В прямых публицистических высказываниях Салтыкова о политическом содержании реформ выражается очень схожее отношение к роли человека в истории. Согласно его мнению, представители российского общества должны непосредственно участвовать в делах управления страной и реформирования, ослабляя тем самым роль бюрократии. В не опубликованной при жизни «Заметке о взаимных отношениях помещиков и крестьян» (1858) писатель утверждал:
…из всех учреждений, которые могут быть установлены для управления местными интересами (ибо здесь нам об них только и предстоит вести речь), самым лучшим учреждением будет то, в котором все элементы земства найдут своих естественных представителей и защитников, и где значение бюрократии будет ограничено единственно сферою государственных интересов, из которой они не должны и выходить. Среди этих-то именно учреждений, которые могут иметь и свое иерархическое развитие, сословие дворян-землевладельцев должно занять принадлежащее им по праву место, но занять его не произвольно и исключительно, а совместно с представителями других сословий, имеющих в данной местности постоянную оседлость или постоянный промысел[442] (5, 80).
Роль читателя «Губернских очерков» оказывается до некоторой степени аналогична роли представителя «земства» в исторических процессах. В отсутствие опеки посторонних инстанций, таких как прямо излагающий свою соответствующую объективной истине позицию автор или наделенный полнотой власти государственный аппарат, люди должны принимать самостоятельные решения. В некотором смысле литература должна оказаться одним из «учреждений», связанных с «местными интересами», и работа по ее пониманию до некоторой степени схожа с участием в деятельности этих «учреждений».
Такое построение определило границы истолкования «Губернских очерков» современниками – в произведении Щедрина допустимы самые разнообразные интерпретации того, как же соотносятся отдельные люди и общие категории, такие как «провинция» или «народ». Так, Н. Г. Чернышевский был склонен прочитывать «Губернские очерки» как аргумент в пользу того, что даже самые отвратительные представители современного общества лично не виноваты в своих прегрешениях – винить и исправлять следует государство и общество в целом: «…если мы внимательнее всмотримся в большинство людей, выводимых Гоголем и его последователями, то должны будем отказаться от слишком строгого приговора против этих людей»[443]. Ф. М. Достоевский, напротив, воспринимал очерки Щедрина в почвенническом духе, видя в них отражение противоречия между народным единством и отдельными индивидуальностями, отпавшими от народа[444]. Все эти трактовки, видимо, не противоречат тексту очерков, который допускает самые разные толкования. В «Губернских очерках» решение социальных проблем прямо не предписывается. Вместе с тем описанные нами свойства поэтики Щедрина диктуют одну общую особенность всех интерпретаций: во всех них оказывается, что отношения личности и общества становятся принципиальной проблемой, настоятельно требующей разрешения. Эта поэтика вполне соответствует позиции Щедрина-писателя, одновременно печатавшегося во вновь созданном «Русском вестнике» М. Н. Каткова и тесно связанного с кругом вовсе не поддерживавших Каткова славянофилов[445], то есть признававшего актуальность самых разных общественных позиций в условиях готовящихся в стране перемен, однако едва ли отождествлявшего эти пути.
Многочисленные подражатели «Губернских очерков» также интерпретировали их по-разному. Едва ли не в каждом номере любого русского толстого журнала 1857–1858 годов можно наткнуться на «обличительные» очерки, на поверхностном уровне в целом воспроизводящие щедринскую модель: некий путешественник, обычно чиновник, сталкивается с тем или иным жителем российской глубинки, рассказывающим о притеснениях со стороны чиновников и «бар» или признающимся в собственных преступлениях[446]. Вместе с тем далеко не всегда эти произведения должны были восприниматься как вымышленные – подчас прямые параллели с персонажами Щедрина встречаются в описаниях, которые, видимо, должны читаться как документальные. Процитируем, например, публикацию в «Русском вестнике», где дана прямая отсылка к фикциональному щедринскому городу Крутогорску: «Таково положение нашего ясногорского городничего. Но что значит оно в сравнении с положением его собрата в губернском городе, с положением крутогорского полицмейстера?»[447]
Эта «обличительная» литература, как известно, стала предметом полемики между А. И. Герценом и радикально настроенными сотрудниками «Современника», среди которых были Чернышевский и Н. А. Добролюбов, резко осуждавшие произведения Щедрина[448]. В то же время сотрудники «Современника» исключительно высоко отзывались о самом Щедрине, который вскоре стал постоянным сотрудником этого журнала.
Можно предположить, что произведения радикальных сотрудников «Современника», таких как Н. Г. Помяловский или сам Чернышевский, также во многом ориентировались на щедринскую модель[449], однако понятую не так, как это сделали «обличители». Если для авторов многочисленных очерков о злоупотреблениях российских чиновников главным достижением Щедрина было смелое изображение действительности, то для радикалов из «Современника» намного важнее был сам тип доступа к реальности, предполагавший прямой контакт читателя с социальной действительностью: литература для них, как и для Щедрина, должна была не обозначать лежащую за ее пределами социальную действительность, а прямо на нее указывать, апеллируя не к типичным образам, а к конкретным индивидуальностям. В этом смысле автор «Губернских очерков» был едва ли не первым в русской литературе (за возможным исключением Герцена) представителем радикального проекта литературного реализма, предполагавшего прямую связь литературных произведений с действительностью.
Именно как прямое воздействие на читателя Щедрин определял функции искусства в своей статье «Стихотворения Кольцова» (1856), частично запрещенной по цензурным соображениям и выражавшей достаточно радикальные взгляды на искусство:
…каждое произведение искусства необходимо должно иметь свой результат, и результат не отдаленный и косвенный, а близкий и непосредственный. Мы не думаем сказать этим, чтобы художник обязан был произведением своим высказать голословно придуманное им нравоучение, доказать известную аксиому; мы требуем только, чтобы произведение имело последствием не только праздную забаву читателя, а тот внутренний переворот в совести его, который согласен с видами художника (5, 13).
«Губернские очерки», таким образом, стояли у истоков радикального литературного проекта. Книга Щедрина была не просто тенденциозной – она предполагала, что литература обязана утратить свою эстетическую автономию. Читатель очерков должен был сосредоточиться не на самом произведении, в той или иной степени условно отображающем действительность и организованном по собственным законам, а на вне его лежащей действительности[450]. Именно этим и объясняется резкая реакция на «Губернские очерки» таких авторов, как цитированный выше Тургенев: Щедрин не просто писал очень злободневное произведение, он предлагал для русской литературы новый вариант реализма, неприемлемый для многих его современников, таких, например, как цитированный выше Тургенев.
Однако связь с радикальным проектом во многом определила и быстрый закат успеха «Очерков». Быстрое изменение общественных условий привело к разочарованию в политической деятельности и вообще способности лично повлиять на исторические события:
Большинство людей, проявлявших политическую активность в 60‐е годы, отошли от политической жизни или же были вынуждены бездействовать. Со временем многие пошли на компромисс, удовольствовавшись теми ролями, которые были четко определены государством: в земствах, в новой системе судопроизводства и в других профессиональных сферах[451].
Это разочарование затронуло в том числе многих потенциальных читателей «обличительной» литературы, не желавших более участвовать в радикальном литературном проекте, оставшемся уделом немногочисленных «нигилистов». К числу этих «нигилистов» в известном смысле принадлежал и сам Щедрин, пользовавшийся схожими принципами в своих более поздних произведениях, хотя и в трансформированном виде.
Другой причиной относительно малой известности ранних очерков Щедрина станет автоматизация приемов, новизна которых с трудом воспринималась на фоне использовавшего их русского романа (в том числе произведений самого Щедрина). Открытые Щедриным возможности литературы и принципы повествования, такие как нарушение или переопределение границ между вымышленным и документальным, героем и нарратором, автором и читателем, литературным повествованием и социальной активностью войдут как составная часть в русскую литературу 1860‐х годов. Влияние радикального проекта в русской литературе, связанного с книгой Щедрина, проявилось не только в специфических и ныне считающихся маргинальными «нигилистических» произведениях, но и в более «магистральной» линии развития русского романа. Писемский и Лесков, ссылавшиеся на «Губернские очерки» в своих романах, в прозе 1860‐х годов во многом развивали его опыт. Романы Писемского и Лескова неслучайно часто определяют как фельетонные: ориентация на документальные журнальные и газетные жанры действительно во многом определяет их нарративные принципы