— Прежде всего одной из эстансий в Lavalleja.
— Какой-то конкретной?
— Именно так. Я готов заплатить цену выше рыночной, в разумных пределах, конечно. Есть запасные варианты, но об этом поговорим в случае неудачи с основным. Кроме того, интересует жилая недвижимость на Рамбле.
— Есть шесть вариантов.
— Мы посмотрим все. Не сразу, конечно. Остановимся в отеле Карраско, сеньоры Эндрю Малетин и Хайнц Хофманн.
— Сеньор Хофманн говорит по-испански.
— По-испански, — Хайнц усмехнулся, — сеньор говорит. Вы говорите по-уругвайски.
— Вы совершенно правы, сеньор, но испанский мы понимаем отлично, — улыбнулся инмобильщик.
Выходим. Хайнц не унимается.
— Почему эстансия конкретная и с запасными вариантами, а особняк любой?
— Не любой. Я буду выбирать.
— Ты собираешься здесь жить?
— Недвижимость можно сдавать в аренду.
— Или найти клад, например, — кивает Хайнц, — я угадал?
Молчу.
— Значит, угадал.
— С кладом — нет. Но кое-что там действительно есть. Но это опять секрет, амиго.
Перуанец охотно взялся организовать доставку аяуаски и запросил половину предоплатой. Пятьдесят песо. Я предложил повысить цену до ста двадцати, а предоплатой двадцатку. Накладные расходы покрыть хватит. Перуанский гастарбайтер торговался самозабвенно, но через пять минут его хныканье достало расового истинного арийца, и он пригрозил унтерменшу физической расправой, если тот немедленно не отвалит с глаза его долой. Единственного глаза, второй пулей выбило. Унтерменш прекословить не посмел и мои условия принял. Знай наших!
— Тебе нравилось с ним торговаться?
— Этот навык нужно оттачивать постоянно, Хайнц.
— Ты не любишь деньги, Эндрю, ты ими швыряешься.
— Я не Шейлок и сами по себе деньги не люблю, ты прав. Я люблю свободу, а за неё приходится платить. Кстати, аяуаску я для тебя заказал. Не благодари пока.
Хорошо в Уругвае летом. Летом везде хорошо, но в Уругвае особенно. Шикарный пляж, прикольные купальные костюмы, ещё слишком пуританские, но довольно сексуальные. Купаемся, загораем, через день смотрим особняки в первой линии, Хайнц переводит «Мясорубку» на шведский. Английский и немецкий переводы уже отправлены в Париж. Граналь готовиться выходить на международный уровень. Идею транснационального издательского дома, с собственным ежемесячным литературным журналом он оценил и с большим энтузиазмом начал её воплощать. «Граналь» теперь синоним успеха и готовая торговая марка, ежемесячный журнал — и реклама, и влияние. Писатели в такое издательство в очередь встанут.
Я тоже пишу. На этот раз бизнес-предложение председателю правления Банко Републико. Описываю принцип работы с фьючерсными контрактами на фондовой бирже. Что это такое, «фьючерсный контракт» им уже известно, товарно-сырьевые фьючерсы уже в ходу, вот и распространим передовые методы на курсы акций. Обязательно шорт /ссылка 9: короткая позиция — это продажа ценных бумаг, валюты или товаров, которыми трейдер не владеет на данный момент, то есть берет их в долг у брокера. По-английски этот термин звучит как short selling — «короткая продажа»/, биржа — это ведь прежде всего игра, а с шортом она получится намного интереснее. Опционы на акции, индексы и курсы валют. Трейдер, естественно, наш любимый Банко Републико. Биржа в Уругвае крохотная, но смысл в том, чтобы обкатать идею и продать её какому-нибудь Моргану-Ротшильду. Вряд ли они заплатят много, патентовать тут нечего, но пусть хоть своруют идею, главное, чтобы её на Уолл-стрит до начала Великой депрессии внедрили.
Не опасаюсь ли я «Эффекта бабочки» и обнуления ценности послезнания? Рынок растущий, и растущий бурно, массово шорт использовать не будут. Это инструмент для профессиональных игроков, а цену пока определяет толпа. Доу-Джонс на пике провисел три дня — и это наверняка повторится. Я успею среагировать, если сдвинется дата. Без шорта на падении рынка много не заработаешь. Не с моими стартовыми капиталами, поэтому приходится рисковать. В любом случае — Великой депрессии не избежать и это знаю только я. Лучше вступить в игру чуть позже, чем вступить в неё без нужных инструментов. А их ещё нужно внедрить, что даже для Моргана работа не на один год.
Владелец интересующей меня эстансии «La Criolla» продажу обсуждать не отказался, но запросил цену, завышенную раза в полтора, по 150 песо (20 долларов САСШ) за гектар. За 1338 гектаров. Сделал ему встречное предложение 15 долларов и аренда на пять лет. Как раз двадцатка и получается. Сеньор Веласкес согласился. Двадцать две тысячи долларов, включая комиссию инмобилярии. Отлично, в бюджет уругвайская кампания вписывается отлично, не придётся «Кубинский» аккредитив разменивать, тысяч за шесть-семь можно сторговать вполне приличный особнячок и оформлять гражданство. Городскую недвижимость я запишу на Хайнца, будет и у него основание для натурализации в Уругвае.
— Ты мне настолько доверяешь?
— Не то, чтобы доверяю. Мне выгодно сделать тебя мобильным. С твоим немецким аусвайсом путешествовать сейчас проблемно. Вы ведь до сих пор в состоянии войны с половиной мира. Считай это авансом.
— Думаешь, я сумею столько заработать?
— Я уверен, что это будет для тебя карманной мелочью.
Председатель правления Банко Републико, доктор Зигберт Риппе ещё и профессор на кафедре экономики в университете.
— Очень интересный проект, сеньор Малетин.
— Рад, что вам понравилось, доктор.
— Если не секрет — почему вы предложили этот проект нам? Биржа в Уругвае крохотная, игроков совсем мало.
— Не секрет. Я хоть и заверил авторство у эскрибано (нотариуса), но это так себе защита. Судиться можно десятилетиями. Патентовать же здесь нечего. У вас крохотная биржа, но очень сильный банк. Я надеюсь, что вы обкатаете схему и продадите её в САСШ. Я хотел бы долю именно с этой сделки. Половину.
— Треть.
— Почему треть?
— В долю придётся брать и биржу.
— Зачем? От биржи нужны только котировки, это общедоступная информация.
— Сорок процентов.
— Сорок процентов и сорок тысяч песо сразу. Вы становитесь старшим партнёром и принимаете решение по выбору покупателя. Или покупателей.
— Договорились, мсье Малетин.
Семнадцатого марта 1919 года сеньоры Эндрю Малетин и Хайнц Хофманн стали счастливыми обладателями гражданства Восточной республики Уругвай, и я приготовил для партнёра аяуаску.
— Это какой-то дурман?
— Галлюциноген довольно сильный.
— И я узнаю твой секрет?
— Можно и так сказать. Кое-что ты точно узнаешь.
— Это не опасно?
— Я ведь с тобой.
— Ты — это ты. Я не уверен, что ты вообще человек.
— Человек-человек, не сомневайся. Постарайся все ощущения и видения запомнить как можно подробнее.
— Постараюсь.
Осмысленными глаза у Хайнца стали часа через три, но молчал он потом ещё целый час. Я не торопил. Себя помню, всё боялся спугнуть картинку, даже не моргал вроде.
Глава 4
— Что это было?
— Не знаю, геноссе. Это было твоё личное. Духи сначала вскрывают личное, самое наболевшее.
Глаз у Хайнца как блюдце. Шок — это по-нашенски. Повышаю голос.
— Обер-лейтенант Хофманн! Смирно!
Ага, рефлексы работают, значит ещё не спятил.
— Я примерно представляю, каково тебе сейчас, Хайнц. Самое лучшее для тебя сейчас — напиться, проиграться в казино, потрахаться, а потом подраться.
— Нет. Сначала подраться.
— Не советую с этого начинать, амиго. Тебе слишком многое привиделось. Ты ещё не систематизировал полученную информацию и боишься даже начинать эту самую систематизацию. Я отлично помню, каково это, Хайнц. Послушайся старого-мудрого шамана. Сначала напейся. Морду ты мне всё равно не набьёшь, даже трезвый.
— Проклятье. Ты что, теперь и мысли мои читаешь?
— Ты же теперь и сам точно знаешь — что нет. Мысли я твои не читаю, но мыслишь ты слишком уж громко. Своими эмоциями ты буквально орёшь, Хайнц. Сначала напейся, потом проиграйся, потом баба. Подерёмся после всего этого, если захочешь. Самый яркий образ? Я просил тебя запоминать. Опиши картинку.
— Лес. Осень. Лист летит. Его постоянно подхватывает ветром, поднимает и переворачивает…
Обрываю поток сознания.
— Напиши мне эту картину на холсте, Хайнц. Но сначала напейся. Виски?
— А ты чем «отмывался» после первого раза?
— Граппой. Пятидесятиградусной. Но это на любителя.
— Я наверняка именно такой любитель. Нужно пробовать. Давай напьёмся поскорее. Чёрт… Вот это да… Да уж, живёшь ты не так уж и быстро, Эндрю. Это я понял. Ты заранее бутылку приготовил? Точно знал?
— Пей, геноссе. Пьянство — мерзость, но иногда приходится «клин клином». Давай, Хайнц. За Свободу! Теперь ты знаешь, что это такое.
Я не хочу знать, что первым делом черпанул из «пятого измерения» Хайнц. Я точно знаю, что первыми всплывают самые постыдные эпизоды, причём в проекции «под микроскопом» и этим лучше вообще ни с кем не делиться, даже если тебя разрывает от такого желания.
Выпиваем по Высоцкому, по «сто семьдесят граммов на брата». Молчим. Сейчас слова несут меньше информации, чем молчание, и Хайнц начинает этим проникаться. Повторяю ещё по «сто семьдесят». За наше светлое будущее! Единственный глаз Хайнца Хофманна «отлип от прицела». Теперь он не снайпер, а корректировщик, не исполнитель — судья. Примерно так должно измениться его сознание, моё изменилось именно так. Остатки из бутылки сливаю Хайнцу.
— Всё проходит, и это пройдёт, геноссе. Выпей за это.
Выпивает как воду.
— Пройдёт… Это я уже понял… Шаман, значит… Теперь мне нужно виски, Эндрю…
Так мы и не подрались, если это кому-то интересно.
Снова лето. Теперь в северном полушарии. Август 1919 года, мы на Кубе. Куба хоть и считается независимым суверенным государством, на самом деле самая натуральная колония САСШ, и это меня полностью устраивает.
Деньги снова есть. «Мясорубка» отлично продаётся в САСШ, Канаде и Британии, Германии, Австрии и немецкоязычных кантонах Швейцарии, даже в Швеции у Граналя больше пятидесяти тысяч подписчиков, а общий тираж уже превысил миллион экземпляров. Меня выдвинули на Нобелевскую премию по литературе за 1919 год и сомне