Не давая Герде возможности подумать, Воин Афанасьевич велел ей:
– Подожди!
С этими словами он оставил ошеломленную девушку одну в комнате. Вернулся быстро, через пару минут, неся тяжелый кошелек с деньгами.
– Возьми и спрячь! В Ригу приходят корабли из Данцига. Подкупи капитана одного из них и тайно поезжай в Данциг. Остановись в гостинице напротив Ратушной площади и жди меня. Не исключено, что я уеду первым, и тогда я буду тебя ждать. Затем поедем в Париж, я поступлю в мушкетеры к королю Людовику.
Воин Афанасьевич крепко поцеловал Герду в губы.
– Ты моя жена перед Богом и людьми, а если ты в Москве не нужна, то и я там, значит, не нужен!
После пылкой тирады наступила пауза. Воин чуть растерянно сказал:
– Отцы наши придут в замок еще нескоро.
– Тогда помоги мне расшнуровать корсет, – многообещающе сказала Герда Дрейлинг.
Красавица-рижанка томно провела по пухлым губам кончиком языка…
Глава VIII. Ей – в другую сторону…
Осень вступила в свои права, в парке Царевичев-Дмитриев града желтые листья падали с деревьев на землю. Воин Афанасьевич осунулся, ходил, что называется, сам не свой. Однажды за завтраком отец поинтересовался:
– Да что с тобой? Уж не заболел ли ты?
Молодой человек снова подумал о том, что надо бы все рассказать отцу о своей любви. Ведь Афанасий Лаврентьевич так заботлив, все поймет, подскажет, что делать. Но тут же вспомнилась Герда, такая красивая и беззащитная. Появилась мысль: «А вдруг воевода из любви к сыну станет говорить, что жениться надо на православной, запретит и думать о Герде? Не могу я рисковать ее судьбой, – решил Воин. – Прости, отец, ты сумеешь все понять после моего отъезда». На вопрос Афанасия Лаврентьевича ответил ничего не значащими словами.
– Ну тогда не сиди, как сонная муха! Пошли работать! – произнес отец, недовольный таким ответом. Чувствовал Афанасий Лаврентьевич, что с сыном что-то происходит, да не придал этому значения: мало ли от чего в подобном возрасте грусть возникает?
В кабинете Воин, видя, что воевода настроен писать письмо, сел за стол и обмакнул перо в чернильницу. Конечно же, Афанасий Лаврентьевич использовал сына как секретаря не потому, что ему был крайне необходим писарь. Нет, отец открывал своему сыну тайны московской и европейской политики. Он готовил Воина Афанасьевича для больших дел и потому показывал все политические хитросплетения, учил, как должен действовать дипломат, открывал подлинные причины хода событий. Много знал Воин Афанасьевич о тайнах русской политики. Вот и в этот осенний день Афанасий Лаврентьевич начал не с диктовки письма, а с размышлений, своего рода лекции:
– После того как гетман Ванька Выговский изменил, то и татары вновь враждебными стали. Ведь до чего дошло: в Бахчисарае в посольство наше ворвались и все ценные вещи забрали, обыск учинили! Хорошо, что царские наказы послу не сумели отыскать.
– Что же, так плохо искали? – удивился Воин.
– Так посол наш специально спрятал наказы в огромном куске свиного сала. А татарам их пророк Мухамед не велел к свинине прикасаться, вот они и не стали смотреть, нет ли там кроме сала чего-нибудь еще. Вопрос не в том. Вопрос, как крымского хана от Украины отвлечь.
Казалось бы, какое дело воеводе Царевичев-Дмитриев града до событий на Украине, у него свои дела есть. Но воевода мыслил стратегически, к тому же был уверен, что хорошо разбирается в делах международных. Поэтому будущий глава всего Посольского приказа Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин и из Прибалтики осмеливался давать советы государю всея Руси.
После беседы с сыном Афанасий Лаврентьевич принялся диктовать письмо царю. Воевода прозорливо отмечал:
– Вашему царскому величеству угодно, чтоб хана крымского с Выговским какими-нибудь письмами поссорить, чтоб они, побранясь между собою, разошлись; но таких людей, которые бы умели это сделать, у вашего царского величества нет…
Что же стоило делать московскому царю? Не надеяться интригами поссорить Выговского и татар, а надеяться на донских казаков! Потому Ордин-Нащокин продолжил:
– Хана крымского от Выговского можно оторвать только одним: послать людей на Дон…
Да, прозорлив был воевода Царевичев-Дмитриев града: пока татары угрожали русской рати на Украине, донские казаки на своих ладьях высаживались в Крыму, взяли тысячи пленных, устраивали засады на дорогах, по которым крымчаки посылали помощь гетману Выговскому. Увы, всего этого было мало! А для более масштабного наступления казачеству, как справедливо писал Ордин-Нащокин, нужна была помощь. Не людьми, а порохом, пулями и, главное, хлебом. Ведь и сам защитник Отечества, и его семья тоже должны что-то есть, дабы не умереть с голоду. А раз казак воюет, то о хлебе насущном для жены и детей заботиться перестает.
Увы, у русского государства на казаков просто не хватало денег. Даже медных, которые использовались взамен серебряных. Афанасий Лаврентьевич пожаловался сыну:
– Требуют от меня из Москвы, чтобы в следующем году монетный двор Царевичев-Дмитриев града отчеканил денег копейками на восемьсот тысяч рублей. Да где я столько меди возьму! Все расходы государства Российского за год немногим более миллиона составляют, они что думают, что русская Ливония всю Русь содержать может?! Если на сто тысяч рублей отчеканю, уже будет хорошо. Ведь и на это сколько пудов меди понадобится!
Воин Афанасьевич слушал, все заботы отца принимал близко к сердцу. Сжился он уже с ними. И вновь появилась мысль: «Да как же я уеду?!» Конечно, заманчиво было в Европе с Гердой балы посещать да музыку, запрещенную в Москве, слушать. Вот только этим ли должен жить дельный человек?!
Афанасий Лаврентьевич, сам того не подозревая, давал пример сыну, как надо жить: служить своему Отечеству, а не чужому, думать не о потехе, а о деле, не щадить себя ради Родины. И как бы ни хотелось воспитанному в западном духе молодому человеку побывать в Европе, когда он смотрел на своего отца, то жизнь на Западе начинала казаться бессмысленной. «Как же я поеду?» – думал он. Но тут же перед ним возникал образ Герды и молодой человек думал: «Как же я не поеду?! Я же слово дал!» Кто знает, быть может, Воин Афанасьевич уже жалел о том, что так неосмотрительно пообещал любимой женщине покинуть родину, но слово было уже сказано, а возможности перерешить, сообщить Герде, что они никуда не едут, уже не было. И молодой человек страдал, понимая, что натворил. А признаться во всем отцу Воин уже не просто не хотел – он боялся рассказать, предвидя, в какой гнев впадет принципиальный воевода, не боявшийся ради интересов Руси спорить с самим царем.
В результате Воин Афанасьевич сильно страдал от всего происходившего. Причем мучился молча, никому не доверяя своих бед. Надо было определить, как незаметно уехать из Царевичев-Дмитриев града, как добираться до Данцига. За обедом он подумал, что, уехав, больше никогда в жизни не увидит свою заботливую матушку. От этой мысли у Воина окончательно пропал аппетит. Он просто не мог заставить себя что-либо съесть, из-за страшного волнения чувствовал приближение тошноты и опасался, что его вырвет прямо за обеденным столом. А ведь в тот день за обедом у воеводы было что покушать! Простая, но приятная пища имелась на столе: вареные раки и доставленная из Риги недорогая датская селедка на закуску, суп из лососины, жареный гусь, вкусные местные яблоки…
Видя, что Воин Афанасьевич не ест, его отец встревожился еще больше. И решил, что сына надо отправить в поездку и тем отвлечь от тревожных мыслей.
– Завтра ранним утром ты поедешь в Москву! – объявил он.
– Да зачем?!
– Во-первых, отвезешь от меня письмо. Во-вторых, поговоришь в Москве с боярином Ртищевым о важных делах – о каких именно, я к вечеру скажу. В-третьих, обсудишь в Посольском приказе, как со свеями переговоры о мире вести. Денег из Москвы для Царевичев-Дмитриева привезешь.
Тут молодой человек даже улыбнулся, оценив нелепость ситуации. Чеканивший монету воевода отправлял весь прибыток в Москву, а затем просил у московских бюрократов средства. В результате чего монеты ездили туда и обратно. Афанасий Лаврентьевич оценил, что Воин все понял, порадовался его улыбке:
– Ну, вот, оживать начал! И, думаю, надобно тебе поехать в Москву просто для того, чтобы отдохнуть. Девушек там себе поищешь. А то живешь в Царевичев-Дмитриеве как монах. Я в твои годы, знаешь, каким был?!
– Интересно, каким же? – нарочито ласковым голосом спросила Афанасия супруга, Пелагея Васильевна.
– Нет, в самом деле, нельзя же в таком возрасте все о делах думать, – продолжал отец. – Герду эту, дочь нашего шпиона, соблазнил бы, что ли? – пошутил он.
Родители не придали значения тому, как покраснел молодой человек при этих словах. А Воин Афанасьевич был растерян.
«Мне надо уезжать, а ведь Герда едет совсем в другую сторону, – думал он. – Но как я могу не выполнить поручение отца? Съезжу в Москву, а потом – в Данциг», – решил он. На самом деле Воин Афанасьевич выделил сам себе отсрочку, нашел предлог для того, чтобы оттянуть окончательное решение. Столь страшное и мучительное. И, как потом оказалось, поездкой в Москву он лишь ухудшил ситуацию.
Глава IX. Булава как переходящий вымпел
Крымский хан Мехмед IV Гирей слушал украинского гетмана Ивана Выговского через переводчика. Лицо его ничего не выражало, казалось даже, что мысли хана далеко отсюда. А ведь Иван Выговский пришел по важнейшему делу: обсудить план сражения с русскими. «Ох, нелегко говорить с этим поэтом!» – констатировал гетман. Действительно, как обсуждать план военных действий с поэтом, скромно публикующим стихи под псевдонимом Кямиль и создающим философские трактаты? Попробуй пойми, конный рейд он обдумывает или рифмы подбирает!
А ведь, когда гетман шел в ханский шатер, был доволен. В самом деле: лишь около десяти лет прошло с тех пор, как какой-то татарин волок его, пленного воина польского гетмана, на аркане, с тех пор как татары привязали его к пушке, чтобы не пытался больше бежать, как хан, предшественник Мехмед Гирея, выменял на него у Богдана Хмельницкого коня (словно хорошая лошадь ценнее Выговского). И вот времена изменились: он – гетман, хан как равного принимает его.