Я потрясен. Даже моя французская преподавательница не в состоянии перечислить все 13 глаголов-исключений с первой попытки. И нам их она советовала не зазубривать, а запоминать, используя схему-картинку, иллюстрирующую жизнь от рождения до смерти.
«А что вы делаете на ваших уроках?» – спрашиваю я племянницу уже по-французски, но она смеется в ответ тем смехом, каким дети смеются всегда, когда слышат непонятные слова. Я задаю еще несколько вопросов по-французски – самых простых, но она снова смеется. «Я не понимаю, – говорит она по-русски, – мы это не проходили».
Я начинаю выяснять, чем же они на уроках занимаются. Вот вы, спрашиваю, французские песни на уроках поете? Пьесы ставите? Диски слушаете? Кино смотрите? Разрезаете детективный текст на кусочки, а потом складываете паззл?
Она смеется: нет, нет и нет. Мы учимся.
Я в шоке. Потому что на курсах французского, где занимаются взрослые люди, вроде меня, половина времени приходится на игры. Это дело называется английским словом «инфотейнмент» – информировать, развлекая. Современные глянцевые журналы устроены по принципу инфотейнмента. Телевидение, радио, интернет – тоже. Иначе взрослый человек платить за журналы и курсы не будет.
А дети в школах, получается, обязаны зубрить. А зубрежка ведет известно к чему – к неспособности применять зазубренное в жизни.
Я через три месяца занятий стал во Франции общаться исключительно по-французски. У моей племянницы на это шансов мало даже после 10 лет обучения.
Дети не могут сменить школу, учителя, учебник. В школе естественным образом отсутствует конкурентная среда. И вдобавок дети лишены права на развлечение. Они в этом смысле дискриминированы по отношению к взрослым.
Поэтому, когда дети вырастут, они оторвутся по полной. В том числе, возможно, и на собственных детях.2010
С ШИРОКО ЗАКРЫТЫМИ ГЛАЗАМИ
Я очень люблю научпоп. То есть не документалистику в целом, где и мемуары, и словари, и публицистика, – а этот подвид литературы. Он как внутривенная инъекция – ты болел, и вдруг мгновенное облегчение, и прозревший мозг начинает понимать, как устроен человек, планета, Вселенная.
Первый раз я подсел на иглу научпопа в конце 90-х. Мой друг, инвестбанкир из J.P.Morgan, прислал брошюрку Джона Перри Барлоу, она называлась Cybernomics, «Киберномика». Автор там задавался очень простыми вопросами: а что производит нынешняя экономика и чем она отличается от классической? Вот, скажем, раньше у тебя было стадо в 100 коров, и если 10 коров угоняли, ты становился на 10 процентов беднее. А сейчас ты выкладываешь на сайт статью, или лекцию, или программу, их скачивают 100 человек – что это значит? Сколько продукта ты произвел? Стал ли ты богаче, если программу скачали миллион человек, а не сто? А если стал, то монетизируется ли успех?
Брошюрка Барлоу взорвала Уолл-стрит, ее обсуждали все. Самые недалекие объявили автора борцом с копирайтом, самые продвинутые увидели, что информационная экономика, по мысли Барлоу, начинает копировать жизнь как таковую.
Вы никогда не слышали про Барлоу и не читали «Киберномику»? Не расстраивайтесь. С высокой степени вероятности, вы не слышали также и про Самюэля Хантингтона, чья книжка «Стычки цивилизаций» взорвала уже не экономический, а политический Олимп, потому что Хантингтон говорил о том, что на смену двухполярному миру – свобода против коммунизма – приходит мир многоцивилизационный, и описал современные 9 цивилизаций.
Полагаю, если вам не известен Хантингтон, вы не читали также дарвиниста Ричарда Докинза, что вам неизвестны «Пушки, микробы и сталь» Джареда Даймонда, вы не слышали про размазавшую по стене корпоративную экономику Наоми Кляйн и не читали историю Вселенной Стивена Хокинга. Говорю так уверенно, потому что эти книги, разошедшиеся миллионными тиражами в Европе и Америке, в России имеют тиражи в 3, 5, редко в 10 тысяч экземпляров. И среди создателей книг, меняющих мир, вы не найдете российских имен.
Может быть, российские авторы так слепы и немы, что у них нет великих идей или они не способны их выразить. А может быть, они знают, что их потенциальным читателям в России нужны сведения о скидках и ценах в ближайшем гипермаркете, а вовсе не сведения об устройстве Вселенной.2010
ЧЕМПИОНЫ ПО КИДАНИЮ ПОНТОВ
Дико неудачное – для российской сборной – начало Олимпиады в Ванкувере заставило многих искать связь между медалями и состоянием спорта в России в целом. Зависимость есть, но не такая уж очевидная.
В принципе, в мире существуют две модели подготовки спортсменов высшего класса. Первая – китайско-советская, с вертикалью спортивной власти, когда все государство работает на будущих чемпионов: поддерживает спортивные школы и секции, проводит соревнования, загоняет спортсменов на сборы, следит за дисциплиной и так далее. При этом массовые занятия спортом в такой стране, – это вроде всеобщей воинской повинности, которую отбывают, хочешь не хочешь. Не случайно в СССР все было в порядке с олимпийским золотом, однако от уроков физкультуры было делом чести откосить.
Вторая модель – она, условно, общеевропейская. В ней спорт – частное дело, требующее частных средств, однако дело столь массовое и популярное, что неизбежно производит и тех, кто готов заниматься спортом высших достижений.
И ведь нельзя сказать, что вторая модель лучше первой. Напротив, если Политбюро ЦКПСС или пленум ЦК КПК посчитают, что необходимо в кратчайшие сроки пробиться в мировые лидеры хоть в бейсболе, хоть в керлинге – именно первая, вертикальная, модель это дело обеспечит, потому что под нее будет подогнан государственный ресурс, от централизованный медицины до централизованного строительства спортбаз. И спортивные успехи нынешнего Китая это подтверждают.
Проблема у советско-китайской модели одна. Когда государство ослабляет хватку, государственный спорт немедленно рушится. Потому что питательного массового спортивного бульона, когда заниматься спортом можно всем и можно всюду, попросту не существует. Как сказала однажды тренер Чайковская, в Америке едешь – и каждые три километра каток. А у нас подсчитайте сами. И в центре Лондона найти бассейн – пара пустяков, а у меня под окнами в центре Москвы третий год закрыт бассейн школы Олимпийского резерва. И в лишенной гор Финляндии 80 с лишним горнолыжных курортов, снабженных всеми прибамбасами для фристайла, а у нас под Питером, где населения как в Финляндии, их всего 7, и без прибамбасов, и катание на них вдвое дороже финского. И в Германии, Австрии, Франции спорт – это часть жизни и большая жизненная ценность, там какой-нибудь «Тур де Франс» смотрят все. А у нас горный велосипед боевого раскраса и такой же сноубордический костюм покупают, только чтобы все смотрели на них. Поэтому у нас развивается дорогой и недоступный спорт, а дешевый и доступный – вроде бега трусцой – в полном загоне.
Исправлять такое положение со спортом практически безнадежно.
Потому что для этого нужно исправить помешанную на деньгах и понтах жизнь.2010
РАДИКАЛЬНЫЙ ИСЛАМ КАК ПУГАЮЩЕЕ ИРРАЦИОНАЛЬНОЕ
После терактов в московском метро мой коллега сказал: «Знаешь, с утра я мог думать только об этом, но к вечеру жил так, как будто ничего не случилось. Хотя сам езжу в метро. Ты думаешь, это привычка?»
Да, я думаю, что привычка. Привычка к стандартным реакциям на нестандартную, из ряда вон выходящую ситуацию. Меня самого к вечеру 29 марта не покидало ощущение, что я вновь в 1999-м, когда в Москве взрывали дома и подземные переходы. Зюганов все так же призывает ввести смертную казнь для террористов, что, видимо, должно испугать шахидок-смертниц. Якеменко (и даже неважно, который из двух) обвиняет в случившемся дерьмократов и либерастов. Ну, а силовики все так же клянутся найти и наказать, не снисходя до извинений, что они теракты не смогли предотвратить.
Дежавю.
Только 10 лет назад все воспринималось свежее. Так что сегодня меня интересует одно: психология террористов. Чего добиваются? Почему с такою легкостью идут на смерть? Или не с легкостью? Является ли для них смерть через уничтожение врагов, кяфиров, тем же переходом бессмертие, что и смерть за Сталина, логика которой препарирована Тереховым в романе «Каменный мост»?
Чтобы что-то чему-то противопоставить, нужно знать, чему противостоишь. Однако смутная, тяжелая, свинцовая, непонятная сила «радикального ислама» такова, что отшвыривает даже меня. То есть я понимаю, что у запрета «предоставлять слово террористам» есть две составляющие, а не одна.
Первая – это идиотизм убеждения, что раз запрещено, то, следовательно, не существует.
Вторая – жуткое, природное, нутряное ощущение заведомого проигрыша нашей системы ценностей (во многом материальных) системе чужих убеждений: если предоставить слово радикальному исламу – под его знамена перейдут все войска. Культура вещей вообще слабее культуры идей.
Кстати, нынешняя Европа сильнее нынешней России именно тем, что там больше идеального и меньше материального: может, оттого там радикальным исламистам и дают порой слово. В Лондоне довольно долго вещал аятолла Абу Хамза по прозвищу «Мулла Ненависть», – пока в 2006-м ему не дали последнее слово перед посадкой на 7 лет.
И все же я хочу понять идеологию и психологии той, пугающей, страшной для меня стороны, и считаю запрет на нее столь же вредным для понимания реальной картины мира, как, скажем, и запрет «Майн кампф». Нельзя противостоять нацизму, фашизму, сталинизму, вообще любому убийственному радикализму, не зная фундамента, на котором они стоят.
Впрочем, если подключить интернет, кое-что найдется. Например, интервью в «Огоньке» Натальи Евлаповой, адвоката Заремы Мужахоевой, – той Заремы, что когда-то шла взрывать кафе «Имбирь» не Тверской, не взорвала и получила 20 лет срока. Наталья, например, объясняла, что чеченская женщина только тогда обретает равные права с чеченским мужчиной, когда решается пойти в шахидки.