Роман «Взбаламученное море», печатавшийся в «Русском вестнике» по частям с марта по август 1863 года, читатели и критики встретили с интересом, который достаточно быстро трансформировался в недоумение и даже неприятие полностью опубликованного текста[1015]. В 1862 году Писемский покинул должность редактора «Библиотеки для чтения» и, переехав в Москву, присоединился к редакции «Русского вестника» М. Н. Каткова. Несмотря на то что этот рабочий союз оказался недолгим[1016], в 1863 году Писемский отзывался о Каткове как о «герое»[1017], и идеологическая преемственность между «Взбаламученным морем» и опубликованной в 1862–1863 годах серией статей Каткова о пагубном влиянии нигилизма на современную культуру и политическую обстановку была очевидна для современников[1018].
На первый взгляд, мы имеем дело с типичным для периода 1860‐х годов романом, хорошо вписывающимся в общую картину литературно-идеологической полемики, которая развернулась тогда на страницах ведущих журналов. Однако реакция критиков – идеологических противников Каткова и «Русского вестника» была обусловлена не только политическими разногласиями. Текст романа вызвал и много эстетических претензий: больше всего критиков удивило возвращение Писемского к эстетике натуральной школы 1840‐х годов[1019]. Вдобавок в некоторых главах романа полемические выпады автора не только очевидно доминировали в структуре самого повествования, но и открыто управляли подчеркнуто реалистическим сюжетом, определяя развитие событий, поведение персонажей, динамику диалогов и систему образов.
Столь яркое «обнажение приема» отсылало одновременно к поэтике просветительских романов восемнадцатого века и к самым насущным дебатам десятилетия о политической роли литературы в обществе, утилитарном искусстве и допустимости присутствия элементов дидактики в реалистическом повествовании. Такой анахроничный контраст между формой и содержанием привел, как нам кажется, к появлению в поэтике романа специфических черт метафикциональности. Именно это и позволило Писемскому в пространстве литературного текста донести до читателей свое мнение об этих вопросах, тем более что к моменту публикации романа его репутация публициста была окончательно скомпрометирована[1020].
Несмотря на внушительное количество опубликованных произведений, в литературном наследии Писемского не так много текстов, проливающих свет непосредственно на его эстетические и философские взгляды[1021]. В их число входят, например, некоторые фрагменты из переписки Писемского, в частности с И. С. Тургеневым, А. Н. Майковым и Ф. И. Буслаевым, а также написанная в 1855 году рецензия на второй том романа Н. В. Гоголя «Мертвые души». В этих текстах, столь различающихся по жанру, манере выражения и практическому предназначению, Писемский последовательно обращается к, по-видимому, сильно волнующему его аспекту литературного творчества – проблеме практической несовместимости эстетических принципов реализма, определяющих правила реалистической репрезентации действительности, и дидактического начала в художественном тексте.
В 1877 году Ф. И. Буслаев, филолог, историк и исследователь русского фольклора, отправил Писемскому свою только что опубликованную «брошюрку» «О значении современного романа и его задачах». В ответ Писемский поделился с Буслаевым мнением не только о присланной «брошюрке», но и о жанре романа в целом, охарактеризовав свое послание как «исповедь своих мыслей и эстетических воззрений». В частности, он пишет и о проблеме дидактизма в романе:
Вы от романа, совершенно справедливо считаемого Вами за самого распространенного и прочного представителя современной художественной литературы, требуете дидактики, поучения, так как он может популяризовать всю необъятную массу сведений и многовековых опытов. Действительно, не связанный ни трудною формою чисто лирических произведений, ни строгою верностью событиям исторических повествований, ни тесными рамками драмы, роман свободней на ходу своем и может многое захватить и многое раскрыть. Но достигает ли он этого на практике, как только автор задал себе подобную задачу?[1022]
По мнению Писемского, «дидактика» в романе – теоретически неплохая идея, которая часто плохо реализуется на практике. Современные романы (здесь Писемский приводит в пример «Что делать?» Н. Г. Чернышевского, опубликованный в том же 1863 году, что и «Взбаламученное море»), которые пытаются выполнить эту задачу, обречены, по мнению писателя, на «скорое и вечное забвение»[1023]. Тексты же «больших старых романистов», таких как Сервантес, Тобайас Смоллет, Вальтер Скотт, Жорж Санд, Пушкин и Лермонтов, Писемский называет «поэтическими» и считает, что этим авторам удалось оказать сильное воздействие на читателей, при том что изначально они не ставили себе такой задачи. Примером особо неудачного обращения к дидактике в художественном тексте для Писемского служит Н. В. Гоголь, «сбитый с толку разными своими советчиками, лишенными эстетического разума и решительно не понимавшими ни характера, ни пределов дарования великого писателя»[1024].
С точки зрения самого Писемского,
…[роман] как всякое художественное произведение, должен быть рожден, а не придуман; что, бывши плодом материального и духовного организма автора, в то же время он должен представлять концентрированную действительность: будь то внешняя, открытая действительность, или потаенная, психическая. Лично меня все считают реалистом-писателем, и я именно таков, хотя в то же самое время с самых ранних лет искренно и глубоко сочувствовал писателям и другого пошиба, только желал бы одного, чтобы это дело было в умелых руках[1025].
Как показывают эти замечания, Писемский не отрицал, что роман как жанр может обращаться к политическим и идеологическим темам. Однако писатель предлагал пользоваться для оценки произведений, в которых «нет ни художества, ни художников, а есть только риторические крики», прежде всего эстетическими критериями[1026]. Это частное, но репрезентативное суждение, чрезвычайно важное для понимания общей картины критической полемики 1860‐х годов о роли литературы в общественных процессах, не часто рассматривается в исследованиях, посвященных этому вопросу[1027]. Однако, как нам кажется, имеет смысл внимательно рассмотреть, о чем конкретно Писемский говорит в своей эстетической «исповеди»: анализ этого документа может отчасти объяснить причины возникновения столь очевидной разницы между теоретическими воззрениями Писемского и их практическим воплощением во «Взбаламученном море».
Ранее, в письме к А. П. Майкову 12 марта 1854 года, Писемский жаловался на критиков, которые в поисках социального смысла в романах не обращают внимание на их художественные качества:
Когда придут эти блаженные времена, когда критика в искусстве будет видеть искусство, имеющее в себе самом цель, когда она, разбирая «Обыкновенную историю» Гончарова, забудет и думать о направлении, в котором он написан, а будет говорить, что этот роман прекрасен и художественен, что «Ревизор» вовсе не донос на взяточников-чиновников, а комедия, над которой во все грядущие времена станут смеяться народы…[1028]
Отзывы современников свидетельствуют о том, что похожих взглядов Писемский придерживался и позднее. П. Д. Боборыкин, принявший у Писемского в 1863 году руководство журналом «Библиотека для чтения», вспоминал, что его предшественник «не любил резкой тенденциозности в беллетристике, пропитанной известными, хотя бы и очень модными, темами, и боялся, что „свистопляска“ в „Современнике“ и „Искре“ понизит уровень литературных идеалов»[1029].
Для Писемского, как он объяснял в письме к И. С. Тургеневу в 1855 году, реалистическое изображение правды собственно и являлось примером литературного искусства:
Я теперь желал бы посоветовать всем молодым начинающим писателям писать только то, что они сами прожили, если бы даже это вышло несколько бестактно, но оно непременно будет искренно и правда. Тогда как сразу вставать в позу наблюдателя и еще наблюдателя юмориста, для этого надобно долго и поглубже выкупаться в житейском омуте и иметь несомненные силы таланта, а то вместо ударов действительности будет колотить по каким-то фантомам собственного воображения и, как Дон-Кихот, сражаться с мельницами[1030].
Элементарная, но при этом легко и продуктивно экстраполируемая концептуальная оппозиция «правда»/«ложь»[1031] лежит в основе системы эстетических взглядов Писемского. «Ложь» – повторяющийся мотив в письмах Писемского в 1860‐е годы и в тексте «Взбаламученного моря». Последняя строчка романа описывает предшествующий текст как попытку представить читателю «верную, хотя и не полную картину нравов нашего времени, и если в ней не отразилась вся Россия, то зато тщательно собрана вся ее ложь»[1032]. Завершив «Взбаламученное море», Писемский начал работать над циклом рассказов «Русские лгуны», в котором он намеревался «современную жизнь страны охарактеризовать через типы лгунов»