Русский реванш. Ледокол Сталина
Глава 1
24 сентября 1918 года. Военный госпиталь, Майнц, Территория Германской Империи, оккупированная Францией.
— Как вы себя чувствуете, мсье Малетин?
По правде сказать — недурно, особенно учитывая обстоятельства, ведь в это тело я попал после смерти предыдущего владельца. То есть, после отзыва его души куда-то кем-то и зачем-то, тело то ещё ничего, хоть и поранено изрядно, но зато молодое. Подпоручику Андрею Николаевичу Малетину всего двадцать лет и пять месяцев, а четыре осколочных ранения хоть и привели к большой потере крови, но ничего важного в организме не повредили. Порвали шкуру, застряли в мясе — в таком возрасте всё заживёт как на собаке. Усугубила всё тяжёлая контузия, она оказалась фатальной для прошлого владельца этой тушки, я же никаких её последствий не ощущаю. Порванная плоть болит, а голова — тьфу-тьфу-тьфу.
— Сегодня лучше, чем вчера, доктор, — улыбаюсь лечащему врачу, — спасибо вам.
В себя, точнее не в себя, а в подпоручика Малетина, я пришёл три дня назад, и все три дня отвечаю доктору этой фразой. Она ему нравится, а мне не жалко. Андрюха оставил мне в наследство отличный французский, неплохой немецкий и почти полный курс классической гимназии, с латынью и древнегреческим. Очень кстати его знания, особенно во Франции. Не пришлось симулировать амнезию — вся память предшественника оказалась в полном моём распоряжении. Вместе с его героической биографией и орденами.
— Я рад, мсье. К вам настойчиво просятся сослуживцы.
Малетин пошёл на эту войну с выпускного курса Шестой гимназии тогда столичного Санкт-Петербурга /ссылка 1: 12 марта 1918 года столицей стала Москва/ в апреле 1916, едва ему исполнилось восемнадцать, недоучившись всего четыре месяца. Пылкий юноша с сердцем горячим записался вольноопрелеляющимся в Первую Особую русскую пехотную бригаду, отправляющуюся на помощь союзным французам. Поступок идиотский, но по-настоящему патриотический, этого не отнять, не поделить. В мясорубке под Верденом, в ноябре, Малетин выжил с одним лёгким, но очень кровавым) ранением — штык германца скользнул по ребру и вскрыл шкуру правого бока. В том сражении погиб ротный, подполковник Генерального штаба Клёсов, и ещё восемнадцать русских офицеров, поэтому после излечения Малетину без аттестации присвоили чин прапорщика и назначили командовать взводом. Ну ещё бы, ведь французики отметили его «Военным крестом» (Croix de guerre), сразу с «Золотой звездой». После прорыва «Линии Гинденбурга», наши наградили прапорщика Малетина орденом Святого Георгия четвёртой степени и произвели в подпоручики, а французы за захваченную гаубичную батарею «бошей» не пожалели «кавалерственный» знак «Почётного легиона» и двенадцать тысяч серебряных франков. Ещё бы они пожалели, когда каждая из четырёх трофейных «Крупповских» гаубиц стоит по восемнадцать тысяч в мирное время. Пропить успели только четыреста франков /ссылка2: монета один франк «Жерминаль» = 5 гр. серебра/, хотя ни в чём себе не отказывали.
— Кто меня домогается, доктор?
— Полковник Готуа, прежде всего.
Георгий Семёнович Готуа очень хороший командир, которого Малетин искренне уважал. После переворота в Российской Империи, в феврале 1917-го, в составе экспедиционного корпуса Русской Императорской Армии оживились различные революционные агитаторы, и его подразделения стали попросту ненадёжны. Даже многие офицеры обсуждали идиотский «Приказ №1» /ссылка 3: приказ, изданный объединённым Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов (Петросовет) 1 (14) марта 1917/ как прогрессивный и демократичный, что уж тут говорить о нижних чинах. Французы демократическую новацию в армии не оценили, корпус отозвали с фронта и начали возвращать в Россию, но разрешили остаться добровольцам, так и сформировался «Русский Легион», под командой полковника Готуа, в составе Марокканской дивизии французов. И так получилось, что именно этот Легион, а точнее, взвод подпоручика Малетина первым прорвал немецкую «Линию Гинденбурга». Если бы не «февральский переворот», наградили бы Андрюху за это «Золотым Георгиевским оружием» и в чинах подняли, но не судьба. Впрочем, ни сам Малетин, ни тем более я, армейскую карьеру делать не планировали. Андрей хотел после войны поступить в университет и мечтал создать собственное философское учение, я-же точно знаю, чем закончится «Белое движение». Да ещё и «Испанка» на пороге /ссылка 4: испанским гриппом в 1918−20 годах переболели до пятисот миллионов человек, число жертв по разным оценкам составило от 20 до 100 миллионов/, так что от Европы сейчас нужно держаться как можно дальше. Помочь я сейчас всё равно ничем не могу. Не пришли ещё к власти те люди, которым действительно стоит помогать. Да и нечем мне пока помогать, моё послезнание этого периода слишком поверхностно, зато я очень хорошо знаю «Великую Депрессию», даже писал по ней диссертацию — такой шанс упускать грех.
— Буду рад, если вы разрешите.
— Не разрешил бы, у вас до сих пор три раны открыты. Но обстоятельства действительно особенные. Через три дня наш госпиталь эвакуируют в Нанси. Надеюсь, вы воздержитесь от алкоголя.
Да, антибиотиков пока нет, процесс заживления идёт медленно, в глубокие раны вводят катетеры для отвода гноя, оставляя их открытыми. Такими темпами мне ещё месяц лежать. Впрочем, для меня лично это даже к лучшему. Готуа и остальные офицеры рвутся вернуться в Крым и оттуда сделать Россию снова… Снова чем? Они и сами этого не знают. У каждого из них свои взгляды на достойное будущее Отечества. Они проиграют, но говорить я этого не буду. Всё равно не поверят, сейчас им кажется, что повторится 1905-й, что ещё вернётся «Серебряный век», нужно только чуть-чуть поднажать и загнать «быдло» обратно в стойло.
— Не сомневайтесь, доктор. Мы просто поговорим.
Палата у меня одноместная и довольно просторная. Накал боёв на Западном фронте сильно снизился и своих раненых французы успевают отправлять на родину, к тому-же я здесь единственный пациент — Кавалер Ордена Почётного Легиона.
Из девятнадцати офицеров нашего Русского Легиона Чести выжили всего восемь. То есть семь, ведь подпоручик Малетин теперь ненастоящий. При прорыве германской линии обороны под Терни-Сорни погибли четверо, включая нашего священника Богословского. Хороший был дядька, Малетин хоть и не набожный человек, но своего тёзку очень уважал именно за отвагу и самоотверженность. Выпили, конечно, за помин души. Это не считается пьянством, поэтому доктору я почти не наврал.
Из приятного: всех нас, русских, представили к наградам: нижних чинов, а их осталось в живых двести двадцать семь — к Военным крестам, а офицеров — к Орденам Почётного легиона. Нас с полковником Готуа, уже действительных Кавалеров, сразу к третьей степени (Командоров). Представил сам командующий маршал Фош, так что отказа наверняка не последует. Я бы лучше взял деньгами, но сослуживцы довольны. Господа офицеры любят такие украшения мундиров больше, чем дамы ювелирку.
— Денщика с вами отправить, Андрей Николаевич? — поинтересовался на прощание полковник Готуа.
Денщик — это удобно, тем более что на жаловании мой Ухватов сейчас у французской казны, да только ведь я в ближайшее время в Россию возвращаться не планирую, а у него там родители-братья-сёстры.
— Благодарю, Георгий Семёнович, но не стоит. Доктор говорит, что мне ещё пару месяцев постельный режим гарантирован, это если вообще выживу.
— Полно вам, Андрей. Выживите обязательно, — подбодрил меня ротный.
Ротный у меня целый подполковник. Весь легион чуть больше роты составом, но рот две и командуют ими подполковники, давно заслужившие повышение в чине.
— Я тоже на это надеюсь, Игорь Сергеевич, но денщик для меня сейчас больше обуза, ведь контролировать я его не смогу. Да и ненастоящее я благородие, сами ведь знаете, случайно так получилось, я человек сугубо штатский. Побрить меня и санитары могут, а больше и не нужно нечего.
Из прошлой жизни я ушёл осознанно. Слишком мне там не нравилось в конце двадцатых годов двадцать первого века. Дело даже не в собственном возрасте, хотя седьмой десяток прожитых лет оптимизма не добавлял, а в полной потере человечеством каких-либо целей. Это человечество утратило понятие «западло», так что в стойле ему самое место. Я не протестовал против чипирования всех этих странных созданий, я от них ушёл молча, не прощаясь. Благо, мне было куда уходить.
Нет, именно в Малетина я попасть не планировал, да и вообще рассчитывал на более значимую фигуру в другой эпохе, лет так на пятьдесят пораньше, но Духи решили так. Самое нелюбимое мною время.
Слишком сложный сейчас исторический период — вся Россия сошла с ума. «Красные» и «Белые» — сейчас они оба хуже. «Красные» бредят мировой революцией и готовы спалить мою страну для разжигания глобального пожара, а «Белые» уже открыто призывают интервентов, готовые согласиться со статусом практически колонии «цивилизованного мира». Не все, конечно, но полярность в целом такая. Я знаю, что у этих «цветных» сумасшедших ничего не получится, ни у тех, ни у других. К власти придёт «Красный монарх» и «Новый Бонапарт» и у страны снова появится шанс. Императора Сталина я признать готов, но до этого момента ещё двадцать лет. Раньше светиться смысла нет, сейчас и он никто, а я тем более.
Воевать в Гражданской я не собираюсь. Да и Малетину смысла нет. Он ведь здесь не высочество, не светлость и даже не сиятельство. Внук священника, сын инженера, всех капиталов — полученные за захваченную германскую гаубичную батарею французские франки. «Красные» по крайней мере «цивилизаторов» нагнут уже в ближайшие пару лет. Другой идеологии противостояния сейчас просто нет. Анна Васильевна, мать Андрея Малетина скончалась пять лет тому назад, а отец, Николай Дмитриевич, железнодорожный инженер, пять лет женат новым браком, теперь практически чужой человек. Уже пять лет как общение практически прервано. Конфликта вроде и нет, но общаться попросту не о чем. Отец не расстроится, ему плевать. Сослуживцы? Да, возникла с ними дружба, если выживут — буду думать, как им помочь, а пока повлиять на их судьбу всё равно не способен. У них ведь нет послезнания и понимания творящегося сумасшествия, они себя нормальными считают. Даже правыми, убеждёнными в своей правоте. Блаженны верующие, надеюсь, им повезёт уцелеть. Очень ценный генофонд.