[607]. Его образ ассоциируется с такими заимствованными терминами, как глагол «эксплуатировать». Использованное Достоевским в романе середины 1860‐х годов, это слово казалось столь неуместным, что Владимир Даль описал его производное как «крайне неуклюжее»[608]. И Тоцкий, и Епанчин рассматривают скорое объявление о бракосочетании Настасьи Филипповны как экономический факт, рассуждая о нем в сухих экономических терминах: они планируют «эксплуатировать» страстные чувства Гани «в свою пользу и купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны в законные жены»[609].
Точная природа капиталистической активности Тоцкого менее важна, чем само ее наличие, сигнализирующее о его вовлеченности в мир корпораций и биржевого богатства. Оно, в свою очередь, является настоящим источником статуса Тоцкого, хотя он и представляется как дворянин и крупный землевладелец. Более того, его претензиям на благородное происхождение, возможно, не стоит верить. Рассказчик сообщает, что Тоцкий стал опекуном Настасьи Филипповны, когда ее отец, чье происхождение было «в этом отношении почище Тоцкого», разорился из‐за долгов и других проблем[610]. Эта деталь биографии Тоцкого противопоставляет его другим, истинно благородным персонажам романа, которые стали жертвами общего упадка старого дворянства и не смогли приспособиться к новым экономическим условиям.
Генерал Епанчин, еще один значительный капиталист в романе, тоже получил выгоду от социальной мобильности, которую ему обеспечили новые экономические возможности. Генерала даже можно считать представителем нарождающегося в России класса предпринимателей, которые, начав карьеру с очень скромной социальной позиции (сам он принадлежит к классу так называемых солдатских детей), теперь входят в уважаемый «средний круг». Его жена, Лизавета Прокофьевна, так описывает социальный слой, к которому принадлежит их семья: «Мы всегда были люди среднего круга, самого среднего, какого только можно быть»[611]. Сама она, однако, происходит из старинного дворянского рода. Как и у ее дальнего родственника – князя Мышкина – до получения им наследства, у нее тоже нет собственных средств, и благосостояние семьи Епанчиных обеспечивается доходами генерала от предпринимательской деятельности. Как читатель узнает с первых страниц романа, генерал получает доход из множества разных источников:
Кроме этого (превосходного) дома, пять шестых которого отдавались внаем, генерал Епанчин имел еще огромный дом на Садовой, приносивший тоже чрезвычайный доход. Кроме этих двух домов, у него было под самым Петербургом весьма выгодное и значительное поместье; была еще в Петербургском уезде какая-то фабрика. В старину генерал Епанчин, как всем известно было, участвовал в откупах. Ныне он участвовал и имел весьма значительный голос в некоторых солидных акционерных компаниях. Слыл он человеком с большими деньгами, с большими занятиями и с большими связями[612].
Как отмечает рассказчик, широко известно, что генерал в прошлом принимал участие в позорном деле откупов, но этот факт, по-видимому, не запятнал его репутации, и, как и Тоцкий, генерал удачно адаптировался к экономическим и юридическим условиям пореформенной России[613]. Теперь, в момент действия романа, Епанчин владеет большим и приносящим доход имением, которое он, очевидно, приобрел, достигнув определенного уровня благосостояния. Кроме сельского хозяйства, генерал занимается еще и промышленностью, однако рассказчик проявляет мало интереса к фабрике, которая принадлежит генералу. О ней больше никогда не упоминается в романе, и читателю так никогда и не сообщается, что же эта фабрика производит. Тем не менее за пределами действия романа она продолжает существовать где-то на окраине Санкт-Петербурга, нанимая рабочих и принося прибыль Епанчиным. В целом предпринимательская деятельность Тоцкого и Епанчина происходит как бы за пределами действия романа, но тем не менее устанавливает связь этих персонажей с различными областями российской экономики, такими как промышленность, сельское хозяйство, управление недвижимым имуществом и финансы. В самом деле, в противоположность общему представлению, что романы Достоевского полны праздных персонажей, эти два героя постоянно работают, и так же работают их деньги. Ни разу в романе деньги капиталистов не принимают осязаемой материальной формы наличных, таких как банкноты Мышкина или Рогожина. Вместо того чтобы провоцировать скандалы, они прочно увязывают различные виды своей предпринимательской деятельности в единый источник дохода и помогают автору воссоздать карту российской экономики в художественном мире романа.
Критик-современник, рассуждая о первой части романа Достоевского в свете современных ему экономических условий, жаловался, что «миллионные наследия летают в романе, как мячики ‹…› Поэтому деньги в „Идиоте“ совершенно нипочем, дешевле стружек. В наше безденежное и голодное время читать такие сказочки очень весело»[614]. Как показывает представленный выше анализ, эти «летающие наследия», окруженные скандалами и сплетнями, принадлежат купцам, тогда как богатство капиталистов тихо и размеренно приносит своим владельцам доход вне главных сцен романа. Результат работы денег капиталистов менее очевиден, но более эффективен в долгосрочной перспективе, чем локализованное и осязаемое богатство купцов. Состояние Тоцкого держит Настасью Филипповну в подчинении, которое описывается в романе как сходное по природе с крестьянским закрепощением. Ее отец, как сообщает рассказчик, сопротивлялся наплыву долгов и неудач с «каторжным, почти мужицким трудом», перед тем как сдаться на милость судьбы, когда Тоцкий и стал покровителем его дочери[615]. Идя на конфликт с Тоцким, она угрожает отказаться от его финансовой поддержки, став прачкой, то есть работницей, которая продает свой труд за плату. Получается, что, хотя она может вырваться из-под контроля отдельного капиталиста, ее все равно держит в тисках капиталистическая экономика. После того как дворянское сословие утратило свою власть, а деятельность купцов оказалась большей частью ограничена семейной сферой, капиталисты заняли доминантную позицию в российском обществе, почти не встретив сопротивления. В «Идиоте» экономическое будущее России не обсуждается подробно, но подразумевается, что последствия такого развития для проблемы репрезентации реальности в романной форме весьма печальны.
Финал «Идиота» ставит под сомнение заявление Франко Моретти о том, что в русской литературе XIX века, как и в литературах других стран нарождающегося капитализма, «деньги способны лишь породить гиперболизированные искажения современного экономического положения»[616]. Напротив, капитал в «Идиоте» перемещается медленно и продуманно на счета предпринимателей, которые скромно живут вдали от главной линии сюжета, описывающего трагедию Мышкина, Настасьи Филипповны и Рогожина. Этот абстрактный капитал – как, например, доход, получаемый Епанчиным от его фабрики, – является также составной частью национальной экономики России: системы, части которой связаны между собой оборотом средств, объединяющих товары, их покупателей и производителей в невидимую, но реально существующую структуру. Однако кажется, что российская экономика существует где-то на периферии главного сюжета романа. Для того чтобы сыграть важную роль в развитии сюжета (как, например пачка купюр Рогожина в сцене именин), деньги должны быть сначала изъяты из оборота и наделены материальной и эмоциональной конкретикой, что противоречит их товарной функции. Деньги Рогожина, последовательно описываемые как бумажные купюры, важны в рамках сюжета, только пока они остаются экономически бесполезными.
Систематическое поражение, которое купцы терпят от капиталистов, отдает художественный мир в «Идиоте» на откуп последним. Такое развитие событий имеет значительные последствия для проблемы репрезентации в поэтике реалистического романа. Примечательно, что вместе с состояниями купцов исчезают и их выразительные характеры. Если Рогожин и Мышкин (и их мучительные внутренние терзания) – среди самых запоминающихся героев Достоевского, то сказать то же о Тоцком и Епанчине сложно. В целом капиталисты описаны как скучные, ничем не примечательные герои. И хотя капиталисты в других романах демонстрируют внутреннюю глубину – как, например, Штольц, благодаря очевидной симпатии к нему автора, или впечатляющую, почти стихийную силу натуры, как богачи в романах «Приваловские миллионы» Д. Н. Мамина-Сибиряка (1883) и «Фома Гордеев» Максима Горького (1899), – сложно найти удачливого капиталиста в русской литературе XIX века, который бы производил столь же сильное впечатление на читателя, как два обреченных потомка купеческого рода в «Идиоте»[617]. Возможно, это происходит потому, что капиталисты из этих романов попадают в ловушку, которую Фредрик Джеймисон описал в разборе романа датского писателя Хенрика Понтоппидана «Счастливчик Пер» (1898–1904): в результате распространения новых форм денежных отношений роман как жанр был вынужден приспособиться к отображению новой системы ценностей, при которой для романного сюжета осталось только два варианта развития – судьба героя завершалась либо победой, либо поражением, успехом или неудачей. «С точки зрения литературной формы», как пишет Джеймисон, «это имело странный, даже парадоксальный, и тем не менее очень значительный результат: все виды успеха похожи друг на друга, они теряют свою специфику и,