Часть вторая. Воевода русской Ливонии
Пролог
В трапезную дома князя Ивана Андреевича Хованского провели стрельца с репутацией крайне опасного человека. Прошлое Василия Зеленова было темно, а нынче никто бы не захотел встретиться с ним ночью на пустынной улице. Правая щека стрельца была обезображена шрамом от удара ножа, глаза смотрели внимательно и настороженно. Именно такой человек и требовался князю Хованскому.
В трапезной был накрыт стол: различные мясные и рыбные блюда, квас, орехи в меду.
– Пей! – великодушно угостил в трапезной гостя водкой воевода Пскова Хованский.
– Позволь сначала с дороги покушать, князь-воевода, – вежливо, но без малейшего подобострастия попросил разрешения стрелец.
Боязнь стрельца Зеленова выпить натощак и захмелеть не обидела князя, напротив, понравилась. Так же, как и то, что гость нисколько не заискивал перед могущественным воеводой.
– Ешь! – добродушно разрешил Иван Андреевич.
Пока стрелец насыщался, князь рассуждал вслух:
– Сидит в Царевичев-Дмитриев граде этот худородный – воевода Ордин-Нащокин! Вот уж второй Малюта Скуратов! На меня, аки пес, кляузы царю строчит и строчит. А ведь не сидел бы он в своем Царевичев-Дмитриев граде, кабы не я. Ведь это я прославленного Делагардия разбил, я! Сам государь со всем войском потерпел под Ригой поражение от Делагардия, а я под Гдовом победил этого полководца!
Иван Андреевич произнес это и сам испугался того, что сказал. Ставить себя выше государя – такое с давних пор не дозволялось на Руси никому.
Понятливый стрелец сделал вид, что всецело занят поглощением телятины. Князь Хованский стушевался, наступило молчание. В трапезной слышалось лишь чавканье стрельца. Чтобы избавить князя от неловкого положения, Василий Зеленов сказал:
– Князь-воевода, прости меня, неученого. Не ведомо мне, кто таков этот Малюта Скуратов. Незнаком.
Услышав такое, Иван Андреевич развеселился:
– И повезло тебе в жизни, что незнаком. Был в давние времена у царя Ивана Грозного такой слуга, втерся к государю в доверие и многих бояр извел. Причем изводили их порой вместе со всеми холопами, деревни разоряли. Много бед он Руси принес.
– Нехороший человек был этот Малюта Скуратов, – решил Зеленов.
– Ордин-Нащокин тоже нехороший человек, – ответил Иван Хованский. – Он, аки пес, которому вкусную кость дашь, а в ответ – лай собачий! Я Делагардия разбил, а он в Москву кляузы пишет, войско мое отобрать хочет. А войско получит, сам лоб об стены Риги расшибет, как в прошлый раз.
– Нехороший человек этот Ордин-Нащокин, – согласился Зеленов, попивая квас.
Князь решил, что время для пустых разговоров прошло. Взял в руку мешочек с рублями, чуть позвенел.
– Пора этого воеводишку унять!
– Но как? – лаконично спросил стрелец.
– Щедро награжу! А такого татя, как этот Ордин-Нащокин, и убить – не грех. Для пользы Руси то будет.
Стрелец прикинул, сколько рублей может быть в мешочке, и решил послужить Руси. Он лаконично спросил:
– Где?
Бесспорно, Василий Зеленов не страдал многословием.
– В Царевичев-Дмитриев граде сделать сие невозможно, – пояснил воевода. – Мой замысел таков. В Ливонии – эпидемия чумы…
Стрелец Зеленов перестал есть и внимательно слушал, что именно ему надлежит сделать, чтобы извести воеводу Царевичев-Дмитриев града Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина…
Глава I. Шестью месяцами ранее. Заседание Российской думы
Царь Алексей Михайлович, как обычно, проснулся рано. Невольно потянулся туда, где вечером лежала полюбовница – боярыня Ирина Мусина-Пушкина. Но красавица уже упорхнула…
Вечером боярыня, воспользовавшись тем, что дежурным спальникам был ее брат, вновь пробралась в цареву опочивальню. Неожиданно царь понял, что рад ночному визиту. Как уже говорилось, хоть и не выглядела боярыня так прекрасно, как его супруга, царица, но зато в постели была раскована, вела себя совсем не так, как целомудренная Мария. И получалось: возвышенной любовью лучше любить законную супругу, грешить же приятнее со знающей, чего хочет от любовника, Ириной Мусиной-Пушкиной. Каждому свое.
Уже смирившись со случившимся, царь с удовольствием провел приятную ночь со своей тайной фавориткой. Ее влюбленность, кстати, была Алексею Михайловичу приятна, казалась лестной для него. Ведь обычно почести оказывались ему как царю. Мусину-Пушкину он ценил за то, что та выбрала его не как государя всея Руси, а просто как желанного мужчину. Лаская своей рукой живот прелестницы, Алексей Михайлович вдруг понял: она вновь беременна. Прямо спросил, от него или от мужа? Красавица лишь тихонько засмеялась в ответ: мол, хоть ты и царь, а про это не узнаешь, не твое, не царское, это дело. И тут же, чтоб не обиделся, вновь прильнула к нему.
Овладевая ею, царь, прежде чем бездумно предаться страсти, успел подумать: «Интересно, а знает ли боярин Мусин-Пушкин, чем сейчас занимается его женушка?» И решил: «Раз держится боярин скромно, ничего у него не просит, значит, об амурных приключениях неверной жены ничего не ведает». Царь на мгновенье почувствовал от этого укор совести, но почти тут же страстное желание вытеснило все мысли…
Как это полюбовница ночью, в полной темноте, умудрилась одеться и незаметно уйти, удивило государя всея Руси – сон у него был чуткий.
Утром вновь он почувствовал раскаяние после совершенного греха. Видя, что государь проснулся, спальник бросился к нему, готовый помочь одеться. Царь, оттолкнув слугу, направился в мыльню. Лишь основательно омыв тело после грешной ночи, позволил себе пройти в маленькую часовню, что находилась рядом с его спальней. Хоть и не выспался, но нашел в себе силы полчаса помолиться.
Пока спальник одевал царя, Алексей Михайлович смотрел в окно. Все было дивно: и само окно, сделанное не из слюды, а из настоящего стекла, и открывавшийся летом за окном вид.
В саду произрастали не только плоды, практически полезные: груши, виноград. По приказу государя всея Руси под окном его создали первый в стране розарий. Розы росли хорошо и пышно цвели – ведь царь велел провести в сад водопровод, и цветы никогда не страдали от засухи.
Впрочем, то было летом, а сейчас, в феврале, за окном заунывно выл ветер, кружилась в непонятном людям танце вьюга. Даже днем на улицу выходить не хотелось. Царь невольно подумал о том, как же решилась темной, морозной ночью пробраться во дворец боярыня Мусина-Пушкина. И впрямь, значит, люб ей он, греховодник. Царь вздохнул и решительно отверг предложенные ему яства. Хоть пост еще и не наступил, государь решил попоститься, замаливая свой сладостный грех. Как ни хотелось царю (ведь ему не было еще и 30 лет, возраст, когда особенно сильно желаешь брать от жизни все) вкусить скоромных блюд, ограничился большой краюхой хлеба, несколькими солеными грибочками, кислой капустой, соленым огурчиком, лесными орехами да кружкой воды.
Часы с музыкой на Спасской башне Кремля пробили шесть раз, когда царь уже молился вместе с придворными в Благовещенском соборе Кремля – домовой церкви московских государей.
Как только служба закончилась, государь всея Руси вернулся во дворец, прошел в свой кабинет и сам забрал необходимые ему бумаги – предстояло заседание Боярской думы.
Во дворец уже спешили бояре. Чтобы попасть в зал заседаний, они поднимались во дворец по высокому крыльцу. У крыльца толпились подьячие, стольники, спальники, московские дворяне – все, кто хотел первым узнать свежие новости с заседания[26]. Кроме того, дворяне знали: кто-то из них может срочно понадобиться царю или боярам. И тогда долго искать служилого человека не потребуется.
Стояли дворяне у входа во дворец без оружия – с ним вход в Кремль был воспрещен. Согласитесь, разумная мера: если в каком-нибудь бандитском городе Париже знатные господа способны были устроить дуэль и совершить смертоубийство даже под стенами Лувра, то в Кремле в случае ссоры могла использоваться разве что затрещина.
Когда кто-либо из простых дворян требовался начальству, вызванный поднимался по ступенькам крыльца и заходил во дворец. Оттого и пошло на Руси выражение «пошел наверх» в значении – отправился к шефу.
Бояре, входя в Грановитую палату, чинно рассаживались по лавкам. Обычно на разного рода церемониях сидел лишь царь, бояре же обязаны были стоять, а кто уставал, незаметно выходил за дверь – посидеть в другом месте. Но в Кремле давно поняли мудрость поговорки «В ногах правды нет» и на заседаниях думы обычай сей не соблюдали. Единственной привилегией государя было то, что сидел он в большом кресле, красивом и удобном.
Заседание началось с сообщения думного дьяка Посольского приказа Алмаза Иванова о положении в заморских странах. Чиновник (по сути, министр иностранных дел) провел своего рода политинформацию. Впрочем, весьма тактично: хоть и являлся Иванов хранителем государственной печати (на Западе говорили – канцлером), но о своем недворянском происхождении бывший купец из провинции не забывал и относился к членам Боярской думы очень почтительно. А в своем докладе он поведал, что к курфюрсту бранденбургскому ездил цезарский посол фон Лизола, но результаты переговоров пока ни в чем себя не проявили. Что шведский король Карл X сговорился с князем Трансильвании Дьердем II Ракоци о совместной войне против Польши, а гетман Богдан Хмельницкий послал на соединение с Ракоци тысячи казаков под командованием наказного гетмана Ждановича. Польшу этот триумвират задумал разделить: Краков и так называемую Малую Польшу – Ракоци, Великую Польшу, Мазовию и Литву – Карлу X, а Украину – новому королю Хмельницкому.
Да, уважаемый читатель, первый план раздела Польши возник вовсе не в восемнадцатом столетии. Причем ко времени заседания думы (февраль 1657 года) трансильванский князь Ракоци уже вторгся в Польшу.
На заседании Боярской думы Алмаз Иванов поставил под сомнение успех этого трехстороннего союза. Он уточнил, что такие планы Трансильвании, Швеции и украинского гетмана вызывают недовольство Дании, империи Габсбургов, Бранденбурга. А значит, возможен союз, к примеру, Польши и Берлина, если Ян Казимир проявит мудрость и признает полную независимость Восточной Пруссии от Варшавы.