уважительно именовали «механическим генералом»[668]. Вообще, любого специалиста в своем деле на кораблях называли «академиком»[669].
Продолжали бытование многие старые флотские и сухопутные определения. Получавший больше всего писем назывался «женихом»[670]. С началом тесной блокады этот титул в Порт-Артуре исчез, поскольку письма стали приходить крайне редко. Зато на всех осажденных распространилось старинное русское определение «сиделец»[671]. Вместо чтения и написания писем развлечения сводились к просмотру изредка получаемых журналов. Это называлось «сходить на картинки». Мичман Д.И. Дараган писал об одном из таких досугов: «Григорович получил журналы с картинками и прислал их нам. Я ходил вчера вечером по миноносцам и приглашал товарищей “на картинки”»[672].
Не владеющий свободно ни одним из иностранных языков офицер носил кличку «серый» (особенно обидно она звучала на судах, достигших иностранных портов и разоружившихся там)[673]. Корабельная лавка для нижних чинов именовалась «монополькой»[674]. Лавка потребителей Квантуна – «потребиловкой»[675]. Последнее название было уже давно характерно для многих регионов России, в том числе и для Дальнего Востока.
Очень скоро после появления в Порт-Артуре петербургских рабочих с Балтийского завода, привезенных адмиралом С.О. Макаровым для ремонта поврежденных броненосцев, ругательным стало слово «специалист»[676]. Причиной стал нетрезвый образ жизни приезжих трудящихся. Они, однако, смогли доказать, что пьянствовала лишь последняя партия рабочих, не имеющая ничего общего с «балтийцами»[677]. Таким образом, их честь была спасена.
Отметим, что питейный вопрос для Порт-Артура и всего Дальнего Востока был крайне актуальным. Несмотря на все запреты, спиртные напитки употребляли на протяжении всей осады. Без сомнения, это нашло отражение и в лексиконе. Фразы типа «поставить флакончик», «мумчик» или «редерерчик»