Да только лучше бы ни было той свадьбы… Когда на Молдову напал господарь Валахии, то Тимош с казаками тут же отправился на помощь тестю. Разбил валахов, но тем на подмогу внезапно примчался могущественный князь Трансильвании. Оказалось, что у врагов намного больше солдат, чем у Тимоша и молдавского господаря. Старший сын гетмана считал позорным отступить, он пал в бою.
Остался у гетмана Богдана младший сын – Юрий Хмельницкий. Юрасик еще в детстве был слабее, чем Тимош в его возрасте. И теперь Богдан приходил в ярость от одной мысли, что кто-то может покушаться на то, что по праву станет принадлежать Юрию Хмельницкому. Как можно обижать его сиротинушку, его младшенького, так рано лишившегося матери?! Всего шестнадцать лет Юрасику, юн он и здоровьем слаб. Нет, Богдан никому не позволит отнять у него булаву! А тут негодяй Грицко Лесницкий, полковник миргородский, стал пророчить гетманство Ваньке Выговскому. Ну, Грицко посадить на кол всегда можно, но Ванька-то, Ванька каков!
В самый неподходящий для себя момент Иван Выговский прервал размышления гетмана. Он жалобно простонал:
– Умоляю, ясновельможный пан гетман, освободите, нужда у меня, больше нет сил терпеть!
Богдан Хмельницкий поднялся со стула. Мрачный взгляд его не сулил генеральному писарю ничего хорошего.
– Я тебя отпущу, я тебя – на кол опущу!
Страшной была такая смерть. Несколько дней мучился приговоренный, пока кол постепенно пронзал его. Выговский не испугался бы повешения или расстрела, но такая угроза гетмана стала, что называется, последней каплей: под очень давно желавшим сходить по нужде вторым человеком в среде украинского казачества образовалась лужица. Так как цепи не позволяли Выговскому отодвинуться подальше, он так и остался лежать в собственных нечистотах. Не выдержал, с отчаянием и укоризной сказал своему начальнику и давнему спасителю:
– Зачем же так?! За что?!
– На кол посажу! Немедля! – рявкнул на предателя гетман.
Тут внимание гетмана отвлекла красавица Ганна, сестра казачьего полковника Золотаренко, третья супруга Богдана Хмельницкого. И первая супруга гетмана, мать Тимоша и Юрасика, и вторая – гордая шляхтянка Елена, которую чигиринский сотник Хмельницкий отбил у влиятельного польского пана Чаплинского, и Ганна Золоторенко отличались удивительной красотой. Недаром же у многих казаков даже не гетманская булава, а роскошная коса крутобедрой Ганны вызывала чувство зависти к старому гетману. И, пожалуй, ни с кем не был так счастлив Богдан Хмельницкий, как с этой средних лет женщиной. Знал, что всегда поймет его, ни намека не даст для ревности, во всем поддержит, а потребуется, благодаря острому уму и универсал поможет написать. Одно было обидно, где ж он раньше, старый дурак был, почто на других дам смотрел, а она из-за этого много лет с другим жила, с другим спала, другому детей рожала и только по смерти первого мужа по-особому взглянула на Богдана…
Верная жена учтиво спросила у супруга, велит ли он подавать для себя обед. Пообещала:
– Борщ удался.
Наконец соизволила бросить взгляд на Ивашку Выговского, закованного в цепи и лежавшего в луже мочи. Не зная, что он сотворил, для поддержки мужа добавила:
– Самое тебе здесь место, пес!
Услышав такое от Ганны, Выговский молча заплакал. Мало того, что было страшно, было еще и унизительно для вельможного пана писаря лежать в цепях и в луже перед одной из самых красивых панн Украины.
Богдан улыбнулся Ганне, при одном появлении ее повеселел. Сказал:
– Обед пусть несут.
Глядя, как Хмельницкий, несмотря на мучивший его недуг, опрокинул для аппетита шкалик водки и теперь с удовольствием уплетает борщ, при готовке которого Ганна не пожалела мяса и сметаны, генеральный писарь ощутил сильный голод – сам он ничего не ел со вчерашнего вечера. Ведь именно вечером его приковали к полу. «Помру ведь!» – грустно подумал Выговский и решил попробовать найти себе оправдание:
– Смилуйся, ясновельможный пан гетман, не губи невинную душу православную! Это небось Грицко Лесницкий, негодяй такой, специально сбрехал, чтоб меня уничтожить.
Богдан Хмельницкий нахмурил брови:
– Лесницкий за свои речи сам на кол сядет, какой резон был ему лгать? Он что, дурак?!
– Дурак, – согласился Выговский.
Про себя генеральный писарь подумал: «Конечно, дурак. Кто же такое говорит, когда гетман еще живой! И ведь все было заранее подготовлено, чтобы после смерти Богдана, на раде мое имя громко выкрикнули, чтобы было кому убеждать в том, что булава та для меня годна. А из-за одного дурака пропаду ни за грош».
– Отпусти меня, милостивый пан гетман, я тебе вернее пса буду!
– А ты и есть пес, – ответил гетман, не отвлекаясь от борща.
Появилась Ганна, проконтролировала, как служанка подает другие блюда.
Пока Ганна Хмельницкая-Золотаренко потчевала мужа, а генеральный писарь ждал смерти, окольничий Федор Васильевич Бутурлин, представитель русского царя на Украине, в украинском селе Гоголево обедал с отцом арестованного Ивана Выговского[30], Евстафием.
Окольничий направлялся из Москвы в Чигирин и, узнав, что проезжает мимо деревни, которой владеет отец столь влиятельной персоны, решил познакомиться с Выговским-старшим и попытаться выведать у него кое-какие секреты. В Москве были встревожены тем, что наказной гетман Жданович стал союзником шведов, и хотели знать, не изменил ли Хмельницкий Москве. При этом в Посольском приказе понимали, что царь первым повел переговоры с поляками, не учитывая интересы гетмана. Поэтому Бутурлину было велено при необходимости успокоить Богдана Хмельницкого, разъяснить, что, коли и станет Алексей Михайлович королем Польским, Украине от того будет только лучше.
Евстафий Выговский потчевал гостя борщом и жареной гусятиной. Представитель царя Федор Бутурлин – важного вида, полноватый пожилой мужчина – был живым воплощением истории. Участник трех войн с Речью Посолитой, он еще 49 лет назад в Смутное время присутствовал на свадьбе московского царя Василия Шуйского. И вот такой человек сам учтиво подливал старику Евстафию заморские вина, кои хранились в обозе окольничего для подобающего случая. Видя, что у хозяина наконец начал слегка заплетаться язык, Федор Васильевич стал расспрашивать:
– Правда ли, что гетман Хмельницкий думал царю изменить?
Пьяно захихикав, старый Евстафий попросил представителя царя выгнать всю свиту вон, а когда остался с окольничим наедине, рассказал:
– В прошлом году, когда царские послы заключили мир с ляхами, то посланцы войска Запорожского, приехавши назад, завопили: «Сгинуло войско Запорожское, на каких мерах у царских послов с польскими комиссарами учинился договор, про то нам ничего не ведомо: царские послы не только с нами о сем не советовались, но и в шатер не допускали, словно псов в церковь, а ляхи нам сказывали, что царские послы постановили договор: быть казакам в польской стороне, а коли казаки в послушании у ляхов не будут, то царское величество станет ляхам помогать». Хмельницкий выслушал это и в исступлении закричал: «Дети, не горюйте, я уже знаю, как сделать: надобно отступить от царской руки, а пойдем, где Великий Владыка повелит быть, не под христианским государем, так хоть под басурманским!» И велел посылать по всем полковникам, звать на раду. Тут сын мой Иван ухватился за ноги гетмана и стал говорить ему: «Гетман, надо это дело делать без запальчивости, разузнать, как это сделано, послать к царскому величеству и поведать подлинно. А присяга – дело великое, нарушать ее нельзя, чтоб не слыть по всему свету изменником». И так он с трудом, но гетмана уговорил.
Отхлебнув вина, Евстафий Выговский продолжил:
– А сын мой у многих полковников в немилости за то, что не дает Украине от царя отойти. Он даже земли получить на Украине боится. Пожаловал бы царь Ивана землями в Оршанском повете около Смоленска, подальше от казаков.
Повинуясь воле окольничего Бутурлина, Евстафий Выговский пил за обедом много. Видел, что сам воевода столько не употребляет, но ничего по этому поводу не говорил. Уже с вина на водку перешли, потом снова на вино, а Федор Васильевич все наливал собеседнику. Совсем плохо стало старику Выговскому, но он держался до последнего. Прежде чем рухнуть наконец в беспамятстве, успел подумать: «А не подвел я Ванечку, не подвел!»
Когда вдрызг пьяного Выговского унесли из трапезной в спальню и аккуратно положили на его же собственную кровать, сопровождавший Бутурлина в поездке дворянин Василий Михайлов заметил:
– А какой, оказывается, верный слуга у царя Ванька Выговский! Он ведь и копии всех писем к царю шлет. Только благодаря ему знаем, что писали Хмельницкому султан турецкий, хан крымский, польский гетман Потоцкий. Благодаря Выговскому ведомо нам и то, что искуснейший дипломат польский, волынский каштелян Станислав Беневский приезжал к гетману и сулил златые горы за переход обратно в польское подданство…
– А от других знаем, что ответил Хмельницкий, – возразил окольничий Бутурлин, хмельной, да разум не потерявший. – Как гетман ответил Беневскому? Он сказал: «Я одной ногой стою в могиле и не прогневлю Бога нарушением обета царю Московскому». Я в жизни многое повидал. И именно потому не верю Выговским, отцу и сыну, что шлет генеральный писарь в Москву грамоты тайно. Кто предал одного господина, может предать и другого.
…К вечеру в доме гетмана Хмельницкого обнаружилась проблема: хоть и подтерли слуги лужу, воняло уже от самого прикованного к полу Ивана Выговского. Он портил воздух и плакал, старался убедить вспыльчивого гетмана не предавать его лютой смерти. Неумолимый Богдан, поспав после обеда (сказывался возраст), стал заниматься важными делами. При этом подумал: «А ведь сколько забот сняли с гетманских плеч писарь и его канцелярия!» Снова появилась мысль: «Хоть снимай кандалы с рук арестанта, оставив на ногах, и пусть трудится».
Когда Хмельницкий приступил к ужину, Выговский уже не молил о пощаде, а тихо, в полном отчаянии, лежал на полу. В комнату вошла Ганна. Ох, как мучительно было снова предстать перед глазами прекрасной панны Ивану Выговскому, грязному, вонявшему, опозоренному, беспомощному! Все чувства, которые он испытывал, отразились на его лице. Хмельницкая-Золотаренко была доброй женщиной, ей даже стало жаль генерального писаря.