В этом деле следователям удалось идентифицировать убийцу, потому что точное количество банкнот разных деноминаций, найденных у него, совпало с описанием украденных банкнот, данным другим работником лавки: «сколько было кредиток радужных, сколько синих, сколько красных, сколько золотых монет и каких именно» (15: 158)[656]. В деле Дмитрия, совсем наоборот, сумма, на которую указывают материальные улики, гораздо меньше, чем сумма, за какую так крепко держатся присяжные. Хотя герою и не удается убедить присяжных, защитник предлагает читателям неоспоримое доказательство того, что ценность денег в этом романе не отделима от формы их материального воплощения.
Важность, которую Достоевский придает специфическим формам денег в «Братьях Карамазовых», делает особенно заметным одно умолчание: постоянно подчеркивая «радужность» и невообразимую новизну купюр, ни рассказчик, ни герои романа не говорят о том, присутствует ли на часто упоминаемых сторублевых банкнотах портрет Екатерины II. Этот потрет, несомненно, был бы анахронизмом в романе, действие которого происходит до 1869 года, когда эти купюры были впервые напечатаны[657]. Вероятно, именно поэтому Достоевский убрал фактически точную отсылку к портрету Екатерины в черновой версии сцены суда. В заметке, сделанной на полях рукописи, следователь говорит, что «деньги имеют на этих расточителей действие опьяняющее, как попадут в руки, эти радужные, эти десятки екатерин» (15: 304). Это описание купюр как «екатерин» подтверждает, что история сторублевых билетов образца 1866 года имеет важное значение в контексте романа, доказывая мое предположение об их «примечательности». И тем не менее решение Достоевского вычеркнуть это описание тоже заслуживает внимания. Убрав точную отсылку к «екатеринам» из окончательного текста романа, Достоевский не просто «обезопасил» проблематичное заявление рассказчика о том, что события, описанные в романе, произошли «тринадцать лет назад». Он превратил этот автореференциальный кредитный билет и, по ассоциации, все формы бумажных денег, введенные Екатериной II, и их постоянные гарантии ценности и отложенного займа в призрачное присутствие – водяной знак, если хотите, – на страницах «Братьев Карамазовых».
Изготовление бумаги, акусматическое слушание и реализм ощущений в «Записках охотника» И. С. Тургенева
Габриэлла Сафран
Процессы слушания и записывания – в числе важнейших тем и практик, к которым обращались писатели-реалисты середины XIX века. Изображая реальный мир, который, как они считали, был полон социальных барьеров, авторы реалистической прозы в России, Англии и других странах размышляли о звуковых «встречах» между представителями разных классов, рассуждали о связи между услышанным и записанным словом и экспериментировали с интеграцией разговорного языка, с характерным для него низким статусом, в литературные тексты. В технологиях воспроизводства звука используются различные средства коммуникации, и одно из них – сделанные от руки записи на бумаге – значительно подешевело к середине XIX века благодаря новым промышленным технологиям. В своей статье я рассматриваю процессы мимесиса, слушания и производства бумаги в трех рассказах Ивана Тургенева из сборника «Записки охотника» (1847–1851): «Хорь и Калиныч», «Певцы» и «Бежин луг». Во всех трех рассказах фигурирует тургеневский рассказчик-охотник, который размышляет о том, сколь ограничен его доступ к непосредственно звучащему крестьянскому голосу. В первом рассказе описывается процесс приобретения тряпья для производства бумаги, во втором речь идет о состязании певцов, которое выигрывает фабричный черпальщик, а в третьем лисовщик описывает проделки домового с инструментами на бумажной фабрике. Я предполагаю, что интерес Тургенева одновременно к процессу производства бумаги и к тому, как охотник слушает речь крестьян, указывает на то, что автор сомневается в способности письменного слова выступать средством сближения людей разных сословий.
Кроме анализа самих рассказов, в статье я привожу сведения из истории бумажного производства и истории слушания как процесса в XIX веке. Обратиться к такому подходу меня вдохновили работы специалистов по теории звука и исследованиям медиа, которые утверждают, что слушание, как и писание, можно разделить на исторически дифференцируемые жанры, один из которых – акусматическое слушание (при котором источник звука скрыт от слушателя, например в темноте)[658]. Я полагаю, что тщательные описания Тургеневым процесса изготовления бумаги вручную в период растущей автоматизации бумажного производства в рассказах, которые обращаются к теме слушания, преодолевающего социальные барьеры, свидетельствуют о тоске по процессу либо полностью непосредственного восприятия, либо осуществляемого посредством технологии, не обремененной нравственными проблемами. То, что темой рассказов выбраны эпизоды из жизни работников бумажной фабрики и акусматическое слушание, не только показывает, что размышления о технологиях коммуникации могут приводить к мечтам о сближении между людьми или осознанию хрупкости межличностных связей, но и демонстрирует, что в «Записках охотника» Тургенев предпочитает пользоваться типом реализма, который я называю реализмом ощущений.
В деревне Тургенево, куда Иван Тургенев, его брат и невестка переехали летом 1850 года, когда ссора с матерью заставила их покинуть Спасское-Лутовиново, находилась бумажная фабрика, основанная отцом писателя. Как объяснял сам Тургенев: «Мне устроили комнатку в обширном помещении бумажной фабрики, в настоящее время бездействующей»[659]. Как предполагает в мемуарах один из современников писателя, первые работы Тургенева были написаны на бумаге, которая производилась именно там[660]. Бумага, конечно же, была широко распространена в 1840–1850‐е годы. Изобретенная в Китае двумя тысячелетиями ранее бумага продавалась в Самарканде, использовалась в арабском мире, а затем и в Европе. И грамотные, и неграмотные люди пользовались бумагой для письма, украшения стен, упаковки покупок и игры в карты. В России XVIII и XIX веков купцы и землевладельцы основали бумажные фабрики, на которых использовался труд крестьян. Хотя в некоторых странах для производства бумаги уже в 1840‐е годы использовали древесную массу, в России до начала 1880‐х бумагу большей частью изготавливали из собранной на месте ветоши, а это означало, что Тургенев писал о крестьянах прямо на том материале, который, вероятно, когда-то соприкасался с их телами.
В начале XIX века французские, британские и американские производители бумаги постоянно работали над улучшением бумажных станков непрерывного действия, которые производили длинные листы, так что черпальщикам больше не приходилось вручную обмакивать каждую раму в древесную массу. Это привело к тому, что бумага стала дешевле и ее начали использовать повсеместно. В России количество фабрик, на которых бумага изготовлялась вручную, продолжало расти вплоть до 1852 года, однако и количество механизированных фабрик также увеличивалось, начиная с появления первого непрерывного станка в 1816 году. Еще до отмены крепостного права и исчезновения бесплатной рабочей силы фабрики ручного производства бумаги начали закрываться[661].
Модернизация проходила не без трудностей. Например, владельцы бумажной фабрики в Плещееве в Ярославской области начали собирать информацию о новых станках в 1833 году, затем приобрели один станок и привезли зарубежных специалистов, чтобы им управлять, однако двое из них спились и умерли. Наконец-то запустив станок к 1840 году, владельцы фабрики обнаружили, что их производственные мощности выросли именно в тот момент, когда цены на бумагу упали[662].
Бумажная фабрика в Тургеневе, которая никогда не была механизирована, закрылась к 1861 году. Человек, разбирающийся в бумажной промышленности, мог бы предсказать уже в 1850 году, что фабрика в Тургеневе не выживет без модернизации, но у нас нет повода считать, что автор «Записок охотника» владел такой информацией[663]. Десятилетия спустя, в романе «Новь» 1877 года, Тургенев опишет Сипягина, дворянина, который, столкнувшись с трудностями в управлении своей бумажной фабрикой, пытается переманить механика Соломина с тканевой фабрики и жалуется на новые станки. Соломин отвечает ему, что дворянам вообще не стоит управлять фабриками, так как их фабрики всегда в конечном счете оказываются в руках купцов[664]. Этот комментарий кажется отзвуком жалоб брата самого Тургенева на трудности, связанные с необходимостью модернизации, мотивированной переходом бумажной промышленности на механическое производство. В «Записках охотника», однако, непрерывные станки не упоминаются ни разу. Станки, которые в это время устанавливали на некоторых фабриках, не появляются в жизни персонажей, которая кажется по-современному сложной, но сохранившей архаический уклад.
Тем не менее в «Записках охотника» Тургенева встречается множество образов, присутствующих и в западноевропейской и североамериканской прозе, в которой описываются проблемы и переживания, спровоцированные процессом механизации бумажного производства. Как утверждает Лотар Мюллер, чем больше бумаги находится в обороте, тем больше люди и думают, и пишут о ее ненадежности. В европейском и американском литературном дискурсе середины XIX века, который возник после изобретения непрерывных станков, бумага фигурирует как непрочный, но вместе с тем поступающий непрерывным потоком материал, который не только уничтожает своих производителей, но и представляет опасность для потребителей. То, что Томас Карлейль называл «Бумажным веком», подчеркивало иллюзорность зафиксированного на бумаге результата писательской деятельности; в «Утраченных иллюзиях