Отмеченные мною параллели и расхождения между теорией Сеченова и литературными нарративами второй половины XIX века не сводятся к вопросу о влиянии. Для меня гораздо важнее было продемонстрировать, что между научной мыслью и литературной практикой эпохи реализма существовали более сложные и симбиотические отношения, чем это часто представляется. Не только писатели реагировали на современные научные теории и полемизировали с дискурсом позитивизма (или усваивали его) – процесс шел и в противоположном направлении. В западноевропейском контексте Джиллиан Бир удачно описывает этот феномен как «two-way traffic»: благодаря общему дискурсивному полю, «не только идеи, но и метафоры, мифы и нарративные модели могли быстро передвигаться то в одном, то в другом направлении между учеными и не-учеными»[996].
Это общее поле было, разумеется, не только дискурсивным. Рассмотренные мною авторы – люди эпохи реализма, пик которого в России совпал с глубокими социальными, экономическими и культурными преобразованиями и фундаментальным эпистемологическим сдвигом. Когда романтическая концепция возвышенной неувядающей любви, равно как и романтическая поэтика изображения этого чувства, перестала соответствовать современной эстетике и социальным практикам, возникли поиски альтернативного стабилизирующего механизма отношений между полами. В этих поисках альтернативы, как художественной, так и концептуальной, ученые участвовали наряду с писателями, и их траектории нередко пересекались. Вместе с тем этот сдвиг не был полным разрывом – как литература реализма не могла полностью искоренить романтические приемы и структуры, так и научные теории любви, как мы могли убедиться, отдавали дань романтической философии с ее идеей единства и синтеза.
Таким образом, анализ конвергенции между литературными и научными моделями любви шестидесятых и семидесятых годов XIX века позволяет нам выйти за рамки привычных бинарных оппозиций («романтизм/реализм», «искусство/наука», «идеализм/материализм») и переосмыслить этот ключевой период в развитии русской культуры. Общество этой эпохи зачастую предстает перед нами как глубоко антагонистическое, разделенное на враждебные идеологические лагеря и непримиримые эстетические позиции; однако при более внимательном рассмотрении мы обнаруживаем динамичное, «пористое» и подчас парадоксальное культурное пространство, в котором оказывается возможным «избирательное сродство» между физиологией и литературой, научным трактатом и реалистическим романом, идеями Сеченова и художественными исканиями Льва Толстого.
Мимесис и мета/интертекстуальность реализма
«Писатель другого пошиба»Теория и практика литературного реализма в романе А. Ф. Писемского «Взбаламученное море» (1863)
Маргарита Вайсман
Лично меня все считают реалистом-писателем и я именно таков, хотя в то же самое время с самых ранних лет искренно и глубоко сочувствовал писателям и другого пошиба…
Литературное наследие А. Ф. Писемского (1821–1881), когда-то чрезвычайно популярного[998], а теперь почти забытого прозаика и драматурга[999], включает не только очерки, новеллы, романы и пьесы, но и внушительный том переписки[1000] с ведущими фигурами русской литературной жизни XIX века. Среди писем к М. Н. Каткову, редактору журнала «Русский вестник», в которых Писемский обсуждает размер приличествующего ему гонорара за очередную рукопись, и записок И. С. Тургеневу, в которых писатель просит защитить его от нападок радикальных критиков, обнаруживаются также весьма интересные замечания о теории и практике литературного реализма в России в 60‐е годы XIX века. Этот же неподдельный профессиональный интерес к проблемам повествовательной техники проявляется и в художественной прозе Писемского, например в романе «Взбаламученное море». В этом опубликованном в 1863 году[1001] тексте одним из героев А. Ф. Писемского становится он сам – «писатель-реалист»[1002], фигурирующий в собственном рассказе одновременно и как персонаж, и как автор-повествователь, рефлексирующий на тему «субъективного» и «объективного»[1003] методов повествования, роли литературного реализма в общественной жизни и судьбе «писателей другого пошиба»[1004].
Писемский не пользовался подобным приемом в ранее опубликованных текстах[1005], и документальные источники, описывающие его работу над романом (письма и заметки автора и его современников), не содержат рассуждений об этом необычном художественном решении. Однако, рассматривая «Взбаламученное море» в общем контексте литературных и критических текстов Писемского, а также полемики о литературном реализме в 1860‐е годы, можно предположить, что пересечение в тексте двух онтологических уровней – «мира, где рассказывают» и «мира, о котором рассказывают»[1006], – далеко не случайно. Задача предлагаемой статьи – реконструировать взгляды А. Ф. Писемского на природу литературного реализма на материале его переписки, заметок и критических статей, и сравнить «теорию» с частным случаем ее практического применения в пятой части романа «Взбаламученное море». Этот фрагмент романа органично вписался бы в ряд иронических метатекстов романтизма[1007], написанных за сто лет до его публикации, или же в группу текстов постмодернистских романов, появившихся на сто лет позже. Появление же такого текста в 1860‐е годы может служить отправной точкой для дискуссии о саморефлексивном потенциале русского реализма[1008].
За годы, предшествующие публикации романа, литературная карьера Писемского сделала несколько крутых и не всегда предсказуемых поворотов. Первым писательским успехом автора стала небольшая повесть «Тюфяк», опубликованная в журнале «Москвитянин» в 1850 году. «Тюфяк» был благосклонно встречен критикой и читателями, и редактор журнала М. П. Погодин тут же предложил начинающему писателю публиковать все последующие произведения в «Москвитянине», а заодно приобрел и права на издание будущего собрания сочинений; похожие предложения поступили и из редакций «Отечественных записок» и «Библиотеки для чтения». Вскоре, в 1851 году, «Современник» опубликовал первый роман Писемского «Богатый жених»[1009], а в 1853‐м, через три года после литературного дебюта, в свет вышло первое собрание сочинений писателя. В 1857 году Писемский присоединился к редакции «Библиотеки для чтения», и уже через год, в 1858‐м, опубликовал свой самый известный роман «Тысяча душ». И наконец, в зените карьеры, в 1860 году его пьеса «Горькая судьбина» была, совместно с драмой А. Н. Островского «Гроза», награждена Уваровской премией Академии наук.
Однако вскоре блестящая карьера Писемского оказалась под угрозой. После ухода А. В. Дружинина с поста редактора «Библиотеки для чтения» в 1860 году Писемский, оставшийся полновластным главным редактором, выступил с «заявлением о намерениях» – статьей «Об издании журнала «Библиотека для чтения»[1010]. По следам статьи, в которой были сформулированы политические и эстетические принципы новой редакции, в течение года была напечатана также серия из шести фельетонов, призванных уточнить позицию журнала в деле «борьбы за правду»[1011]. Три статьи были подписаны именем «статского советника Салатушки» и еще три – именем «фельетониста Никитушки Безрылова». Задачей Писемского было вовлечь в литературную полемику ведущих критиков и издателей петербургских журналов, однако тон, в котором были написаны эти тексты, а также содержащиеся в них оскорбительные намеки на известные факты биографий их адресатов произвели эффект, противоположный ожидаемому[1012].
Скорее всего, Писемский не ожидал, что эти публикации нанесут его карьере и литературной репутации настолько сильный удар, однако скандал этот не утихал довольно долго: например, в 1863 году отголоски этого конфликта все еще слышались в сатирических публикациях газеты «Искра», высмеивающих как самого Писемского, так и его тексты[1013]. При этом, несмотря на конфликт с критиками, Писемский оставался признанной величиной на современной литературной сцене: сборник критических статей Д. И. Писарева 1866 года начинался с рецензии «Стоячая вода. Сочинения А. Ф. Писемского», а также включал еще два обзорных анализа «Писемский, Тургенев и Гончаров» и «Женские типы у Гончарова, Писемского и Тургенева»[1014]. Друзья писателя, среди которых были и И. С. Тургенев, и И. А. Гончаров, поддерживали его морально, о чем свидетельствует их переписка. После выхода «Взбаламученного моря» в 1863 году последовали еще четыре романа: «Люди сороковых годов» (1869), «В водовороте» (1871), «Мещане» (1877), «Масоны» (1880). Однако ни один из них не пользовался успехом, который можно было бы сравнить с фурором, произведенным ранними повестями и пьесами писателя.