Русский штык на чужой войне — страница 11 из 36

Условия переезда. Первые месяцы жизни здесь белоэмигрантов

После завершения Первой мировой войны союзники быстро забыли былые русские заслуги в деле борьбы против Германии и ее сателлитов. Когда армия Врангеля эвакуировалась из Крыма, оставшись без Родины и дома, для своих недавних боевых соратников представители Антанты выделили практически голые греческий и турецкий берега без помещений. Снабжение же под залог вывезенных из России грузов и уведенных кораблей очень быстро прекратили, потребовав от белогвардейского командования распустить воинские части.

В этих тяжелых условиях именно Болгария была одной из тех немногих стран, которые по-братски приняли белогвардейцев. После переговоров Врангеля и Шатилова с болгарскими властями в этой стране разместился 1-й армейский корпус генерала Кутепова, включая знаменитые «цветные части», Донской казачий корпус генерала Абрамова и другие подразделения. При этом белогвардейское командование обязалось соблюдать законы Болгарии и оказывать приютившей их стране всестороннюю помощь, в том числе при ликвидации стихийных бедствий.

Там своих братьев-славян восторженно встречали болгары, как гражданские, так и военные. По свидетельству очевидцев, «на банкете, устроенном в Софии в зале болгарского офицерского собрания в честь генералов Кутепова и Абрамова, собрались высшие представители болгарской армии и общественности. В многочисленных речах выражалась радость по поводу того, что Болгария сподобилась великой чести – принять у себя потомков героев Шипки и Плевны, выражалась надежда, что воскреснет Россия, которая, как могучий дуб, покроет своим зеленым шатром свою младшую болгарскую сестру». Начальник штаба болгарской армии полковник Топалджиков, обращаясь к русским генералам, сказал: «Мы с Вами по-братски, рука об руку, будем идти вперед». После торжеств командиры русских корпусов разъехались к месту их дислокации и началась обыкновенная будничная жизнь.

Однако приветственные речи болгар не были просто словами. По прибытии белогвардейцев на болгарскую землю местные власти и военные оказывали им всестороннюю помощь – от предоставления еды и казарм для проживания до денег. При этом уже в начале 1922 г. две тысячи казаков по соглашению с врангелевским командованием и болгарским военным министром были устроены на дорожные работы и таким образом получили неплохой заработок, избежав бесконечного поиска сезонной работы, который сопровождал жизнь других эмигрантов[370].

На тот момент казна Врангеля очень быстро истощилась, и чины Донского и Добровольческого корпусов были вынуждены расходиться на временные заработки. Выгоднее всего было записываться на работу большими группами, чтобы получить крупные подряды, позволявшие работать длительное время и при необходимости отстоять свои интересы.

В большей степени это удавалось казакам, которых выгодно отличала большая внутренняя спайка. Например, они целыми сотнями записывались в шахтеры в районе Пловдива, где требовалось много рабочих. При этом не гнушались шахтерского труда даже генералы, например, командир Донской казачьей дивизии Морозов. Впрочем, в сельской местности приходилось работать небольшими группами или вообще порознь.

Как бы там ни было, белогвардейские части в Болгарии полностью сохранили распорядок своей жизни, а также стрелковое оружие, включая пулеметы, и сначала их представители жили с болгарами, что называется, «душа в душу».

К концу 1921 г. переброска в Болгарию белогвардейских частей в основном закончилась.

Начало осложнений. Причины

Однако быстро начались осложнения. Уже в январе 1922 г. между белогвардейцами и болгарскими жандармскими патрулями произошли вооруженные столкновения в городах Великое Тырново и Свищов. По сообщению болгарского жандармского полковника Мустакова, «стрельба производилась обеими сторонами. Жертв нет. По поводу инцидента производится расследование»[371].

Однако, не дожидаясь его окончания, впервые за недолгую историю пребывания в этой стране наших изгнанников болгарские власти стали угрожать высылкой «русских зачинщиков в Советскую Россию»[372], где им грозила расправа со стороны коммунистов.

А 17 февраля 1922 г. начальник софийского гарнизона полковник Личев отдал приказ, по которому все белогвардейцы должны были сдать оружие. Это касалось и личных офицерских пистолетов. Делалось это под предлогом «избежать каких-либо оснований для вмешательства со стороны находящихся здесь военных представителей Антанты». И хотя вопрос решили сдачей лишь самого негодного оружия, отношения с болгарами с этого момента стали день ото дня портиться.

Реальная причина осложнений лежала гораздо глубже. Находясь поблизости от Советской России, Болгария была вынуждена волей-неволей реагировать на происходящие там события. Влияние коммунистов в разоренной Первой мировой войне и последующими репарациями стране росло, соответственно менялось в худшую сторону и отношение болгарских властей к белогвардейцам.

Незадолго до этого, в конце 1919 – начале 1920 гг. болгарские коммунисты, поддерживаемые красной Москвой, попытались взять власть в свои руки, подняв восстание. Однако против них объединились в коалиционное правительство Земледельческая, Народная и Прогрессивная партии Стамболийского, Гешева и Данева. Они успешно мобилизовали своих сторонников и довольно легко подавили мятеж.

Эта победа вскружила голову лидерам Земледельческой партии, которые посчитали, что для «демократического режима» вообще и для нее в частности коммунисты не страшны, и после полученного «урока» они оставят даже мысль о вооруженном захвате власти.

Эта уверенность привела к тому, что среди болгарских политиков родилась мысль использовать коммунистов в своих целях. На «внутреннем фронте» с их помощью они рассчитывали бороться против усиливающегося «буржуазного блока», который стал угрожать левому правительству.

На «внешнем фронте» блок с коммунистами, укрепившийся после разгрома в 1920–1921 гг. наиболее крупных правых группировок, давал правящей Земледельческой партии огромные выгоды. Несмотря на жесткую риторику в отношении красной Москвы ее руководство понимало, что международное признание последней другими странами было уже не за горами. С другой стороны, Стамболийский продолжал наивно полагать, что при необходимости коммунистов можно было бы так же легко, как и в 1919 г., «поставить на место».

Однако он явно недооценил этих партнеров, которые к тому же оказались не такими уж слабыми. Если в 1919–1920 гг. красная Москва не могла им оказать серьезной помощи, то в начале 1920-х гг. ситуация решительно изменилась.

Одержав победу в Гражданской войне, российские «красные» могли уделить своим собратьям в других странах гораздо больше помощи, чем прежде. Идеологи демократического флирта с коммунистами не учли еще одного существенного обстоятельства: наличия почти поголовной коррупции среди болгарских чиновников того времени и, как следствие этого, продажности министров правительства Стамболийского.

В этой ситуации врангелевцы оказались здесь не только «ненужной», но и опасной силой. Неудивительно, что почти сразу по их приезде в Болгарию против них начались гонения.

Все это было на руку красной Москве. Выгодной для коммунистов была и работа в Болгарии эсеров во главе с В. Лебедевым, которые с одобрения Стамболийского и на советские деньги агитировали крестьян за объединение против «буржуазии» в «Зеленый Интернационал».

На местах его возглавляли либо заброшенные сюда Коминтерном русские коммунисты, например Дудаков, либо их болгарские коллеги. В попытке разжечь в стране гражданскую войну они призывали селян грабить горожан[373]. Между ними уже тогда существовали серьезные трения, главным образом в финансовом отношении.

В этом случае белогвардейцы становились серьезной помехой для реализации коммунистических планов по экспорту революции на Балканы вообще и в Болгарию в частности.

Правда, при этом следует оговориться, что отчасти подобное отношение к попавшим сюда белогвардейцам было обусловлено их вооруженной активностью против Советской России. Так, уже в 1921 г. генералы Покровский и Гусельщиков организовали заброску шхунами диверсантов, что привело к 1922 г. к физической ликвидации первого прибывшими сюда чекистами.

Подобная деятельность не привела к подрыву влияния коммунистов в России, но во многом «подставила» всех белогвардейцев, что дало одновременно советским властям серьезный повод вести дипломатическую работу, направленную на ликвидацию антибольшевистских формирований в Болгарии, сопровождавшуюся недвусмысленными намеками со стороны красной Москвы, что «потакание белобандитам будет означать соучастие в этом болгарских властей».

Не случайно в этой ситуации день ото дня выходки болгарской полиции против белогвардейцев становились все более оскорбительными. Дошло до того, что кое-где она стала снимать с русских казарм вывески о принадлежности их тому или иному полку Белой армии.

Подобная ситуация была объяснимой: в преддверии подготовки восстания красных в Болгарии они пытались нейтрализовать белогвардейцев, способных помешать «победному шествию Советской власти».

Это достигалось разными способами. Например, созданием невыносимых условий для жизни, чтобы заставить их переехать в другую страну, и попытками добиться принудительной высылки наиболее опасных, «сознательных» контрреволюционеров в Советскую Россию.

Параллельно в ход шли пропаганда и подкуп слабых духом вернуться туда самостоятельно. Ради этого Советское правительство амнистировало «бывших участников антисоветских формирований» и предложило им вернуться домой, приступив к мирной жизни.

В данном направлении тогда в Болгарии на советские деньги активно работал «Союз возвращения на Родину»[374].

Коммунисты пытались показать, что время нетерпимости прошло и белоэмигранты могут решить все трудности, просто вернувшись домой. В отношении некоторых из них эта агитация была успешной, но в ряде случаев даже в безвыходной ситуации они предпочитали выбирать самоубийство, нежели преклониться перед врагом, надругавшимся над их «Верой и Отечеством», или путь мученичества на чужбине, но не измену своим убеждениям.

Однако в 1920-е гг. тысячи белоэмигрантов, особенно казаков, все же «клюнули» на большевистскую удочку и вернулись на Родину, где часть из них ждали расстрел или концлагеря. Впрочем, убедительных сведений относительно судьбы всех вернувшихся нет, и отличить байки о репрессиях от реального положения дел пока не представляется возможным.

Высшие командиры Белой армии пытались представить дело так, что попытки коммунистов не привели к полному разложению белоэмиграции, на что они надеялись. Так, Врангель утверждал, что в «Союз возвращения на Родину» записались лишь «единицы»[375].

Однако справедливости ради следует уточнить, что только за 1923 г. через данную организацию в Советскую Россию вернулись 121 843 эмигранта. Значительная часть этих людей приходилась и на действовавшую в Болгарии его ячейку – Совнарод, штаб-квартира которого находилась в Софии[376].

Примечательно, что если на июнь 1922 г. среди болгарских «возвращенцев» числилось 3500 эмигрантов, записавшихся на возвращение (и, судя по всему, отправленных до конца того же года), то к 9 июня 1923 г. здесь состояли уже 5300 человек. И это при том, что периодически коммунисты вывозили таких записавшихся на Родину.

Всего за период до свержения правительства Стамболийского в «Союз возвращения на Родину» только в Болгарии записалось свыше 11 тысяч человек. А в целом за 10 лет (1921–1931 гг.) через данную организацию по всему миру прошло 181,5 тысяч человек[377].

Между тем в этот момент отношения между тогдашним болгарским руководством и врангелевским командованием обострились до предела. Дошло до того, что в начале мая 1922 г. власти Болгарии отказались пустить на свою территорию генерала Врангеля, которого они еще недавно чествовали как героя. Главнокомандующий хотел навестить своих подопечных и лично посмотреть, как они устроились. Его развернули обратно, а начальника охраны полковника Самохвалова 4 мая 1922 г. арестовали и избили.

11 мая настала очередь Кутепова. На дачу, где он жил, явились для производства обыска жандармы, которые при этом избили его дежурного офицера. Белый генерал понял, что болгарские власти сознательно провоцируют вооруженное столкновение с белогвардейцами, столь нужное коммунистам, чтобы раздуть его в «вооруженный мятеж» и предпринять против них более решительные действия.

Казалось, еще чуть-чуть – и кровопролития не избежать: узнав про обыск у любимого командира, разъяренные белые офицеры достали из схронов винтовки и двинулись на выручку. Однако Кутепов убедил их сложить оружие, объяснив замысел коммунистов и тем самым предотвратив столкновение.

При этом он 14 мая издал приказ 1-му армейскому корпусу № 356, в котором изложил обстоятельства своего ареста: «болгарское правительство просило меня через полковника Топалджикова приехать в Софию и дало мне категорическое обещание в моем свободном возвращении к воинам 1-го корпуса. Я поверил. По приезду я был арестован и сегодня меня высылают в Венгрию.

Расставаясь с Вами, дорогие мои соратники, я уезжаю в полной уверенности, что я скоро буду среди Вас. Во временной разлуке моё сердце, мои мысли всегда будут с Вами. Исполняйте приказания Ваших начальников, при всех обстоятельствах берегите честное имя русского воина и любите Родину превыше всего. Да хранит Вас Бог»[378].

Вслед за этим русским военным запретили носить свои оружие и форму[379], а 13 мая 1922 г. выслали почти всех высших представителей Белой армии, в том числе ранее арестованных генералов Вязьмятинова, Кутепова и Шатилова, в Югославию, обвинив их главными участниками в подготовке захвата власти в Болгарии.

В скором времени вслед за ними стали высылать и представителей среднего офицерства до подполковников включительно.

Так, 19 мая 1922 г. генерал от кавалерии Шатилов опубликовал «Приказ Донскому корпусу № 95:

1. При сем объявляю предписание.

Генералу Кутепову. Генералу Вязьмятинову. Генералу Ронжину. Генералу Абрамову. Полковнику Алатырцеву.

В связи с делом полковника Самохвалова и выходом нашей вооруженной команды против болгарских жандармов, распоряжением болгарского правительства генералы Кутепов, Вязьмятинов и я должны покинуть пределы Болгарии. Полковник Самохвалов и другие лица, арестованные по его делу, отправляются в Варну для дальнейшего направления в Константинополь или Констанцу по их выбору.

По приказанию Главкома – в должность комкора-1 вступить генералу Витковскому, в должность военного агента вступить полковнику Алатырцеву, о чем донести по команде.

Всем частям приказываю сохранять полное спокойствие и порядок.

В ближайшие дни ожидается полное обследование полковника Самохвалова, и я не сомневаюсь в полной нашей реабилитации по недостойным нападениям»[380].

Между тем в это время обстановка накалилась до предела. В июле 1922 г. правительство Болгарии начало новую волну гонений на русских и в том числе депортацию их командиров. Например, 6 июля из города Белоградчик после очередного обыска в казармах Марковского полка были высланы в Сербию все его начальники (13 человек) во главе с генерал-майором Пешня[381].

По словам юнкера М.Д. Каратеева, «во второй половине августа внезапно были высланы в Югославию генерал Кутепов, его начальник штаба генерал Штейфон и еще несколько русских генералов, а вслед за этим, тоже, по-видимому, в вынужденном порядке, туда отправился и весь штаб нашего армейского корпуса. Училищное начальство пыталось все это объяснить юнкерам распоряжениями, якобы полученными из штаба генерала Врангеля, но мы понимали, что это говорится только для нашего успокоения, а в действительности, дело обстоит гораздо хуже. Тем не менее все сохраняли полное спокойствие, и жизнь нашего училища продолжала идти нормально»[382].

Однако ценой невероятных усилий генералу Миллеру удалось приостановить высылку офицеров, хотя ситуация продолжала оставаться очень тяжелой.

Положение русских эмигрантов осложнилось и тем, что из-за высылки их начальников они утратили непосредственную связь с Врангелем и его поддержку, как моральную, так и материальную.

Еще более сильным ударом для них стало их принудительное распыление в июле 1922 г. по стране малыми группами. Болгарские власти осуществили это по требованию красной Москвы.

Делалось это под жестким надзором полицейских и жандармерии, с введением запрета для белогвардейцев иметь воинскую организацию и какое-либо оружие. Они изгоняли их из казарм и искали там заблаговременно и надежно спрятанные винтовки и пулеметы, перемещали белогвардейские подразделения из одного района в другой, рассредотачивая их малыми группами по селам и делая невозможным дальнейшее пребывание в стране, поскольку при этом многие из «ссыльных» не могли найти себе работу и кров на новом месте[383].

Это делалось левым правительством сознательно, чтобы они не могли повлиять на ситуацию и оказать сопротивление в случае выступления коммунистов или их высылки в Советскую Россию. Однако, несмотря на отчаянное положение, дисциплина русских воинских частей оставалась высокой.

Тем не менее это новое унижение привело к самоубийствам среди белоэмигрантов. Это произошло после массовых насильственных выселений белоэмигрантов из занимаемых ими помещений. Особенно тяжело это происходило в Казанлыке.

По крайней мере, одним из них стал капитан Булыгин Алексеевского артиллерийского дивизиона (покончил с собой 21 июня 1922 г.), «увидевший поругание русского имени»[384].

Перед тем, как ему застрелиться, он оставил характерную записку, в которой обвинял болгарские власти в несправедливых насилиях над теми, кто освободил болгарский народ от турецкого ига[385].

Не случайно, что его смерть всколыхнула всех русских в Болгарии. Когда его хоронили, на гроб Булыгина были возложены венки с характерными надписями: «Лучше смерть, чем рабство, 1878–1922»; «Жертве насилия – от донских казаков»[386].

Примечательно, что даже эти похороны болгарские власти попытались использовать для оказания давления на белоэмигрантскую общину. В частности, 23 июля 1922 г. околоточный начальник запросил у ее руководства – «на каком основании гроб сопровождали два офицера с обнаженными шашками»[387].

Тогда практически не проходило и дня, чтобы полиция не проводила у эмигрантов обыски, в ходе которых у них отбирали не только оружие, но и ценности, а также личные вещи. Воспользовавшись удобной ситуацией, болгарские полицейские и жандармы грабили беззащитных беженцев.

Например, сохранилась «опись имущества, взятого болгарскими военными властями 7 сентября 1922 г. у группы русских офицеров:

«Игральных карт – 3 колоды

Револьверов системы «наган» – 2 штуки

Ящик для укладки бумаг – 1 штука»[388].

Отовсюду доносились тревожные вести об участившихся столкновениях белогвардейцев с жандармами и, что самое печальное, даже с представителями простого населения. Ситуация для наших соотечественников становилась просто нетерпимая, все больше напоминая пребывание в стане врага. Началась в буквальном смысле слова травля русских.

Между тем болгарские источники свидетельствуют, что подобные гонения могут быть связаны со следующими моментами: часть белоэмигрантов (пусть даже и меньшая), оказавшись в тяжелой жизненной ситуации, начала воровать, а другая часть оказалась связана с так называемыми «русофильскими» партиями: «народняками», прогресистами и демократами, в июле 1922 создавшими «Конституционный блок», предпринявшими якобы враждебные действия против правительства Стамболийского. В частности, 17 сентября якобы они попытались выступить против него в Великом Тырнове, однако лидеры блока были арестованы, а потом отданы на суд.

Впрочем, говоря о гонениях со стороны болгарских властей, следует указать, что одновременно они, несмотря на тяжелейшую финансовую ситуацию в стране, положительно решили запрос русских ветеранов русско-турецкой войны 1877–1878 гг. о предоставлении им пенсий, которые выплачивались вплоть по 1944 г.[389]

Как бы там ни было, но особенно тяжелым было положение чинов 1-го армейского корпуса, против которых и было совершено большинство провокаций, немедленно вызывавших ответную острую реакцию. Его руководство в итоге было вынуждено даже разработать на случай принудительной попытки выслать их в советскую Россию план, согласно которому они должны были пробиваться силой в Сербию.

В этот момент стала накаляться обстановка и внутри самой Болгарии. Правые круги были недовольны радикальными изменениями, совершенными левым правительством, с которым у них назревало столкновение.

Видя это, врангелевское командование приказало находящимся в Болгарии частям в случае начала столкновений сохранять полный нейтралитет и выступать с оружием в руках только в исключительном случае. Например, даже если жизни русских изгнанников создавалась непосредственная угроза, они должны были в организованном порядке прорываться в Сербию.

Оговорка, разрешающая сражаться против болгарских силовиков, делалась лишь на случай, если это по каким-то причинам не удастся сделать и если болгарская армия двинется против левых. Врангель был вынужден предупредить болгарские власти, что если его подчиненным будет угрожать гибель, то они будут защищать себя с оружием в руках. Подобное заявление последовало после волны арестов, произведенных болгарской полицией среди простых русских офицеров.

Во многом причина столь болезненных для белогвардейцев действий болгарского руководства крылась в том, что еще на Генуэзской конференции 1922 г. Стамболийский близко сошелся с министром иностранных дел Советской России Чичериным. Большевики тогда сделали ставку на «обиженные» после Первой мировой войны государства Германского блока.

И эта тактика дала свои плоды. Во многом с их помощью красной Москве и удалось сделать первые бреши в своей международной изоляции. В частности, именно Анкара, София и Берлин в числе первых стран осуществили дипломатическое признание Советской России. Сразу после этого началась советизация Болгарии мирным путем, без крови, не штыками и пулеметами, а с помощью золота из Москвы.

Вместе с тем отношение большей части болгарского населения к гонениям на русских было резко отрицательным. Так, по донесению вступившего в командование марковцами полковника Емельянова, местное население «относилось к нам очень сочувственно, пыталось даже протестовать и, провожая наших арестованных (речь идет о высылке 6 июля 13 офицеров-марковцев), бросало им цветы»[390]. Такая же реакция простых болгар на репрессии против русских наблюдалась и в других местах.

Впрочем, так было не везде. По воспоминаниям белогвардейцев, живших тогда в Болгарии, «население относилось к нам, русским, без симпатии, а многочисленные коммунисты, расхрабрившиеся под властью Стамболийского, отравляли нам жизнь»[391].

В ряде случаев чекисты и болгарские коммунисты организовывали покушения на врангелевцев. По их свидетельствам, «Однажды во время танцевального вечера в помещении взорвались две бомбы – шесть русских было ранено»[392].

Кроме того, они указывали, что «до появления этого батальона были нападения на русских на мине Перник, и тогда же пострадал там от них генерал Витковский, прибывший с целью ознакомления с нашей жизнью. После сформирования батальона все это прекратилось, и только в отдельных случаях батальону приходилось малыми группами содействовать болгарской администрации в предотвращении нападений[393].

Как бы там ни было, конфликт достиг своего апогея 16 июля 1922 г. в Великом Тырново, где болгарским солдатом без всякой причины был убит юнкер Сергиевского артиллерийского училища Лобода и ранены шесть других юнкеров, из которых двое – тяжело.

Очевидец этого события, юнкер Каратеев М. писал, что «…часов в 11 вечера, когда несколько юнкеров мылись возле родника, который находился на склоне горы, шагах в ста от нашей казармы, туда подошел болгарский патруль и в грубой форме потребовал, чтобы они удалились. Это был явный произвол – родник находился в нашем расположении, а потому возник спор, вскоре перешедший в громкую перебранку. Дело происходило летом и, спасаясь от одолевавших в казарме клопов, многие юнкера спали снаружи, под деревьями. Человек пятнадцать юнкеров, услышав крики, вскочили с постелей и, как были, в одном нижнем белье, побежали к роднику. Подпустив нас на несколько шагов, патруль без всякого предупреждения открыл огонь из винтовок, в результате чего юнкер моего отделения Лобода был убит наповал, а шестеро – ранены. Один из них, Бетхер, получил очень тяжелое ранение и больше года провалялся в госпитале. Он выжил буквально чудом. Стреляли подло, с очевидным намерением убить нас – все ранения были в голову. Потрясенные и возмущенные юнкера хотели достать винтовки и расплатиться за кровь своих товарищей, но училищные офицеры этому категорически воспротивились.

Видя, что русские этим происшествием чрезвычайно возбуждены, начальник болгарского гарнизона на следующий день официально выразил нам свои крайние сожаления и обещал предать виновных в расстреле наших юнкеров военному суду, но, как позднее мы узнали, их просто перевели в другой полк…»[394]

С этого момента не проходило и дня без антироссийских выходок, которые становились все более наглыми и вызывающими. Причем 24 августа болгарские власти потребовали от чинов Корниловского полка и Технического батальона, сосредоточенных в Горно-Паничерево и Шумене, снять воинскую форму.

Однако 31 августа болгарские жандармы и полицейские избили девятерых молодых офицеров Николаевского инженерного училища. Кроме того, только в начале сентября несколько раз задерживалась корреспонденция, адресованная штабу 1-го армейского корпуса.

О том, насколько нетерпимая тогда сложилась ситуация в отношениях между болгарскими властями и белогвардейским командованием, свидетельствует приказ Главнокомандующего Русской армией от 15 сентября 1922 г. № 295:

«Мир снова свидетель великого предательства. Освобожденный русской кровью народ предает бежавших от кровавого ига доверившихся ему русских людей. Сыновей тех, кто пролил кровь за его освобождение, гонят, бьют, убивают, склоняя идти под красное иго, посягая на их честь, делая то, что не смогли сделать кровавые руки палачей…

Оставленные всем миром, безоружные и нищие, мы можем ответить нашим гонителям только презрением. Страдания и смерть не смутят нас. Мы не опускаем родное знамя, но, сняв с древка, сохраняем его на груди и, тайно храня, донесем его до родной земли. Мы не перестанем быть чинами Русской армии. Воскреснет Русь. Она откроет объятия тем, кто принес ей в жертву здание и жизнь, и с омерзением отшвыривает тех, кто в тяжкие дни продает ее сынов. И, тщетно раболепствуя, будут искать ее милостей предатели»[395].

Как свидетельствуют белогвардейские источники, в этот момент для обострения отношений между болгарами и белогвардейцами чекисты из Иностранного Отдела ГПУ во главе с получившим в Болгарии известность чекистом Чайкиным предприняли попытку подлога документов.

По версии врангелевского командования, они подбросили белоэмигрантам оружие и сфальсифицированные бумаги, якобы исходившие от высших руководителей Белой армии и содержавшие провокационные «приказания» нижестоящим командирам «быть готовыми к скорому захвату власти в Болгарии», сообщив при этом болгарским властям «о заговоре».

Документы были столь профессионально подделаны, что даже хорошо знакомые с подписями Врангеля и других генералов приняли их за настоящие. Пущенные в печать, эти фальшивки натворили много бед и вызвали возмущение болгар против белых русских. Начались повальные аресты белогвардейцев, и фактически их высылка на расправу в Советскую Россию была делом решенным.

Как выяснилось позднее, этот подлог был осуществлен не только с ведома левого болгарского правительства, заинтересованного в сближении с коммунистами, но и при активном участии его министров и высших чиновников.

Однако тогда это поставило находившихся здесь белоэмигрантов в мягко говоря «двусмысленное положение». Если раньше о принудительной высылке в Россию просто ходили слухи, то теперь их официально во всеуслышание подтвердило тогдашнее болгарское руководство. Местные газетчики начали активную пропаганду против русских изгнанников, утверждая, что «неблагодарным «руснаци» («русские» по-болгарски) не место на болгарской земле».

Купленные на советские деньги местные платные перья активно смаковали, фабриковали и раздували случаи «непристойного» поведения чинов Белой армии в Болгарии.

И хотя правительству Стамболийского не удалось столкнуть их лбами с большинством болгар, оно преуспело в создании для русских почти невыносимой обстановки. Распространение этих фальшивок стало давать пагубные для эмигрантов плоды. Агитаторы коммунистов на каждом углу твердили о том, что белые русские хотели совершить переворот, чтобы с болгарской земли начать новую войну против Советской России и втянуть в нее приютившую их страну.

Сенсационному «обнаружению» компромата предшествовал переход к коммунистам капитана Щеглова, хорошо знакомого со штабным делопроизводством, который активно участвовал во всех антироссийских акциях и предлагал начальникам белых частей добровольно перейти на службу к красным. Судя по всему, он мог быть причастен и к изготовлению фальшивых документов.

Однако чекисты, изготовившие эти документы, не учли всех тонкостей делопроизводства у своих врагов, и вскоре этот прокол «всплыл» на поверхность.

По мнению самих белогвардейцев, нахождение у них «компромата» и появление во дворе русского посольства в Софии оружия (якобы подброшенного) произошло после провала попыток агитации к переходу в советский стан.

Впрочем, до конца вероятность участия белогвардейцев в заговоре отрицать нельзя. По их воспоминаниям, «вскоре болгары решили взяться за нас всерьез. Толкнула ли их на это только политическая солидарность с товарищем Чайкиным, или имелись более серьезные основания, сказать не берусь – мы, юнкера, во всяком случае, ничего не знали. Но вполне возможно, что основания были и что в Болгарии уже созрел заговор для свержения правительства Стамболийского, к чему, по всей вероятности, было причастно и наше командование. И это, конечно, была не авантюра, а вынужденная самозащита: в случае дальнейшего усиления советских влияний всем нам грозила выдача»[396].

Сами коммунистические источники, например, речь видного представителя болгарских «красных» В. Коларов на 5-м Всемирном конгрессе Коминтерна, свидетельствуют об этом так: «В мае 1922 г., когда у власти находился Крестьянский союз, был раскрыт антиправительственный заговор русских белогвардейцев и болгарской буржуазии. Тогда партией была принята резолюция о необходимости поддержки крестьянского правительства…» [397]

В свою очередь, сам Коларов пишет: «Русские монархисты и контрреволюционеры в Болгарии… сочувствовали буржуазным партиям и готовы были помочь им, чем могли. Это было документально доказано еще в 1922 г… Раскрытие этого заговора подняло бурю негодования по всей стране»[398].

К удивлению белоэмигрантов, в этот трудный момент им помогла Французская военная миссия в Болгарии. Когда правительство Стамболийского якобы уже готовилось выдать их коммунистам и задержанные русские, в том числе и генерал-лейтенант Витковский, уже простились с жизнью, этому воспротивились высокопоставленные французские военные.

Судя по всему, Париж действовал подобным образом не от «избытка чувств» по отношению к белогвардейцам, а был взволнован попытками Москвы расширить свое влияние на Балканах.

В итоге, под давлением французов болгары ограничились новой высылкой большой группы русских офицеров в соседнюю Сербию и ограничили свободу передвижения оставшихся. В ответ на действия болгарской стороны белогвардейское командование потребовало от нее проведения детального расследования произошедшего[399].

О накале страстей свидетельствует факт закрытия в начале 1923 г. болгарскими властями посольства России и высылки из Софии посла А.М. Петряева[400]. Он как мог защищал русских изгнанников и всякий раз, когда левое болгарское правительство готовилось выдать белогвардейцев коммунистам, с помощью своих зарубежных связей срывал эти планы и был для большевиков словно кость в горле. В результате они продавили через Стамболийского закрытие «дипломатического представительства уже несуществующей страны» и настояли на изгнании «белогвардейского посла».

Деятельность дипломатического представителя А.М. Петряева – особая страница в истории белоэмиграции. Это была поистине напряженная самоотверженная работа: последний посол России в Болгарии почти не отдыхал и постоянно взаимодействовал с представителями Союзников ради отстаивания интересов тысяч своих соотечественников в этой стране. Из-за краха былой России «ставки русских» тогда заметно понизились и добиться выгодного для них решения стоило Петряеву титанического труда.

Поэтому представители прокоммунистических сил предприняли все меры, чтобы устранить его. Кроме того, Петряев серьезно рисковал своей жизнью, ведь тогда в Болгарии почти открыто, под флагом Красного Креста, действовали чекисты Гравицкий, Комиссаров, Секретев, Чайкин, а также выполнявший их указания бывший капитан врангелевской армии Щеглов[401].

Вместе с тем, тогда белогвардейцы оказывали болгарским властям скрытое сопротивление. Так, несмотря на запрет ношения русскими погон и возможности иметь у них военных руководителей, вместо высланных за границу начальников белогвардейцы выбрали новых. Вся переписка для поддержания связи между подразделениями шла глубоко законспирировано, по частным адресам.

Однако ситуация тогда для русских осложнилась еще больше из-за того, что болгары под влиянием коммунистической агитации и действий правительства Стамболийского стали в массе своей отказывать белогвардейцам в предоставлении работы, а все их имущество и деньги были конфискованы полицией и жандармерией. Но благодаря сохранившейся в тайне воинской организации и тому, что русские были в массе своей хорошими работниками, им даже в такой сложный период удавалось найти работу и поддерживать свое существование.

Этому способствовало и ухудшение тогда позиций коммунистов, которые пока не могли добиться ожидаемых «земледельцами» успехов на внешнеполитическом фронте.

Подобная ситуация нанесла правительству Стамболийского, рассчитывавшему на «быстрое признание коммунистов в мире», чем во многом оправдывал свой «флирт» с ними и сам премьер, сильный удар.

Конец правительства Стамболийского

Болгарские военные, недовольные происходящими в стране изменениями и заигрываниями Стамболийского с красной Москвой, 9 июня 1923 г. совершили государственный переворот, подготовленный «Народным сговором», блоком буржуазных партий, и «левый» кабинет Стамболийского пал.

По оценке самих болгарских коммунистов, «в июне банда алчных банкиров и спекулянтов, обанкротившихся на войне генералов и жадных до легкой политической карьеры профессоров, опираясь на силы заговорщицкой военной лиги «Кубрат» и при поддержке находившихся в Болгарии 10 тысяч врангелевцев, Македонской организации Тодора Александрова и генерала Протогрессова, свергла крестьянское правительство Стамбулийского.

Она захватила в одну ночь чисто разбойничьим путем власть, убив часть крестьянских министров, депутатов и других видных деятелей, пополнив тюрьмы тысячами крестьян и рабочих, противившихся перевороту, и подчинила болгарский народ своей военной диктатуре…» [402]

По свидетельству жившего тогда в Болгарии доктора Ретивова, после этого по всей стране прокатились волны беспорядков, в некоторых местах земледельцы и коммунисты оказали кровавое сопротивление новой власти, но оно было быстро сломлено»[403].

По данным другого коммунистического источника, «первая бойня была устроена сейчас же после государственного переворота, свергнувшего земледельческое правительство Стамболийского… Народ восстал против насильников. Значительное восстание было около Пазарджика, где находилась деревня Славовица с поместьем Стамболийского.

Борьба была ожесточенной. Однако победили узурпаторы. Сам министр-президент Стамболийский сдался в плен, был увезен на автомобиле и зверски убит военными властями. Труп его был похоронен в песке на берегу реки Марицы, откуда его вырыли и съели собаки. Официально же сообщалось, что Стамболийский был убит вследствие попытки его приверженцев освободить его…

Рядом с его могилой вся местность была покрыта трупами и могилами восставших. Те из них, кто остался в живых, были преданы суду… Карательные экспедиции свирепствовали по деревням…» [404]

Другой коммунистический источник свидетельствует: «Дня три город (София. – Ред.) глухо волновался. Не было сведений о нем (Стамболийском. – Ред.). Наконец, стало известно, что «он» был настигнут при попытке бежать за границу совместно с русским эсером, белогвардейцем Лебедевым, и убит» (выделено автором публикации). Судя по всему, той же участи подвергся и Лебедев[405].

Якобы тогда, в том числе и в восставшем Плевненском округе, погибли тысячи повстанцев[406].

В свою очередь, видный представитель болгарских коммунистов В. Коларов пишет о косвенном участии в этих событиях белогвардейцев: «Несмотря на то, что их (врангелевцев. – Ред.) военная организация была внутренне разложена, а их масса – деморализована, непримиримые монархисты (русские. – Ред.), однако, во время переворота 9 июня, были на стороне заговорщиков.

Они особенно отличились своими жестокостями и издевательствами над той частью белоэмиграции, которая, раскаявшись, была готова вернуться на свою родину. Специальная миссия врангелевцев заключалась в том, чтобы расправиться под покровительством болгарского правительства над «большевизированными русскими».

Памятными остаются их насилия и убийства, которые привели к отъезду из Болгарии миссии Советского Красного Креста…»[407] (по заявлениям белогвардейцев, под его «личиной» действовали чекисты).

Однако сами белоэмигранты свое участие в данных событиях отрицают. По их данным, накануне переворота болгарские офицеры приглашали своих русских братьев разобраться «с красной угрозой» вместе. Те, несмотря на большое желание отомстить коммунистам за свои страдания, не стали в этом участвовать, помня о приказе Врангеля не вмешиваться во внутреннюю жизнь Болгарии, чтобы в случае неудачи не осложнять и без того тяжелое положение эмигрантов и не давать повода говорить, что белогвардейцы пытаются захватить в ней власть.

Например, из Орхания писали: «Несмотря на полную нашу непричастность к случившемуся, есть сведения, что нас все же в некоторых кругах считают соучастниками и, если последует контрпереворот, особенно с участием коммунистической партии, то чувство самосохранения, вероятно, заставит и нас выступить, даже если бы мы этого не хотели».

В свою очередь, из Горно-Паничерова доносили: «Мы везде руководствовались ранее бывшим приказом Главнокомандующего (о невмешательстве чинов Русской армии в жизнь приютивших их стран. – Ред.). Во многих местах большевики обвиняют русских в участии в перевороте, что, к сожалению, не лишено иногда оснований (выдено автором публикации. – Ред.); но со стороны чинов армии этого замечено не было».

Из Пловдива сообщают: «В первые дни переворота были приглашения со стороны отдельных болгарских офицеров и нам взяться за оружие для поддержания нового правительства, но мы на это отвечали, что это их чисто внутренние дела и что русским не следует вмешиваться».

В Бургасе на аналогичное предложение генерал Греков заявил, что «без разрешения генерала Врангеля он не может начать формирования дружин из русских». «На прощание, – говорилось в донесении, – собеседник, улыбаясь, спросил: «Ну а если в городе выступят коммунисты, можем ли мы тогда рассчитывать на ваше содействие?» На это старший корниловской группы ему ответил, что коммунисты – наши исконные враги и в случае их восстания чины армии едва ли могут остаться безучастными зрителями».

Нужно поистине удивляться выдержке русских войск при этих исключительно трудных обстоятельствах. Едва ли нужно говорить, какая ненависть окружала имена падающего правительства и как трудно было этим «ландскнехтам», как любят выражаться наши левые недоброжелатели, удержаться на нейтральной позиции и остаться верными приказу Главнокомандующего.

Но во всех этих донесениях чувствуется тревога за будущее. Всеми чувствуется ожидание того момента, когда оставаться нейтральными станет невозможно»[408].

Белоэмигранты и правительство Цанкова

На смену кабинету Стамболийского пришло правое правительство Цанкова. По данным коммунистических источников, «профессор Цанков… опирался на самые реакционные слои болгарской общественности… на черносотенное офицерство, как своё, отечественное, так и на врангелевское… Инспирированный им военный переворот должен был положить начало плохо прикрытой военной диктатуре, проводимой в жизнь «Лигой запасных офицеров», русскими белогвардейцами и македонскими «экзекуторами»[409].

Это привело к позитивным изменениям в жизни белоэмигрантов. Например, согласно их воспоминаниям, «…в один прекрасный день по улицам Перника проскакали кавалеристы, разогнали народ, и было объявлено о свержении Стамболийского – Болгарией стал править царь Борис. В связи с этим изменилось и наше положение: в Пернике был сформирован вооруженный отряд из рот Корниловской, Марковской, Алексеевской, Дроздовской. Парад батальона принял болгарский генерал Волков»[410].

По воспоминаниям участников событий, «вторым сильным отрядом против нападений на нас большевиков был батальон, сформированный на Пернике, по роте от каждого полка 1-го корпуса, командиром которого был я. Батальон был вооружен винтовками, которые я сохранил во время разоружения нас Стамболийским[411].

В один из приездов на Перник военного министра генерала Волкова состоялся парад, в котором принимал участие и батальон в Пернике, без оружия, но в своих полковых формах. Командиры рот настолько удачно сделали подбор людей для парада, что вид здоровых, хорошо обмундированных чинов Русской Армии, включительно до парадных сапог, произвел на генерала Волкова большое впечатление, и он в своем слове так представил нас болгарам: «Берите пример с русских, тогда мы разобьем головы большевикам».

У меня до сего времени сохранились фотографии этого парада, где действительно батальон, быть может в последний раз, представился отлично. Мне кажется, что именно это официальное признание нашего участия в деле борьбы с большевиками, хотя бы только в районе мины Перник, вызвало успокоение, с одной стороны, и недружелюбное отношение лично ко мне – с другой, как к лицу, которому болгары оказывали содействие. Все это привело к тому, что после переписки с генералом Кутеповым я, по его совету, оставил работу на Пернике и переехал во Францию»[412].

Коммунистическое восстание

Однако разгон правительства Стамболийского стал для коммунистов сигналом к вооруженному выступлению против новой власти, вспыхнувшему через три месяца после этого. Примечательно, что «красные» припомнили ему подавление их выступления в 1919 г. и не поддержали июньское восстание его сторонников. Все эти счеты заметно ослабили результативность действий левых сил.

Накануне событий из Москвы в Одессу прибыли несколько десятков коммунистических эмиссаров и чекистов. Оттуда их переправили на шхунах в Болгарию, где они должны были руководить восстанием. К тому времени «прочная организация партийных окружных комитетов открыто подготовила на местах захват власти; окружные комитеты имели всюду своих уполномоченных, изучивших наилучший способ перехода власти в их руки»[413].

По плану коммунистов, выступление должно было начаться 17 сентября на юге Болгарии. Это был отвлекающий маневр – южное направление играло для них вспомогательную роль: правительство Цанкова должно было стянуть туда все немногочисленные войска, оставшиеся после разгрома в Первой мировой войне, а коммунисты в это время должны были нанести удар на севере и внезапным ударом захватить столицу.

В Софии действовал тайный революционный комитет, игравший роль штаба восстания, в который входили крупнейшие лидеры болгарских коммунистов Димитров, Колларов и Ванков, а также двое коминтерновцев из Советской России.

Он назначил восстание в столице на 24 сентября, сигналом к которому должен был стать поджог одного из правительственных зданий. Одновременно диверсионная группа коммунистов должна была вывести из строя местную электростанцию и полностью обесточить Софию.

Мятежники рассчитывали, что темнота сыграет им на руку и вызовет панику у сторонников Цанкова. Специально подготовленная дружина, воспользовавшись этим, должна была обезвредить столичный гарнизон. Ее членам заранее было выдано необходимое оснащение, включая фонари для оперативных действий в темноте. Одновременно с этим 250 коммунистов, переодетых в форму болгарских юнкеров, должны были внезапными ударами захватить ключевые здания столицы и нейтрализовать царя.

Расчет был на то, что полицейским и жандармам не придет в голову идея арестовывать «военных». Однако накануне выступления по утратившим бдительность коммунистам, которые стали вести свою разрушительную работу почти открыто, был нанесен сильный удар. Чтобы упредить их, в ночь с 8 на 9 сентября 1923 г. новое правительство Цанкова, извещенное о подготовке восстания, предприняло против заговорщиков превентивные меры, которые достигли своего апогея 12 сентября.

В итоге многие активные мятежники были арестованы еще до начала выступления, из-за чего оно «было обескровлено»[414].

По данным советских источников, «…с целью усиления террора правительство Цанкова по выдуманному предлогу, будто рабочие и крестьяне готовят вооруженное восстание с целью установления Советской власти в Болгарии, арестовало более двух тысяч деятелей рабочего движения; закрыло рабочие клубы, превратив их в полицейские участки, конфисковало имущество, типографии, средства и архивы партийных и рабочих профессиональных организаций и в то же время возбудило массовые преследования против тысяч их членов и сторонников по всей стране.

Таким образом, правительство Цанкова подтолкнуло рабочих и крестьян к сентябрьскому восстанию, которые поднялись на защиту своих прав и свобод, на защиту своего свободного существования…[415]»

Однако превентивные аресты сильно ослабили выступление, которое носило организованный опасный характер лишь на северо-западе страны. Во многих районах коммунисты были обезглавлены, связь между их ячейками была нарушена.

В результате без непосредственного приказа сверху в некоторых местах они не выступили, тогда как в других поднялись на свой страх и риск. В итоге выступление произошло нескоординированно.

В этих условиях восстание разумнее всего было вообще отложить, однако технически это было уже вряд ли осуществимо. Кроме того, в Москве не владели полнотой информации, а прибывшие из нее эмиссары «боялись упустить момент» и требовали «начинать как можно быстрее».

Коммунистическое руководство подталкивали на скорейшее выступление и селяне, желавшие пограбить горожан. В результате в некоторых районах мятежи начались уже 12 сентября 1923 г., за несколько дней до официальной даты восстания и без всякой связи с руководящим им центральным комитетом. Сигналом для них стал арест местных лидеров коммунистов, и их подручные опасались, что вслед за ними задержат и остальных революционеров[416].

Тем не менее кое-где, особенно на северо-западе страны, разыгрались настоящие бои, шедшие с переменным успехом, а в некоторых районах – и неудачные для официальных властей.

Видя шаткость национальной власти в Болгарии, в ряде местностей белогвардейцы пошли на превентивные меры, создав отряды самообороны, что доказало свою эффективность. На случай выступления коммунистов они заранее разработали план, по которому отдельные находившиеся на работах бойцы срочно прибывали на крупные сборные пункты и доставали спрятанное оружие.

Это были вполне оправданные меры, ведь с самого начала белоэмигранты оказались автоматически вовлечены в этот конфликт и «в тех случаях, когда требовали обстоятельства, русские части уже были способны оказать сопротивление»[417].

По воспоминаниям военного профессора Даватца, еще 6 июля 1923 г. «один из видных общественных деятелей, профессор К.Н. Соколов писал генералу Шатилову: «В стране полное спокойствие, но масса взрывчатого материала, и осенние месяцы будут критическими. В случае контрпереворота нас всех, и штатских, и военных, просто и без остатка перережут»[418].

Тревожный прогноз этот факически оправдался уже в конце сентября, когда по всей Болгарии началось выступление коммунистов, переходящее порою в настоящие бои. Но тут уже был открытый враг – и имелась директива Главнокомандующего (относительно самообороны подвергающихся нападениям. – Ред.)[419].

Между тем положение по всей стране было тяжелым. Мятежникам удалось захватить целый ряд сел на юге и в центре, а также почти весь северо-запад страны. Они мобилизовали в захваченных ими селах крестьян, вооружая их примитивным «оружием» – палками и пиками, и лишь проверенным выдавали советские «трехлинейки»[420].

Такое явление наблюдалось повсеместно. Подобное отношение к рядовым участникам свидетельствовало о том, что коммунисты не доверяли «движущей силе народного движения», не имея в его среде твердой опоры. С другой стороны, это отрицательно влияло на настроение крестьян, видевших, что мятежники, по сути, гонят их на убой с голыми руками на пулеметы.

Борьба в центральной и южной Болгарии

Во время этой недолгой, но кровавой гражданской войны белогвардейцы оказали коммунистам упорное сопротивление и понесли потери убитыми и ранеными.

В центральной Болгарии местным красным удалось овладеть многими селами, после чего они попытались захватить города. Так, по донесению из штаба Донского казачьего корпуса в штаб Врангеля, такое нападение произошло в ночь с 19-е на 20 сентября. Оказалось, что «болгарские коммунисты и крестьянская молодежь из окружающих Старую Загору деревень, общим числом около 600 человек, внезапно атаковали казармы, тюрьму, железнодорожную станцию города и ворвались в него, ведя уличные бои против правительственных сил. Наступление это к рассвету было отбито.

Однако вследствие внезапности, около половины четвертого утра коммунисты ворвались в казарму, занимаемую управлением нашей группы, где убили сотника Леонида Игнатьевича Еланскова, урядника Георгия Илларионовича В(Б)орохвостова и ранили подхорунжего Усова и старшего урядника Донской офицерской батареи Ла(о)щилина. При нападении на нас коммунисты потеряли 20–25 человек ранеными и убитыми»[421].

По данным самих белогвардейцев, произошло это при следующих обстоятельствах: в «казарме… в это время было мало народу и все мирно спали. Несколько офицеров было при этом убито, а остальные избежали такой участи лишь потому, что успели забаррикадироваться в одном из помещений и отчаянно отбивались несколько часов, пока восстание не было подавлено»[422].

Возможно, причиной неудачи нападавших стало то, что во время захвата занимаемых белогвардейцами помещений они предавались мародерству и грабежам. Так, в числе похищенных ими вещей были часы[423].

Среди убитых казаками коммунистов опознали сына болгарского генерала Велчева. Незадолго до этого он взял в плен своего отца, сохранившего верность правительству и дравшегося против восставших[424].

Участник событий болгарский коммунист П. Балтаджиев[425] так описывали этот бой: «В Старой Загоре одна часть членов партии (другая часть не принимала участия в движении) вместе с прибывшими из окрестных сел и деревень членами партии и земледельцами атаковали казармы, в которых были размещены войска (болгарские. – Ред.) и врангелевцы, но были отбиты.

Бой был чрезвычайно напряженным. Они успели занять вокзал и новый квартал города. В конце концов бойцы были вынуждены оставить город. Часть из них успела отступить к деревне.

В городе остались анархисты, также принимавшие участие в движении, которые были разбиты и потеряли шесть-семь человек убитыми. Оставшиеся в городе анархисты были убиты до последнего (человека. – Ред.).

Здесь, как и в других местах, было много жертв и жестокостей…

Товарищи, не принимавшие участия в движении, попали в руки противника и были жестоко избиты»[426].

По данным старозагорских казаков, все это после того, как здесь же вооруженная группа коммунистов напала на безоружных казаков. Почти одновременно с этим на шахтах «Вулкан» и «Марица» были арестованы русские рабочие-белоэмигранты, причем, если бы «не подоспел конный эскадрон из Ямбола, были бы расстреляны. Одиночные работавшие по деревням русские были всюду арестованы и только быстрое восстановление порядка правительственными войсками спасло им жизнь»[427].

Одновременно в городах Новая Загора и Чирпан коммунисты также пытались захватить власть, причем в первой их попытки увенчались успехом и там они продержались 15 часов. Однако видимого успеха в этом районе мятежники достигли лишь при захвате ряда сел. Именно отсюда депутат Тодор Луканов, объявленный «советским главнокомандующим», заявил о создании болгарской красной армии[428].

В Новой Загоре находилось белогвардейское инженерное училище и русский инвалидный дом. Юнкера и преподаватели взяли беззащитных инвалидов под охрану, отразили атаки противника и помогли болгарским правительственным отрядам выбить коммунистов из города.

Однако 20 сентября стало критическим днем для живущих в Новой Загоре русских. Восставшие заняли весь город, кроме казармы болгарского пехотного взвода и немногих русских учреждений.

И хотя несколько десятков болгар, блокированных в казарме, с помощью пулемета отразили атаки превосходящих сил противника, их положение было тяжелое. Несколько сотен красных обложили горстку солдат и офицеров, и к ним непрерывно прибывали новые подкрепления.

Мятежники накапливали силы и готовились уничтожить их массированной ночной атакой, когда оборонявшиеся не могли стрелять прицельно. Но «в помощь войскам явились проживавшие здесь русские»[429], которые рассеяли коммунистов и к вечеру помогли восстановить законную власть в городе.

Один из организаторов штурма этого города коммунистами, П. Балтаджиев, писал: «…Решили отправиться на захват казарм, расположенных вне города, в которых находились солдаты (правительственной армии. – Ред.), врангелевцы и три болгарских офицера.

Днем наступление предпринимать было опасно и в целях избежания лишних жертв было решено их атаковать ночью.

В течение дня в занятый город прибыли около 700 вооруженных борцов, занявших пригородные позиции.

Однако после обеда из Ямболя, в четыре-пять часов, прибыла пехота (правительственных сил. – Ред.), три эскадрона кавалерии и два артиллерийских орудия. Начался усиленный бой. Артиллерия стреляла в город.

В первую очередь был разбит сектор, на котором находились товарищ Балтаджиев и 50 бойцов. После этого он был принужден отступить в село.

Другой сектор, которым командовал Петко Иванов, продержался довольно долго, но и тот был разбит.

Ворвавшиеся войска учинили много насилия над населением, бесчинствовали и убивали его. (В том числе. – Ред.) была убита восьмидесятилетняя старуха. Была расстреляна секретарь женской организации (на позиции было четыре или пять вооруженных женщин, жены товарищей, арестовывали буржуазных дам). Был убит Генчо Миланов, местный адвокат. Был также убит его отец. Одежда и вещи Петко Иванова были вынесены (из его дома. – Ред.) и сожжены.

Отступавшие товарищи преследовались солдатами и одетыми в солдатское (болгарскую униформу. – Ред.) врангелевцами.

Усмирение было чрезвычайно жестоким. Захваченные в плен расстреливались. Зверски избивались дети коммунистов»[430].

В Чирпане русских жило очень мало, но и они оказывали активную помощь правительственным силам в наведении порядка.

Но, несмотря на эти успехи, ситуация для них продолжала оставаться очень напряженной. Особенно для района Старой Загоры. Город был обложен коммунистами со всех сторон. По сообщению из штаба Донского казачьего корпуса, «в Старо-Загорском округе, в некоторых деревнях, преимущественно расположенных в горах, таких, как Джлбоко, Хржщение, Мжглиш, Шипка, коммунисты в единении с болгарской молодежью, захватывая власть в свои руки, объявляли Советскую республику. Вблизи этих деревень и на окружающих горах в данное время идут бои правительственных войск, усиленных милицией, с коммунистами.

Ввиду возможного нападения на русские контингенты по соглашению с болгарскими властями в целях самозащиты приказано принять необходимые меры обороны.

Большой процент русских беженцев, живущих в городе, приходит для ночлега в казармы, где имеется болгарский гарнизон и организованные русские части. Жизнь их в городе совершенно не обеспечена.

Перед контингентами наших войск ставится вопрос, что делать в случае усиления гражданской войны: вооружиться ли лишь для самообороны или принимать участие, если к тому будет необходимость, в военных действиях правительственных войск»[431].

Кроме того, агенты ОГПУ отмечали активную роль белогвардейцев и «при подавлении восстания около станции Сарамбей. Участвовали в бою против коммунистических отрядов музыкантная команда Корниловского полка и донские казаки, работавшие в районе станции Сарамбей…» (судя по всему, речь идет о чинах Гундоровского полка, возглавляемых генералом Коноводовым. – Ред.)[432].

В этих событиях обращают на себя внимание следующие детали. Так, список указанных донскими казаками объектов, находившихся в руках болгарских красных, достаточно символичен. Показательно, что в районе Казанлыка первыми поднялись коммунисты, проживавшие в знаменитом с Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. селе Шипка. Дети и внуки тех, кого геройски в условиях жестокого холода и голода защищали на Шипкинском перевале отцы и деды оказавшихся в Болгарии белогвардейцев, вели себя весьма своеобразно.

Они забрали у охраны мемориального комплекса в память русских освободителей три старые «берданки» и церковные ключи. Войдя в храм, мятежники ударили в набат, который стал сигналом к выступлению соседних сел. Этим коммунисты не ограничились и надругались над святыней двух народов.

Впоследствии объединенный русско-болгарский отряд, освободивший Шипку, обнаружил факты глумления красных над православной святыней. Оказалось, что коммунисты выкололи штыками глаза святым на иконах, стреляли по ним как по мишеням и похитили из храма некоторые ценные вещи, после чего «с достоинством удалились».

На этом примере очевидно, что власти и население страны не только не исправили факты запустения и воровства в святом для двух народов месте, отмеченном белогвардейцами еще в апреле 1922 г., но и допустили еще большее кощунство над памятью погибших здесь русских и болгар. Вообще, – как писал один из командиров Корниловского полка в Болгарии М. Левитов, чувствуется «теплая признательность» благодарной Болгарии. Это и ее выпады за последнее время заставляют сожалеть, что рано ее освободили и не помешало бы кое-кому из них (болгар. – Ред.) еще потомиться в турецком плену и до сего времени»[433].

Можно было бы считать это преувеличением, если бы не одно «но». Коммунисты не просто подняли здесь восстание, но и демонстративно осквернили русский храм-памятник героям обороны Шипки.

Как писал живший тогда в Болгарии доктор Ретивов, «молодое поколение Болгарии совсем не знало роли России в освобождении их страны и лишь кое-кто говорил, что Александр II, ведя войну с Турцией, лишь только хотел завладеть проливами…

Вы никогда не можете положиться на вашего друга-болгарина и никогда не знаете, в какую минуту он вам изменит и из друга превратится во врага… В болгарине отрицательные стороны берут верх над положениями, вот почему среди них и трудно жить»[434].

Узнав о вооруженном выступлении болгарских коммунистов, 23 сентября Врангель отправил командующему Донским казачьим корпусом генерал-лейтенанту Ф.Ф. Абрамову предписание: «Ввиду внутренних осложнений, приказываю Вам:

1. Оставаться в Болгарии до моего особого распоряжения;

2. В случае необходимости, о чем всецело предоставляю судить Вам, взять на себя командование над всеми частями Русской армии, расположенными в этой стране, и передаю для этого Вам все мои права»[435].

Между тем в кратчайшие сроки – в течение считаных дней – выступления коммунистов в южной и центральной Болгарии, в том числе Новой Загоре и Чирпане, были подавлены с помощью белоэмигрантов[436]. Разбитые коммунисты отступили в Кортен, где Луканов продолжал создавать красную армию из многочисленных, но разношерстных и неорганизованных отрядов, готовясь к контрнаступлению.

Далее, днем 23 сентября, объединившись с жителями соседних сел, шипкинцы атаковали Казанлык, но с помощью русских добровольцев были отражены правительственными войсками и отошли от него, портя по дороге железнодорожные пути. Попытка поднять восстание в самом городе также провалилась: вечером того же дня на квартире акушерки Златевой были арестованы подпольный комитет болгарской компартии, а также организатор и инструктор местных окружных красных отрядов майор запаса Ванков.

Фактически это привело к разгрому антиправительственного движения в этом районе. Из допроса членов красного штаба выяснилось, что восстание координировали подпольные ревкомы из Пловдива, Софии и Старой Загоры[437]. В итоге при помощи белогвардейцев через два дня после начала коммунистического восстания в районе Казанлыка оно было подавлено.

Были попытки поднять восстания и в Пловдивском районе, но здесь мятежникам не повезло: русско-болгарские отряды их немедленно подавляли. В итоге коммунисты отыгрывались на взятых ими заложниках. Отступая в горы, они их нередко убивали[438].

В то же время отряд коммунистов из 250 человек попытался захватить другой крупный центр – Сливен, но объединенные силы болгарской армии и белогвардейцев отбили эту атаку.

В Софии организованное выступление мятежников удалось предотвратить благодаря профессионализму чинов болгарской контрразведки. Она сработала «на опережение», арестовав свыше 500 столичных коммунистов[439]. Тем не менее остающиеся на свободе мятежники попытались взять город, однако все беспорядки быстро пресекались, а их участники арестовывались[440].

Во время этих событий белоэмигранты организовали охрану наиболее важных объектов и предотвратили их захват. Таким образом, заговор в столице был предотвращен в кратчайшие сроки и почти без потерь с их активной помощью.

Между тем в селах в районе самой Софии было неспокойно, а в двух из них, Курило и Гниленцы, коммунисты захватили власть. Правда, продержались они там недолго: достаточно было появления там всего одного грузового автомобиля с солдатами, чтобы «народная власть» пала[441].

Активно участвовали в коммунистическом движении и женщины: например, «в районе Ихтимана были захвачены две учительницы, которые руководили восстаниями и были провозглашены президентшами советских республик в своих селах»[442].

В Белой Слатине главную роль в мятеже также играли представительницы прекрасного пола – на этот раз гимназистки, которые в числе первых взяли в руки оружие, арестовывали «контру» и несли у коммунистов полицейскую службу[443].

По признанию участвовавших в подавлении мятежа врангелевцев, одним из отличий болгарской гражданской войны от аналогичных событий в России было то, что большая часть российской учащейся молодежи активно выступила на стороне белых, а в Болгарии, наоборот, это была движущая сила мятежа, особенно в городах[444].

Активно участвуя в искоренении мятежа, русские продолжали нести потери. В том числе и потому, что коммунисты вымещали свою бессильную злость на белогвардейцах, спутавших им все планы, осуществляя физическую расправу над одиночными беженцами, попавшими им в руки.

Так, по сообщению белогвардейских источников, «близ станции Павликени, между Горно-Ореховицей и Плевной, 23 сентября группа комсомольцев остановила товарный поезд и произвела обыск. В одном из вагонов ехал русский офицер. Комсомольцы вытащили его из вагона и зверски убили»[445].

Между тем восстание коммунистов в южной Болгарии уже выдохлось. На 26 сентября власть правительства Цанкова была восстановлена в селах Костенец, Дольняя-Баня и Горна Василица, откуда повстанцы совершали нападения по линии железной дороги, и ситуация стала стабилизироваться.

На стороне коммунистов действовал импровизированный бронепоезд, вооруженный одним орудием, курсировавший между центрами восстания и ободрявший коммунистов. Однако на нем быстро закончились уголь и снаряды, и поэтому повстанцы его бросили.

По данным на 28 сентября, только в этом районе при участии белогвардейских отрядов были взяты в плен 3,5 тысяч повстанцев и еще полторы тысячи были убиты.

Утром 29 сентября, с занятием соединенными силами белогвардейцев и болгарской армии последнего красного оплота – села Карагулеш в районе Новой Загоры, в южной Болгарии восстановилось спокойствие[446].

Причем, по свидетельству врангелевцев, одной из причин подавления восстания в данном районе стало то, что далеко не все села и деревни выступили на стороне «красных».

Однако, согласно воспоминаниям белогвардейцев, до полного спокойствия еще было далеко: «В провинции всюду шли брожения и беспорядки, нередко принимавшие форму местных мятежей, которые имели тенденцию в случае удачи перерасти в общее восстание.

Наш район, чисто земледельческий (Тырново-Сейменский. – Ред.), был, пожалуй, наиболее спокойным, но и тут для поддержания порядка требовалось если не вмешательство, то постоянная демонстрация воинской силы.

Взводы и эскадроны болгарского конного полка, которым командовал наш друг полковник Златев, с этой целью беспрерывно разъезжали по округу, и обычно одно их появление умиротворяло политические страсти, разбушевавшиеся в том или ином селе.

Нужно сказать, что в Болгарии каждый безграмотный селяк считает себя великим политиком и обладателем панацеи от всех социальных болезней, и потому подобные страсти в любую минуту готовы вспыхнуть в каждом сельском кабаке, а оттуда вырваться на улицу.

Положение особенно обострилось через несколько месяцев после нашего производства в офицеры. Со дня на день все ожидали каких-то крупных событий.

На случай внезапного восстания в самом Тырново-Сеймене и в ближайших селах всех русских тут тоже должным образом вооружили: вдобавок к холодному оружию и револьверам, которыми мы располагали, из возвращенного нам кубанского арсенала все получили винтовки и патроны. Несколько пулеметов были тщательно вычищены и приведены в боевую готовность.

В русском гарнизоне была установлена караульная служба, которую день несли сергиевцы (имеются в виду выпускники Сергиевского артиллерийского училища), день – кубанцы. По ночам выставлялись дозоры и район казармы обходили вооруженные патрули. По счастью, все это совпало с зимним периодом, когда в селах работы не было и почти все мы сгруппировались в казарме.

В эту пору положение иной раз становилось настолько тревожным, что ночью нам приказывали спать, не раздеваясь, с оружием под боком. Такая предосторожность была далеко не лишней, ибо в случае восстания главная опасность грозила именно нам, тому уже были примеры»[447].

Однако по данным того же источника, «…в Тырново-Сейменском округе все ограничилось мелкими и разрозненными выступлениями, явно имевшими целью только отвлечь часть воинских сил правительства от более важных очагов восстания. Тут все это было быстро ликвидировано без участия русских, силами одного лишь болгарского конного полка…»[448].

Приморский район

В Приморском районе было также неспокойно. Особенно сильная активность коммунистов наблюдалась в Варненском округе. Повстанцы установили советскую власть во многих селах прибрежной полосы, а в ночь с 21 на 22 сентября напали на флотские казармы в Варне, но были отбиты.

Операция по захвату Варненского порта имела для болгарских коммунистов огромное значение: ее взятие должно было стать сигналом к непосредственному вмешательству в события Советской России. В случае захвата этой военно-морской базы советские корабли должны были начать открытую переброску в Болгарию военных грузов и «отрядов интернационалистов». Это должно было сильно повысить шансы мятежников на успех.

Накануне восстания, в дополнение к уже имеющимся в Болгарии советским коммунистам сюда тайно прибыла группа чекистов и советских военных специалистов для руководства действиями повстанцев. Кроме того, в выступлении принимали активное участие и русские эмигранты из «Союза возвращения на Родину», которые своим «революционным выступлением» должны были «искупить свою вину» перед большевиками. Только в одном округе Варны насчитывалось до полутора тысяч наших соотечественников, принявших участие в действиях против национальной Болгарии.

Для захвата стратегически важного порта Варны коммунисты разработали целую спецоперацию, во время которой их агенты Знаменский и Роденко с инженером Морозовым должны были взорвать арсеналы гарнизона Варны[449].

Однако благодаря бдительности чинов армии и флота, к которой накануне красного мятежа призывал военный министр кабинета Цанкова генерал Лазарев, а также помощи правительственным силам со стороны белоэмигрантов это выступление провалилось.

События на северо-западе

Если в центре и на юге Болгарии на подавление коммунистов в том или ином населенном пункте уходило не более двух-трех дней, то на северо-западе страны расклад сил был иным. Особенно тяжелое положение для белоэмигрантов и болгарских правительственных сил сложилось в районе города Белоградчика, где располагались части Марковского полка генерал-майора Пешни.

К вечеру 23 сентября 1923 г. коммунисты захватили власть практически на всем северо-западе Болгарии за исключением этого центра и объявили о создании советской республики. Город удерживался небольшим болгарским гарнизоном из солдат и местных добровольцев по численности не больше батальона, а также ротой марковцев.

В этот момент руководители выступления попытались даже распространить восстание за пределы Болгарии. Еще до начала выступления они агитировали сербов, пытаясь натравить их против национального болгарского правительства, разжигая среди них антиболгарские настроения. Одним из главных мотивов были воинские преступления отдельных болгарских военных на сербской территории во время Первой мировой войны.

В частности, сербов особенно озлобляло против них то, что на оккупированной войсками Германского блока территории Сербии были случаи насилия болгарских солдат над сербскими женщинами[450].

Кроме того, болгарские коммунисты обещали сербам нормализовать отношения двух стран, которые и после Первой мировой войны оставались крайне напряженными.

В результате сербы стали снабжать своих болгарских соседей-коммунистов винтовками со своих складов, захваченными при капитуляции болгарских войск в 1918 г.[451]

Эту операцию проводили сербские пограничники, лично переправлявшие оружие к коммунистам или вооружавшие повстанцев прямо в Сербии. Кроме того, сербы оказали красным болгарам и денежную помощь, а на границе сосредоточили войска, пытаясь отвлечь правительственные силы от подавления мятежа[452].

Тогда сербское руководство проводило близорукую политику, лозунгом которой было: «чем в Болгарии хуже, тем нам лучше».

В отличие от остальных районов Болгарии, где коммунистический пожар был быстро потушен, на северо-западе мятежникам удалось перейти в наступление и изгнать отсюда правительственные отряды. И если бы не помощь белогвардейцев, ситуация для национального болгарского правительства могла быть еще хуже.

Однако за это пришлось платить кровью. Так, при захвате коммунистами района Вратцы они арестовали работавшего на виноградниках севернее этого населенного пункта капитана Марковского полка Манушова. На момент ареста он уже был ранен пулей в грудь навылет. Скорее всего, это ранение было получено им в бою против коммунистов. Так или иначе, но на другой день болгарский правительственный отряд и местные жители подобрали в поле его раздетый и ограбленный труп. К огнестрельной ране добавились несколько колотых. Судя по всему, они добили этого тяжелораненого пленного.

Потери русских могли быть больше, если бы не заступничество местного населения. Так, на станции Бойчиновцы 23 сентября произошел короткий, но жестокий бой, в котором против превосходящих сил коммунистов вместе с небольшим болгарским гарнизоном участвовали несколько белогвардейских офицеров.

Силы были неравны, и коммунисты захватили этот населенный пункт. В их руки попали раненые русские офицеры Попов и Резанов, находившиеся в больнице. Коммунисты хотели учинить над ними расправу прямо на месте. «Лишь благодаря заступничеству врачей коммунисты отказались от намерения добить раненых»[453].

Участвовали русские добровольцы и в боях за один из центров края Берковице, который охранял лишь небольшой болгарский гарнизон. Утром 23 сентября к нему подошел крупный отряд коммунистов. Солдаты и офицеры оказали красным сопротивление, но последние подогнали орудие и после нескольких шрапнельных выстрелов подавили оборонявшихся.

От обстрела пострадал русский инвалидный дом, располагавшийся среди болгарских казарм. Находившиеся в Берковице 15 солдат и офицеров Алексеевского дивизиона успешно оборонялись от наседавшего противника, но, увидев отход болгарского гарнизона, также оставили этот город. Опасаясь репрессий, с ними уходили все русские, даже инвалиды, способные передвигаться[454].

В то же самое время группа марковцев из 21 человека под командованием капитана С.П. Керна[455], находившаяся в районе Рахово, два дня успешно защищала этот город, нанеся коммунистам большие потери. Однако под напором превосходящих сил противника она вынуждена была оставить свои позиции и переехала на австрийском пароходе в город Видин, где влилась в Русский отряд генерал-майора Курбатова[456], впоследствии сыгравший огромную роль в разгроме коммунистов. Отряд этот двинулся по железной дороге и соединился на станции Брусарцы с ядром генерала Пешни[457].

Примечательно, что, хотя участие белогвардейцев в болгарской гражданской войне было вынужденным, поскольку им угрожала гибель и они нередко просто защищали свою жизнь, генерал-лейтенант Абрамов запретил им это делать.

Так, 30 сентября 1923 г. он выпустил соответствующий приказ русским войскам в Болгарии: «из поступающих донесений я усматриваю, что при формировании болгарскими властями отрядов для преследования бандитов были случаи поступления в них добровольцами чинов нашей армии.

Мы должны избегать всяких поводов к нареканиям, что мы вмешиваемся в болгарские дела; а в приграничных районах это вступление в правительственные отряды может быть истолковано как враждебное по отношению к соседним державам действие. Поэтому поступать в них чинам нашей армии я воспрещаю»[458].

Такое поведение генерал-лейтенанта Абрамова выглядит очень и очень странным. Впоследствии в 1938 г. он был даже вынужден оставить пост начальника РОВС в Болгарии из-за подозрения, что он сотрудничает с советскими спецслужбами. И хотя фактов предательства Федора Федоровича не было обнаружено, репутация его была сильно подорвана. Белая контрразведка выяснила, что его сын, бежавший к отцу с советского парохода, где он работал матросом, был завербован чекистами.

Однако слова Абрамова услышали немногие. Им приходилось выбирать – жизнь или смерть, и нелепый приказ Федора Федоровича потому остался гласом вопиющего в пустыне.

Впрочем, к тому времени основные сражения с мятежниками уже кончились. И, несмотря на порой отчаянное положение, белоэмигранты проявили выдержку, героизм и доблесть, в очередной раз доказав, что рано еще их списывать с боевых счетов.

Русские везде активно помогали национальным силам подавлять восстания и восстанавливать законную власть. С их помощью малочисленная болгарская армия за неделю подавила коммунистическое выступление. Согласно имеющимся документам, «в пятидневной операции силы коммунистов на пространстве Видин – Лом – Вратца (Враца) – Берковица были совершенно уничтожены»[459].

При этом сами белогвардейцы явно пытались приписать себе в этом основную заслугу, о чем в своих воспоминаниях по данной теме, приводимых ниже, свидетельствует полковник Капнин.

Так, «по свидетельству генерала Пешни и других офицеров (русских. – Ред.), части болгарской армии действовали весьма нерешительно, не разбираясь в обстановке, быстро поддавались панике и не проявляли никакой твердости.

Мобилизованные же при первом удобном случае отставали от отряда и укрывались всеми возможными средствами.

Быстрый успех был обязан только присутствию русских.

Коммунизм в северо-западном углу страны уничтожен с весьма большим числом жертв для восставших. Все пойманные с оружием (в руках. – Ред.) уничтожались. Кроме того, местные жители, когда уже выяснились успехи правительственных войск, сами начали выдавать зачинщиков восстания, которые беспощадно расстреливались».

По данным того же источника, «среди погибших коммунистов пало много русских большевиков, организовавших сопротивление деревень…»

Следует заметить, что в большинстве местностей выступление было подавлено очень быстро – всего лишь за неделю и лишь в Фердинандском и Берковицком районах, где во главе движения стоял будущий вождь советской Болгарии Димитров, бои продолжались до конца сентября 1923 г.

Там отмечались многочисленные случаи насилия коммунистов над их политическими противниками. Белогвардейские источники указывают, что только в Берковице они повесили якобы не менее 17 человек. По их же данным были повешенные «новой властью» и в Фердинанде, в том числе женщины и дети[460].

Репрессии коснулись и оставшихся русских. Так, в Берковице коммунисты ворвались в русский инвалидный дом и разграбили его. В этом участвовали главным образом жители окрестных сел, которые пришли на поддержку берковицким коммунистам, вооруженные палками и старинными кремневыми ружьями.

При этом повстанцы отнимали последнее не только у зажиточных болгар, но и даже у беспомощных русских инвалидов, неспособных самостоятельно передвигаться. Дошло до того, что красные отняли у них продукты, приготовленные на зиму, и обрекли их на голодную смерть, поскольку они не могли добывать себе хлеб трудом.

Но и на этом восставшие не успокоились. После грабежа несчастных калек согнали в одно место, где они находились под пристальным надзором. При этом обыски не прекращались: красные искали спрятанное врангелевцами оружие. Инвалидам обещали, что, после взятия ими Софии, их или убьют на месте, или отправят на расправу в Советскую Россию.

Два или три раза в день коммунисты вызывали население барабанным боем на главную площадь, где объявляли ему о своих победах, обещая занять в скором времени всю Болгарию. Когда же дела у красных пошли плохо, они решили в отместку перед уходом убить беспомощных инвалидов на месте.

И вот приговоренных 25 сентября вытащили для расправы на площадь, и те стали прощаться с жизнью. Но в этот момент над Берковице пролетел самолет правительственных войск, а неподалеку заговорили пушки. Среди деморализованных красных началась паника, они забыли о русских калеках и бежали.

На другой день, 26 сентября, Берковице был занят правительственными войсками и русскими добровольцами. После этого начальник болгарского отряда разрешил местным жителям самим наказать «паршивых овец из своего стада». Зажиточные селяне так настрадались от владычества коммунистов, что стали без пощады уничтожать своих восставших соседей, и властям, рисковавшим утратить контроль над ситуацией, пришлось приложить немало усилий для прекращения самосудов.

После того, как провалилось красное восстание в городе Лом, который должен был стать центром мятежа на северо-западе страны, главным оплотом коммунистов в Болгарии стал Фердинанд. «Ломовое восстание» подготовил «красный мэр» Пастармаджиев. Однако красным не удалось сломить сопротивление местного гарнизона и русских добровольцев, и «красный кмет», уйдя из Лома с отрядом в 400 штыков, неожиданно появился в Фердинанде и стремительным ударом взял его[461].

По данным белогвардейцев, мятеж в Фердинанде активно поддержало еврейское население города. По этой причине после его подавления евреев, в том числе и невинных, подвергли репрессиям[462].

Затягивание с ликвидацией Берковице-Фердинандской группировки противника было обусловлено тем, что повстанцы испортили железную дорогу, и потребовалось три дня, чтобы восстановить по ней движение. Перед сдачей Фердинанда, 28 сентября коммунисты решили казнить 122 человека, половина из которых были русскими. Однако в ночь с 27 на 28 сентября город был взят стремительной атакой правительственных сил, и приговоренные к смерти были освобождены[463].

В тоже время, некоторое время оставалась неизвестной судьба уведенных при бегстве коммунистов из Фердинанда 50 белогвардейцев.

По данным лидеров болгарских коммунистов, «группа врангелевцев в 50 человек попала в плен к повстанцам в окрестностях Фердинанда. Как это ни было неприятно, но белогвардейские русские газеты «Дни», «Последние Новости» и «Революционная Россия» были вынуждены признать этот факт.

В этой связи «Дни» выражали особое сожаление, что русские эмигранты ответили неблагодарностью болгарскому народу за его гостеприимство…»[464].

Оказалось, что большинство из уведенных пленных были живы – якобы красные были охвачены такой паникой, что по дороге бросили даже своих заложников, с которыми они так мечтали свести счеты. По данным другого источника – они просто не желали новых напрасных жертв.

Тем не менее именно в этой местности правительственные войска дважды терпели поражение. Во многом это объясняется тем, что в Фердинанде и Берковице коммунисты успели организовать собственные органы власти, в том числе Революционный Комитет и подобие Красной армии с Лукановым во главе.

Кроме того, сила сопротивления коммунистов именно в этом районе объясняется близостью сербской границы, через которую они при помощи подкупленной пограничной стражи получали деньги и оружие. Это также сыграло им на руку, когда они бежали из страны после провала восстания.

В результате большинство вождей коммунистов смогли просочиться через границу и уйти от преследования. Так, на румынскую территорию через проход Святой Николай у Врышка Чука ушли Димитров и Колларов. В этом районе коммунистам удалось в самом начале мятежа разоружить граничар и заменить их своими людьми.

Румыны встретили коммунистов враждебно, и многие из них были ими задержаны или убиты при переходе границы. Например, Луканов был окружен румынскими пограничниками. Когда они его пытались арестовать, он покончил с собой[465].

Видя преследования мятежников властями Румынии, до тысячи коммунистов, в том числе и Димитров, перебрались в Сербию, где местные власти укрыли их на своей территории[466].

Их вожаки, подняв плохо подготовленное восстание, стоившее им тысяч жизней, в то же время хорошо спланировали свое собственное спасение. Вскоре неудавшиеся лидеры «коммунистической Болгарии» всплыли в СССР[467].

Однако и после этого говорить об окончательном замирении страны было рано. Еще целый месяц правительственные войска совершали рейды по глухим районам, вылавливая мятежников. Несмотря на запреты Абрамова, их сопровождали русские добровольцы.

Не случайно, что белогвардейцы несли потери и в этот период. Так, в ночь со 2 на 3 октября в Варне был тяжело ранен генерал-майор Посохов. Он находился у себя на квартире, когда подкравшийся коммунист, увидев русского генерала через незанавешенные окна, выстрелил в него. Пуля, пробившая деревянную стенку дома, едва не погубила Посохова[468].

Коммунисты о роли белогвардейцев в подавлении восстания

Московские вдохновители выступления обвинили в его провале отнюдь не себя, а окружные комитеты болгарских коммунистов, которые кроме Фердинанда не смогли полноценно захватить власть ни в одном из стратегически важных болгарских центров[469].

Они указывали, что болгарские коммунисты не извлекли для себя уроков из событий 1917–1920 гг. в России: «Горький опыт нашей Гражданской войны, приведший нас к ЧК и Ревтрибуналу, там… использован не был»[470].

Болгарские красные, оправдываясь перед московскими товарищами за провал мятежа, заявляли о «предательстве» одного из его организаторов, который раскрыл планы их действий и сорвал захват столицы.

В этом есть доля истины, поскольку в ходе нейтрализации софийских коммунистов выяснилось, что они неплохо подготовились к мятежу. Например, комсомольцы, переодетые в мундиры юнкеров, кое-где, в ожидании сигнала к действию, успели сменить караулы у важнейших зданий Софии[471]. Однако когда они попытались овладеть ими, в бой с мнимыми юнкерами вступила настоящая болгарская военная молодежь, которая и сорвала эти замыслы.

В то же время одной из главных причин поражения «Сентябрьского антифашистского восстания 1923 г.» Димитров назвал «наличие в стране внешних сил». По его словам, когда многие болгарские солдаты отказались стрелять по «восставшему народу», их заменили «врангелевцы и македонцы», число которых, по его данным, составляло не менее 10 тысяч человек.

Однако тут лидер болгарских коммунистов явно кривит душой. В 1923 г., несмотря на возвращение части малодушных в советскую Россию, «врангелевцев» в Болгарии действительно было около 10 тысяч штыков и сабель, но непосредственное участие в событиях приняли лишь пять процентов от этого числа.

Влияние же на события македонцев было, судя по всему, еще менее значительным. Просто Димитрову надо было как-то оправдаться за провал восстания перед красной Москвой и потраченные впустую большие суммы денег.

Соответственно, он пользовался любой возможностью, чтобы показать «неравенство сил трудового народа и «фашистской реакции», которой на помощь пришли «недобитые белогвардейцы» и «наемники-македонцы».

То, что лидер болгарских коммунистов, мягко говоря, кривил душой, явствует из его дальнейшего повествования: «врангелевцы и македонцы располагали орудиями, пулеметами, аэропланами и даже танками»[472].

Если у белогвардейцев пулеметы были свои, а орудия кое-где дали болгарские правительственные войска, то ни о каких танках и самолетах говорить не приходилось: всю технику они оставили в ноябре 1920 г. в Крыму, а у самих болгар после поражения в Первой мировой войне остался всего один самолет, использовавшийся при подавлении восстания для связи между правительственными отрядами.

Между тем и сам Димитров проговорился об использовании им «внешних сил», признавшись в том, что левая часть македонцев «работала с нами»[473].

В чем, несомненно, был прав Димитров, так это в том, что участие белогвардейцев в подавлении коммунистического мятежа действительно сыграло важнейшую роль.

Так, участник восстания в южной и центральной Болгарии П. Балтаджиев отмечал роль белоэмигрантов в его подавлении, указав, что «врангелевцы действовали, главным образом, в городах…»[474].

И хотя их участие было минимальным с точки зрения количества штыков и сабель, зато оно ободрило национальные силы болгар, стало деморализующим фактором для мятежников и заставило колеблющихся сначала держать нейтралитет, а затем поддержать правительство Цанкова.

Кроме того, даже те минимальные силы белогвардейцев, которые были задействованы при подавлении, сделали очень много для разгрома красных, и в результате народная молва многократно приумножила их численность, сделав «непобедимыми чудо-богатырями».

Красноречивую оценку усилий белогвардейцев при подавлении данного выступления дают сами советские источники: «…Врангелевцы и отряды Македонской организации помогали буржуазии разгромить народное восстание. Правительство Цанкова тогда уничтожило несколько тысяч арестованных беднейших рабочих и интеллектуалов, а тысячи других изгнало на чужбину…» [475]

Следует заметить, что выступление (во всяком случае, в северо-западных районах) все же застало официальные власти страны врасплох. В его подавлении правительству Цанкова активно содействовал «Союз запасных офицеров и подофицеров», помогавший экстренно формировать новые воинские части (большая часть бывшей болгарской армии была демобилизована и по условиям капитуляции и последующего мира с державами-победительницами ее ограничили по численности и техническим средствам).

Однако на это потребовалось время. Поэтому помощь белогвардейцев правительственным силам пришлась весьма кстати.

Сами коммунисты пытались оправдываться по поводу своего поражения, приводя в качестве доводов и другие примеры: «…Без оружия (одно только наличие у них артиллерии уже не свидетельствует в пользу данного довода. – Ред.)., без железных дорог (использование ими бронепоездов на северо-западе и юге страны также опровергает данное утверждение) и укрепленных баз, очутившись в тисках между получившими мандат на истребление крестьян врангелевцами, между македонскими четниками, выродившимися в бандитов, продавшихся Англии и Италии, и, наконец, между офицерскими отрядами Цанкова, – болгарские крестьяне были разбиты, рассеяны и частью расстреляны рассвирепевшими палачами…» [476]

По оценке одного из руководителей тогдашних болгарских коммунистов В. Коларова, этому способствовало то, что «ко времени Сентябрьского восстания организация врангелевцев была уже восстановлена и готова к услугам правительства (Цанкова. – Ред.). Ей была поручена охрана шахты Перник (там в том числе работали донские белоказаки генерала Морозова и представители «цветных» частей полковника Левитова, не допустившие ее захвата шахтерами-коммунистами. – Ред.) и почти во всей стране врангелевцы участвовали в подавлении восстания и в учинении зверств над болгарским народом.

Бесспорно установлено их участие в событиях в местностях Новой и Старой Загоры, Казанлыка, Фердинанда, Белоградчик, Варны и пр. Бывший городской голова города Варны (Дмитрий Кондов. – Ред.) был зверски убит врангелевцами…

Болгарская кровь не только ухудшит положение русских в Болгарии, но и всегда будет мешать добрым отношениям между двумя этими народами…» [477]

Другой коммунистический источник сообщал, что Дмитрий Кондов был убит 23 сентября на улице Варны врангелевцами совместно с болгарскими полицейскими, когда его вели из полицейского участка в казармы 8-го полка[478].

Негодование представителя болгарской компартии понятно, поскольку именно белогвардейцы во многом сорвали планы ее руководства.

Примечательно, что секрет невыступления в тех или иных районах коммунистов как раз объяснялся наличием там сил белогвардейцев. Например, речь в том числе шла о районе Тырново-Сейменово.

Так, только что выпустившийся в офицеры из Сергиевского артиллерийского училища М. Каратеев вспоминает: «В экстренных случаях местные власти, не располагавшие достаточными силами, обращались за помощью к нам, и мы в ней никогда не отказывали.

Помню, однажды около часу ночи начальнику русского гарнизона генералу Лебедеву сообщили, что на одной из ближайших железнодорожных станций происходят крупные беспорядки, со стрельбой, и попросили немедленно отправить туда небольшой отряд для их подавления.

Моментально мы, в составе вооруженного винтовками и пулеметом взвода, выехали туда на специально поданном паровозе, но ни одного выстрела сделать нам в эту ночь не пришлось: когда мы прибыли на место, все там было спокойно и тихо. Оказывается, кто-то успел сообщить по телефону, что из Сеймена выехал вооруженный русский отряд – этого известия оказалось достаточно, чтобы бунтари сейчас же угомонились и разбежались по домам.

Гораздо хуже и неприятней бывало, когда в качестве восстановителей порядка и спокойствия приходилось появляться в тех селах, где нам случалось работать и до, и после этого. Правда, в этих случаях мы всегда держали себя корректно и нигде ни разу не применили оружия или силы.

Как-то раз, еще осенью, часов в 11 вечера, наше начальство получило из болгарской комендатуры сообщение, что в селе Костантинове коммунисты устроили митинг и побуждают народ к немедленному восстанию – нас просили навести там порядок. Село было невелико и находилось в трех верстах от Сеймена, а потому, справедливо рассудив, что ничего серьезного по масштабам там происходить не может, на усмирение отправили всего шесть человек, и начальником этого грозного отряда назначили к сожалению меня.

Выступили мы пешком и в Костантиново прибыли вскоре после полуночи. В селе царила полная тишина, лишь кое-где лениво побрехивали собаки. Как почти всегда в таких случаях бывало, слух о нашем выступлении какими-то неведомыми путями нас опередил, и на околице мы были встречены несколькими пожилыми крестьянами во главе с кметом, который меня поспешил заверить, что перепившихся и заваривших кашу скандалистов уже уняли собственными силами, и в нашей помощи нет никакой надобности.

Во время этого доклада чувствовал я себя весьма неловко. По иронии судьбы, встреча произошла в нескольких шагах от ямы, в которой всего месяц назад я делал саман (кирпичи. – Ред.) этому самому кмету! Тогда я ему, как обычно, говорил, что был простым солдатом, теперь он с удивлением поглядывал на мою амуницию и офицерские погоны, я елозил глазами по сторонам, и оба мы усиленно делали вид, что друг друга не узнаем. После этого случая я больше никогда не ходил в Костантиново работать»[479].

Но, говоря о причинах поражения, коммунисты по понятным причинам распространялись не обо всем. Так, они умолчали о, судя по всему чрезмерном увлечением восставших алкоголем. Все запасы спиртного, например, в Фердинанде, они полностью реквизировали «на нужды революции»[480].

Не исключено, что вышеприведенные данные о танках и аэропланах местных и пришлых белогвардейцев, как и полумифических македонских «фалангах» Цанкова и 10 тысяч «золотопогонников» вместо 500 реальных участников, появились именно благодаря этому.

Действия белогвардейцев в Болгарии были отмечены и высшими представителями белогвардейского командования. Так, генерал Врангель писал в приказе 16 октября 1923 г.: «Счастлив отметить, что в эти тяжелые дни все господа офицеры, солдаты и казаки снова проявили полную выдержку и самообладание, в точности выполнив мои указания о невмешательстве во внутренние дела приютившей их страны и в то же время, по мере сил, мужественно защищая находившихся при частях женщин, детей и инвалидов в часы опасности. Горячо благодарю всех дорогих соратников, выполнявших беззаветно свой долг. Отдельную благодарность приношу славным Марковцам, во главе с доблестным генералом Пешней, мужественной защите которых многие русские семьи обязаны жизнью».

Роль марковцев в этих событиях отметило и ГПУ: «Выступление 1923 г. дает все основания полагать, что действия руководимых генералом Пешней частей были энергичны, активны и беспощадны…»[481]

В результате планы руководства СССР по коммунизации Болгарии были сорваны. Доказательством того, что красная Москва была кровно заинтересована в «революции» на Балканах, служит заявление коммуниста Тихомирова: «Никакая международная обстановка не могла бы вынудить нас к непризнанию советской Болгарии, если бы таковая зародилась реально, хотя бы только на части ее территории»[482].

Однако этого не случилось. Последние высокогорные села, занятые коммунистами, были освобождены от них войсками Цанкова 4 октября, и этот день можно считать конечной датой в подавлении восстания 1923 г., за которое красные, по собственному признанию, заплатили 20 тысячами жизней. Потери правительственных войск по официальным данным составили менее 500 убитых.

Красные попы

Отличительной особенностью этого выступления было непосредственное участие на стороне коммунистов священников. Отличным примером могут служить действия служителя культа села Медковец, руководившего одним из самых крупных красных отрядов на севере страны.

Судя по всему, речь идет о священнике Андрее Игнатове, руководителе коммунистического восстания в Ломском уезде[483].

По данным другого источника коммунистов, «болгарский писатель Г.О. Милев написал революционную поэму «Сентябрь». В этой поэме автор рисует образ революционера-попа, который стал вожаком восставших крестьян деревни Медковец. Карательный отряд повесил этого попа без всякого суда.

Когда палач-офицер накидывал ему на шею веревку, руки его задрожали. А поп усмехнулся, взял у него веревку и с возгласом «Трепещите, палачи, день народной мести приближается, сам накинул ее себе на шею и повис… За эту поэму Милев позднее поплатился жизнью»[484].

В центральной Болгарии среди коммунистов был широко известен в Старо-Загорском округе «красный поп» Динев из села Коларово. Он, несмотря на свое духовное звание, вступил в компартию и активно участвовал в борьбе против правительственных сил, став одним из организаторов сил коммунистов и проводя проповеди в поддержку восставших. После подавления восстания его удалось поймать[485].

Что с ним стало, автору данной книги доподлинно неизвестно, но, скорее всего, его ожидала та же судьба, что и повешенного руководителя восстания из села Медковец Андрея Игнатова.

Борьба против коммунистов после сентября 1923 г

Однако до окончательного замирения страны было еще далеко, и ее власти пытались завоевать доверие колеблющихся. Так, новое болгарское правительство после разгрома мятежа известило население страны о действиях павшего кабинета Стамболийского.

Оно провело соответствующее расследование и опубликовало документы, обличающие его в подкупе российскими коммунистами, на деньги которых оно якобы фабриковало липовые обвинения против белогвардейцев.

В частности, специальная комиссия Добриновича составила по итогам разбирательства доклад «О злодеяниях и преступлениях земледельческого правительства в отношении контингентов Русской армии в 1922 г.», в котором доказала факты подкупа его министров российскими коммунистами, в том числе главы МВД Райко Даскалова, а также начальника жандармерии и общественной безопасности Димитрия Мустанова.

В обвинительном акте Добриновича говорилось, что большевики в Болгарии обнаглели до того, что образовали здесь собственную «чрезвычайку». Она занималась политическими убийствами особенно неугодных для нее лиц, например, эмигранта Агеева, казненного «за измену», и генерала Покровского как опасного политического противника, занимавшегося заброской белогвардейских диверсионных групп в Советскую Россию.

Расследование Добриновича, доказавшее факт невиновности белогвардейцев и выявившее вину коммунистов, сняло с врангелевцев прежние обвинения. После этого высланным Стамболийским генералам и офицерам позволили вернуться в страну и возвратили отобранное имущество и ценности.

Таким образом, участие в разгроме коммунистического мятежа коренным образом улучшило жизнь русских в Болгарии.

Между тем неприятности для представителей белоэмиграции в Болгарии после разгрома коммунистического выступления, хоть и не в прежнем объеме, все еще продолжались. Потерпев поражение в открытой борьбе, их противники стали осуществлять в отношении их акты физического насилия.

Так, 24 января 1924 г. в городе Севлиево было совершено нападение на группу белоэмигрантов во главе с генерал-майором Манштейном. Толпа болгар, вооруженных палками, стала оскорблять и грубо приставать к бывшим с ними русским дамам, а также вступила с драку с капитаном Чижовым и самим Манштейном.

Примечательно, что после первого инцидента белые офицеры вызвали полицию, которая задержала по крайней мере одного из хулиганов. Однако, судя по всему, его вскоре отпустили, и он вместе со своими товарищами вновь попытался напасть на белоэмигрантов.

При этом они открыто обещали «посчитаться с ними», и в результате начавшейся драки Манштейну даже пришлось стрелять на поражение. Один из нападавших был тяжело ранен, русский генерал-майор был арестован и позднее выпущен под залог. Однако против него было начато уголовное дело с угрозой заключения на два года в тюрьму. В этой связи белогвардейское руководство занялось поисками адвоката для отстаивания интересов Манштейна в суде[486].

Кроме того, на мине Перник только с 17 по 29 июля произошло три избиения и нанесено одно ножевое ранение работавшим здесь белогвардейцам, причем одного из них за этот период избили дважды[487].

Тогда же, в 1924 г., местная полиция незаконно арестовала донского казачьего офицера и отобрала у него золотое пенсне, которое так и не было возвращено[488].

Подготовка нового коммунистического восстания

Между тем советские спецслужбы вскоре после сентябрьской неудачи стали готовить новое выступление. Особое внимание они при этом уделяли слежке за организованными отрядами и подразделениями белоэмигрантов.

В одном из своих докладов 1924 г. агентура ИНО ОГПУ сообщала, что, несмотря на свою жесткую антикоммунистическую позицию, «части генерала Врангеля выступят только в том случае, если их непосредственно заденут…».

Вместе с тем, согласно тексту доклада, добиться нейтралитета белогвардейцев при повторном выступлении в их представлении было невозможно. Так, при дальнейшем изложении информации о различных ячейках белоэмигрантов по стране агенты ИНО ОГПУ подробно описали положение дел Перникской группы.

По их информации, она, «к которой, вероятно, примкнут и другие русские (не врангелевцы), не позволит перниковским рабочим выступить против правительства, и тем обеспечит столицу (то есть ее безопасность. – Ред.) с запада…».

«Бургасская группа… Начальник – Корниловского полка генерал-майор Силин. По примеру прошлого года можно ожидать действий этой небольшой, но хорошо руководимой группы (численность около 100 человек. – Ред.), к которой, вероятно, присоединятся еще до 200 человек беженцев»…

Ниже агентура ИНО ОГПУ дала следующее красноречивое заключение о роли белогвардейцев в обеспечении безопасности правительства Цанкова:

«А) Столица обеспечена;

Б) Перник обеспечен;

В) Северная магистраль находится под серьезной угрозой, в особенности в районе станции Мездра и города Ореховица»[489].

Несмотря на это, коммунисты все же стали готовить новое выступление, о чем стало известно врангелевцам. Их представители на местах на протяжении 1924 г. неоднократно докладывали об этом.

Так, в своем докладе о положении русской эмиграции в Болгарии (сделан не позднее 14 мая 1924 г.) ИНО ОГПУ указывалось следующее: «На станции Белово (южная Болгария) один из кубанских казаков, связанных со своей частью, получил из Сарамбея письмо от командира своей сотни. В нем последний предлагает всем казакам быть вместе, так как в Болгарии, по его сведениям, в скором времени предполагается восстание коммунистов.

Слухи эти, по сведениям репатриантов (возвращающихся в Советскую Россию. – Ред.), действительно циркулируют среди населения, видимо, благодаря им белое командование, точнее, штаб Врангеля, отдал приказ о необходимости всем военнослужащим белой армии держаться по возможности сплоченно и организованно…» [490]

Далее подобные настроения лишь усиливались: «Июль. Генералом Коноводовым (начальник гарнизона города Сарамбей, 5-й артиллерийский дивизион. – Ред.) приняты меры к улучшению самообороны…

Август, город Станимака… Усилившиеся одно время слухи о возможности выступления коммунистов заставили всех держаться настороже…

Город Шумен, Технический батальон, начальник гарнизона полковник Дьяченко. Деятельность коммунистов, а также советских агентов за последние три недели усилилась. Число их в Шумене и особенно в Варне очень велико, и они за последнее время стали более активны.

На днях в Шумене разбрасывались коммунистические прокламации с призывами к вооруженному восстанию и в них упоминалось, что выступление должно быть направлено против врангелевцев… В случае выступления коммунистов против нас рассчитывать на значительное содействие нам администрации в Шуменском районе не приходится.

Город Горная Джумая… Тревожное настроение в связи со слухами о готовящемся выступлении коммунистов улеглось, однако оно принесло свою пользу, повысив нашу готовность…

Мина Перник. Настроение рабочих хорошее. Замечается некоторая нервность в связи с упорно циркулирующими слухами о предстоящем выступлении коммунистов. Такую нервность проявляют и все чины администрации мины…» [491]

Следует заметить, что подготовка нового коммунистического выступления не застала врасплох ни местные болгарские власти, ни находящихся на их территории белогвардейцев. Причем последние своими действиями опровергли данные ИНО ГПУ об их ожидаемом нейтралитете в случае, если им не будет непосредственно угрожать опасность.

Так, осенью 1924 г. они принимали участие в ограниченных операциях по нейтрализации мятежников. Об этом докладывал в своем рапорте от 15 октября того же года за номером 5393а генерал-лейтенанту Ф.Ф. Абрамову генерал-лейтенант В.К. Витковский.

По его информации, «27 сентября окружной управитель Враценского округа около 19.30 пригласил к себе находящегося во Враце начальника рабочей партии 1-го армейского корпуса Гвардейского отряда полковника Кривского и обратился к нему с просьбой оказать содействие силами Русской армии, находящимися на работах во Враце, для ликвидации намечающегося в округе коммунистического съезда.

По имеющимся у окружного управителя сведениям, в районе сел Лютоджик – Згорн – Град 28–29 сентября должны были собраться коммунистические делегаты из различных мест Болгарии и от находящихся в Сербии эмигрантов.

Съезд, место проведения которого намечалось в горах, должен был охраняться силами четников-коммунистов. В связи с этим не исключалось и их вооруженное выступление.

Окружной управитель предлагал оцепить всю местность и захватить всех собравшихся на съезд. Для этой операции планировалось привлечь местный очень малочисленный гарнизон и отделения Союза офицеров и подофицеров, а также рассчитывалось на содействие русских.

Полковник Критский заявил окружному управителю, что без крайней к тому необходимости он не имеет права браться за оружие, а обстановка, по-видимому, не внушает особенно серьезных опасений, почему он считает, что болгары могут обойтись своими средствами.

На это и окружной управитель, и комендант города откровенно заявили полковнику Критскому, что в городе гарнизона нет, а положение они считают чрезвычайно опасным, и единственная возможность разрешить его – получить помощь русских.

При этом полковнику Критскому было заявлено, что к этой операции привлекаются все русские, работающие на мине «Плакальница» и на фабрике «Медна», о чем уже посланы соответствующие указания начальника этих рабочих партий, а также сообщены им их частные задачи.

В общих чертах они тут же были ему сообщены. Соответственно этому предположению, русские части, сформированные во Враце и на мине «Плакальница», получали самостоятельные задачи.

Гарнизон фабрики «Медна» к утру 28 сентября должен был прибыть на мину «Плакальница» и войти в подчинение начальнику ее партии Дроздовского артиллерийского дивизиона полковнику Бирилеву. Их задача сводилась к охранению определенных участков к западу от Врацы. Цель – никого не пропускать в город из района, в котором должен был произойти съезд.

После этого полковник Кривский решил оказать помощь болгарской администрации, справедливо считая, что его действия в этом случае будут отвечать тем общим указаниям, которые разрешают нам употребление оружия (напротив данного предложения имеется надпись «да», сделанная, по всей видимости, рукой Ф.Ф. Абрамова. – Ред.).

Все события должны были произойти в непосредственной близости к Враце, мине «Плакальница» и фабрике «Медна», то есть местам скопления большого числа работающих чинов армии, что являлось для этих пунктов угрожающим, почему было явно выгодно согласиться на наше заблаговременное вооружение, тем более что возложенные на нас задачи, по их первоначальному определению, сводились лишь к охране этих пунктов, а следовательно, и к обеспечению нашей собственной безопасности.

Полковник Кривский тут же послал соответствующие ориентировки на фабрику «Медна» полковнику Дроздовского стрелкового полка Андреевскому и на мину «Плакальница» полковнику Бирилеву, в которых повторялись их частные задачи и определялось время выставления охранения в 5.30 часов утра 28 сентября.

Это сообщение было отправлено на места с болгарским приставом.

Так как в городе Враца особых средств связи между живущими там русскими нет, единственным способом оповестить всех оказалась передача через случайно встреченных их на улицах…

Полковник Кривский, выйдя из окружного управления около 20 часов, приказал встречавшимся офицерам и солдатам обойти квартиры и передать распоряжение всем русским собраться к 22 часам в назначенный пункт. При этом было приказано соблюдать осторожность и полное молчание.

Остающимся до назначенного времени сроком полковник Кривский воспользовался для того, чтобы получить хлеб, оружие и шинели для русских, находящихся во Враце и на мине «Плакальница».

К 22 часам в указанном сборном пункте собралось 48 человек. Был произведен расчет на два взвода, и затем сформированная полурота была выведена за город, куда должна была прибыть и подвода с оружием.

Выставив охранение, здесь приступили к раздаче оружия и патронов – 60 на винтовку и объяснили задачу, после чего уже вооруженная полурота была выдвинута для занятия порученного ей участка, имевшего по фронту 4–4,5 километра и представлявшего собой вьющуюся дорогу, поросшую по склонам кустарником, что и было закончено к рассвету.

Ночью посты выставлялись лишь к тропинкам. Труднопроходимые места наблюдались дозорами.

На мине «Плакальница» полковником Бирилевым была сформирована рота в 120 чинов, которая и выставила к назначенному времени сторожевое охранение к намеченной линии, войдя в связь с 15-й Ломской болгарской дружиной. Недостающее вооружение было получено им от полковника Кривского.

На фабрику «Медна», где работают 27 чинов 1-го армейского корпуса, к начальнику рабочей партии Дроздовского стрелкового полка полковнику Андреевскому распоряжение от окружного управителя и полковника Кривского, отправленные с болгарским приставом, пришли около 20 часов.

Ему указывалось вооружить всех русских и к 5 часам 28 сентября прибыть на мину «Плакальница», где им будут даны дальнейшие указания.

Обстановка была обрисована достаточно подробно и в тех же тонах, как и во Враце и на «Плакальнице».

После совещания с администрацией фабрики полковник Андреевский решил отправить на «Плакальницу» лишь один взвод, а другой оставить для охраны самой фабрики, так как события должны были развернуться в местности, лежащей близко к ней.

С целью соблюдения скрытности от болгарских рабочих выступление было назначено в 00.15 28 сентября, то есть после вступления на работу ночной смены.

Командиром взвода был назначен полковник Марковского кавалерийского дивизиона Левашов; состав – 18 штыков и один конный. Ему предстояло совершить ночной переход по горной тропе, чрезвычайно круто поднимающейся в гору.

Однако все трудности были преодолены, и к 5.30 часам утра взвод прибыл на мину «Плакальница». Во время перехода через горы были пострадавшие от ушибов и падений.

Ввиду того что рабочие фабрики «Медна» накануне весь день были на работе, а ночью совершили переход, им по прибытии был предоставлен отдых, и они составили резерв гарнизона «Плакальницы».

29 сентября в 12.05 полковником Кривским было получено распоряжение снять охранение. В 2 часа такое же распоряжение получил и полковник Бирилев.

Северный участок полковника Критского собрался к Згори-Граду, где сложил винтовки на подводу и малыми группами отправился во Врацу.

В 18 часов 28 сентября взвод с фабрики «Медна» выступил обратно с мины «Плакальница» и прибыл к себе уже в темноте.

Во время несения сторожевой службы столкновений с болгарскими коммунистами не было. Было лишь несколько задержаний крестьян, которых отправляли во Врацу. Причем было предусмотрено, что задержанных отправляли только болгары.

В городе Враце было объяснено, что русские уходили в мину «Плакальница» на похороны. Но, несмотря на принятые меры осторожности, участие русских в операциях болгарских войск, конечно, не осталось неизвестным для местного населения. Однако это совершенно не вызвало с его стороны проявления какой-либо враждебности. Престиж же нашей организации, несомненно, поднялся, как в лице частного населения, так и в лице болгарской администрации до высшей включительно, так как об этом стало известно всем ее чинам вплоть до военного министра.

29 сентября все чины армии, принимавшие участие в экспедиции, стали на свои постоянные работы»[492].

Взрыв Софийского собора святая неделя как сигнал к началу нового восстания

Что же касается коммунистов, то после разгрома 1923 г. они ушли в глубокое подполье и продолжали свою подрывную деятельность. 15 (по другим данным – 16) апреля 1925 г. они напомнили о том, что их организация жива, взрывом в Софии собора Святая Неделя.

Подобный теракт был направлен против верхушки болгарских властей, представители которой собрались там на похороны генерала Георгиева, «видного правительственного депутата и члена военного конвента, убитого за два дня до этого».

Тем самым они рассчитывали одним ударом обезглавить «болгарских фашистов». Этот акт должен был стать сигналом к новому выступлению местных красных, которое и должно было привести их к власти, воспользовавшись замешательством их противников.

В результате теракта погибли более полутора сотен человек. Однако устроители взрыва не добились реализации поставленной цели: министр-председатель правительства Цанков, глава МВД Русев и еще два министра их кабинета были лишь легко ранены[493].

В подготовке к нему принимали непосредственное участие видные чекисты из Москвы. Между тем коммунисты отрицали свою причастность к этому и обвиняли во взрыве «болгарскую реакцию», которая тем самым стремилась оправдать дальнейшее ужесточение репрессий.

По их словам, захваченный болгарскими спецслужбами компромат на них был «фальсификацией», изготовленной «по заказу русского монархиста Дружеловского», якобы заказавшего эти документы в «берлинских типографиях»[494].

Однако бежавший в Германию один из видных советских «рыцарей плаща и кинжала», не пожелавший брать на себя за это ответственность, приоткрыл завесу тайны относительно этого преступления.

Ожидавшемуся выступлению красных в стране помешали оперативные действия болгарской полиции и жандармерии. Сразу после этого правительство Цанкова провело против коммунистов полномасштабную зачистку[495].

Служба белогвардейцев в Болгарии после подавления восстания

Факт участия в совместной борьбе против коммунистов дополнительно расположил к белогвардейцам местных силовиков. По всей видимости, часть белоэмигрантов в Болгарии, среди которых были казаки, послужили в местной пограничной охране, о чем говорит ряд источников. В начале 1923 г. об этом говорили лишь как о возможном событии: «Усиленные слухи о приеме с весны казаков на пограничную службу несказанно радуют каждого из них и удесетеряет их силы. Каждому хочется рассчитаться с долгами, сколотить себе запасной капиталец, и с облегченным сердцем встать в близкий казачьей душе строй»[496].

Но уже к лету того же года о грядущем приеме русских пограничников на болгарскую службу, который должен был завершиться к концу 1923 г., заговорили более определенно: «Ввиду предстоящей постановки на пограничную службу казаки спешно возвращаются из продолжающихся отпусков, чтобы не отстать от своих»[497].

Впрочем, согласно детальной документации о занятости находящихся в Болгарии белоэмигрантов, на август 1924 г. в пограничники попали всего лишь 11 человек, находящихся в городе Доспад, во главе с поручиком Титовым.

При этом в отличие от КСХС (Югославии) здесь они выполняли, судя по всему, в основном не боевую, а вспомогательную работу, числясь «в хозяйственной части обоза пограничной стражи».

При этом условия их службы оценивались белогвардейским руководством как «удовлетворительные» – они получали в месяц 1800–2000 левов, тогда как «на гражданке» их односумы зарабатывали нередко в два-три раза больше (например, на Перниковском руднике)[498].

Другой источник сообщает об их работе в погранохране Болгарии так: «…несколько сергиевцев (выпускников белогвардейского Сергиевского артиллерийского училища. – Ред.) служили в пограничной страже, на близкой от Тырново-Сеймена греческой границе, они снабжали нас контрабандной папиросной бумагой»[499].

Впрочем, сам этот источник тут же говорит о том, что это были очень немногие исключения из правил: «…В соседней Югославии русские сравнительно легко получали службу, в Болгарии такие случаи можно было пересчитать по пальцам, и относились они лишь к специалистам самой высокой квалификации. У всех остальных, как при Стамболийском, так и при Цанкове, оставалась та же перспектива: черная работа. Осуждать за это Болгарию, конечно, нельзя: условиями мирного договора, после Первой мировой войны, она была буквально ограблена и раздавлена экономически…» [500]

Между тем произошедшее тогда сокращение болгарской армии расширило возможности трудоустройства в нее белоэмигрантов на «вспомогательные» должности. В частности, целому ряду казаков удалось после 1923 г. устроиться в нее добровольцами по контракту на 12 лет в качестве «надничар» (или «поденщиков»).

Речь шла о должностях кузнецов, уборщиков, «готвачей» (поваров), сторожей при частях и обслуживающих их структурах. Здесь они получали не только ежемесячную зарплату в 600 левов, но и бесплатное питание, а также обмундирование.

По имеющимся свидетельствам, «казаки, поощряемые своим начальством (видимо, желавшим поскорее освободиться от расходов на содержание неработающих), охотно шли на эту службу»[501].

Как бы там ни было, судя по данным лидеров болгарских коммунистов, болгарские власти после сентябрьских событий 1923 г. действительно предоставили белогвардейцам возможность перейти к ним на службу, что, по мнению того же Коларова, стало для местных «фашистов» смертным приговором.

По его словам, «уплатив дорогой ценой за исторический урок, сможет ли долго болгарский крестьянин терпеть трижды ненавистное иго болгарского царства? Его правительство олицетворяет не только буржуазию, втянувшую Болгарию в ряд бедственных войн. Оно в глазах болгарина воплощает палача его братьев и предателя-ростовщика, продавшего страну иностранным хищникам, отдавшего их Родину на разграбление диким ордам врангелевских и македонских бандитов.

Вот этого унижения болгарский крестьянин не потерпит. Прибегнув к помощи македонцев и русской белогвардейщины, Цанков своими руками вырыл себе могилу… Вопрос лишь в том, как скоро болгарский крестьянин оправится от тройного удара – отечественного генерала, македонского бандита и русского белогвардейца.

Празднуя тризну на дымящейся крови болгарского крестьянства, Цанков и его клика уже видят грозные признаки, знаменующие их гибель… Они уже сознают, что не быть им господами своего королевства. Уже протягиваются к ним обагренные кровью векселя наемников.

В них Цанков прочтет свое обещание македонцам и врангелевцам. Первым он обязался превратить Болгарию в военную базу набегов на Сербию, в угоду Англии и Италии. Вторым он даровал право паразитировать, присосавшись к болгарскому народу, и открыл двери канцелярий болгарских учреждений, под кровом которых будут создаваться дутые планы очередных интервенций в Россию»[502].

В свою очередь, В. Коларов свидетельствовал, что после подавления Сентябрьского восстания «врангелевцы играют большую роль в полиции (болгарской. – Ред.). Особенно заметно их участие в работе полиции в провинции. Они являются лучшими учителями болгарских белогвардейцев в фабрикации фальшивых документов. Многие из них зачислены в кавалерийские полки.

Их военная организация вполне восстановлена и во главе с генералами Ронженом (вероятно, Ронжиным. – Ред.) и Никольским находятся в полной готовности к оказанию услуг царству (болгарскому. – Ред.)

На тот момент, по данным болгарских коммунистов, «общее количество врангелевцев в Болгарии – не менее 10–15 тысяч человек»[503].

В борьбе против уголовной преступности

Служба белогвардейцев в болгарских силовых структурах не ограничивалась лишь подавлением коммунистических восстаний и эпизодическом ограниченным участием в пограничной страже и полиции. Среди прочего их привлекали и к активной борьбе против уголовной и организованной преступности.

Так, очевидцы тех событий вспоминают: «В те годы, и как раз в нашем районе, подвизался неуловимый разбойник Митю Ганев, который в Южной Болгарии был столь же прославлен и знаменит, как достопамятный Зелимхан на Кавказе. О его грабежах и похождениях по всей стране ходили легенды, да и в самом деле это был человек незаурядный и не лишенный своеобразного благородства и великодушия.

Митю Ганев, грабя богатых, часто помогал бедным и тем стяжал себе в народе симпатию и популярность. В случае надобности ему и членам его шайки в любом селе давали приют и убежище, помогая уйти от преследования, а потому властям, которые устраивали на Ганева частые облавы, никак не удавалось поймать его.

…Русских Митю Ганев не трогал, и по отношению к нему мы держали строгий нейтралитет, ибо в противном случае нас, работающих безоружными по глухим селам, начали бы резать поодиночке, как цыплят. А так мы друг друга не опасались, и кое-кому из нас даже доводилось с ним встречаться и мирно беседовать.

Так, однажды, когда трое наших… работали возле самой дороги на окраине какого-то села, к ним подъехали два верховых болгарина.

– Алла гюле (по-турецки «Бог на помощь»; в Южной Болгарии это приветствие почти всегда говорили именно по-турецки), братушки, – сказал один из них. – Вы здесь давно работаете?

– С самого рассвета, – ответили ему.

– А солдат на этой дороге не видели?

– Нет. Кроме двух крестьянских телег и одного селяка верхом на осле, никто сегодня тут не проезжал.

Получив этот ответ, всадники въехали в село, а через полчаса сюда же прибыл взвод конницы из Харманли, преследовавший Митю Ганева. Но он как в воду канул – крестьяне его хорошо спрятали.

В другой раз наш приятель, кубанский сотник Григорьев, в одном из сельских дукьянов как-то вечером разговорился у стойки с симпатичным болгарином. Они выпили по нескольку рюмок водки, угощая друг друга, но, когда Григорьев хотел заплатить свою долю, его собутыльник этому решительно воспротивился.

– За Митю Ганева в кабаках никто не платит, – сказал он, положил на стойку столевовую бумажку и, не торопясь, вышел.

…Такие безоблачные отношения продолжались у нас свыше двух лет, но потом случай их внезапно испортил. Из государственного банка в городе Хасково, (находящегося) в 30 километрах от нас, должны были отвезти на автомобиле пять миллионов левов какому-то учреждению в Харманли.

Дело готовили в строгой тайне, но Митю Ганев, у которого повсюду были свои люди, заранее разведал все подробности и в удобном месте устроил на дороге засаду. Когда появился автомобиль, в котором ехали два банковских чиновника с деньгами, шестеро вооруженных револьверами бандитов выскочили из кустов, преградили ему путь и приказали остановиться.

Но вместо этого шофер – русский капитан, видавший и не такие виды, – дал полный газ и под градом пуль прорвался сквозь препону. Один из чиновников получил тяжелое ранение, но деньги были спасены, а Митю Ганев, у которого неудачи случались очень редко, был вне себя от ярости. По всей Болгарии циркулировала сказанная им фраза: «Русский у меня вырвал из рук пять миллионов, за это он поплатится головой, да и соотечественники его пускай теперь от меня добра не ждут!»

Шоферу дали крупные наградные и порекомендовали сразу же уехать из Болгарии, что он и сделал, а мы, уходя на работу, стали остерегаться и иной раз прихватывать с собой револьверы.

Но к счастью, никто из нас не пострадал, так как для мести судьба оставила Ганеву очень мало времени. Его операции принимали все более крупный размах, на дорогах в нашей области стали грабить проезжих напропалую, бесстрашный и щедрый разбойник превращался в кумира всей болгарской бедноты, и правительство наконец решило взяться за него всерьез.

Однажды, зная наверно, что все ядро его шайки в данный момент находится где-то в лесу между городами Хасково, Тырново-Сеймен и Харманли, весь этот гористый и безлюдный район диаметром около 20 километров оцепили войсками и, тщательно прочесывая местность, стали стягивать круг.

В этой грандиозной облаве приняли участие два болгарских полка, несколько рот пограничной стражи, жандармские соединения и даже наша русская сводная рота, насчитывавшая полтораста человек. Отказывать болгарам в этой помощи теперь у нас не было оснований – после «порчи отношений» в ликвидации бандита были заинтересованы и мы.

Нам достался сравнительно легкий участок, между шестым конным полком и какой-то жандармской частью. Рассыпавшись в цепь, мы часа три поднимались по заросшему редким лесом склону горы и, когда уже были недалеко от ее вершины, справа от себя услышали интенсивную стрельбу. Через несколько минут она затихла, а вскоре прибыл нарочный от начальника отряда, который передал, что все разбойники перебиты и мы можем возвращаться восвояси.

Вскоре мы узнали следующие подробности: Митю Ганев и семеро других бандитов, когда убедились, что они окружены, на участке Хасковского пехотного полка вышли из кустов с поднятыми руками, в знак сдачи держа в них белые платки. Солдаты спокойно ждали, но, приблизившись к их цепи вплотную, разбойники, которые держали под платками револьверы, внезапно открыли огонь и попытались прорваться, однако это не удалось, и их всех перестреляли…» [504]

Говоря о тяжелых испытаниях, выпавших на долю наших соотечественников в начале 1920-х гг. в Болгарии, стоит отметить, что они их с честью преодолели, и это еще больше сплотило их и подготовило к новым ударам судьбы.

Документы

Этот документ является обращением казачьих атаманов к казакам в момент обострения отношений белогвардейцев с правительством Стамболийского. Датирован он началом весны 1923 г. Хранится источник в ГАРФ. Ф.6711. Оп.3. Д.50. Л.102.

«Донским, кубанским и терским казакам, находящимся в Болгарии.

Войсковые атаманы Дона, Кубани и Терека обсудили вопрос о событиях, происходящих ныне в Болгарии. Принимая во внимание абсолютную недопустимость для русских вообще и для казаков в частности какого бы то ни было – прямого или косвенного вмешательства во внутренние дела стран, давших нам приют, ПРИКАЗАЛИ: донским, кубанским и терским казакам, находящимся в Болгарии, сохранять полное спокойствие и ни в коем случае не вмешиваться в чужие дела.

Подлинное, за надлежащими подписями, верно:

Представитель донских казаков, Н. Мельников».

Данный источник является воспоминаниями под названием «По весям северо-западной Болгарии во время коммунистического восстания осенью 1923 г.» полковника Капнина, участника подавления Коммунистического мятежа в Болгарии в сентябре 1923 г. Хранится этот документ в ГАРФ. Ф.5881. Оп.2. Дд.387, 388. Лл.1–88.

«В 1921 г., как известно, армия генерала Врангеля закончила свое расселение в балканских странах. При этом Добровольческий корпус генерала Кутепова был размещен почти исключительно в пределах северной Болгарии[505].

В то время я был назначен помощником по учебной части командира Марковского пехотного полка, которому болгарским правительством были отведены свободные казармы в двух городках Видинского округа – Белоградчике и Рахове. Штаб полка с большей частью его чинов находился там же, в Белоградчике, где мне и пришлось прожить больше двух лет до самого отъезда в Чехию весной 1924 г.

Довелось мне в этом маленьком городке с живописнейшими окрестностями пережить радостные дни встречи нас благодарным болгарским населением, приветствовавшим нас, как внуков и сыновей своих освободителей.

Но испытали мы все на себе и всю прелесть гонений Стамболийского и хмурые дни коммунистического восстания, охватившего осенью 1923 г. всю северо-западную часть Болгарии.

Не вдаваясь в описание повседневной жизни марковцев в течение всего этого периода, безусловно небезынтересного, хочу описать только последнее событие, то есть дни коммунистического восстания, в подавлении которого мне лично и некоторой части русских людей по капризу судьбы пришлось принять более или менее активное участие.

Но, чтобы читателю было ясно хотя бы относительно побуждения, заставившего нас решиться на это, должен дать в самых общих чертах описание положения страны и в частности так называемых «русских контингентов».

Весной 1923 г. «Земледельческое правительство» Стамболийского, действовавшее, безусловно, в тесном контакте с Советской Россией и причинившее чинам армии генерала Врангеля немало унижений и тяжелых переживаний, было совершенно неожиданно для всех свергнуто «Союзом запасных офицеров» при некотором участии болгарской интеллигенции. Стамболийский был убит, а его сторонники-«земледельцы» были обезглавлены и частично обезоружены. Но в общем правительство профессора Цанкова, занявшего место Стамболийского, действовало довольно мягко.

Продержав некоторое время видных деятелей партии Стамболийского в различных местах заключения, это правительство уже летом 1923 г. выпускает, за малыми исключениями, их на свободу. Само собой разумеется, что партия Стамболийского не могла примириться с потерей власти, а следовательно, и денег, как это всегда бывает в странах с неустойчивым политическим режимом.

Поэтому, несколько оправившись после первого поражения, партия Стамболийского уже летом того же года повела энергичную подпольную работу при несомненном содействии Москвы деньгами и оружием. То и дело летом 1923 г. в болгарских газетах проскальзывают сообщения, что в районе Варна – Бургас захвачена контрабанда в виде ружей, пулеметов, патронов, коммунистической литературы, доставляемых пароходами, моторными шхунами и лодками из советской России.

В то же время всюду по селам идет усиленная антиправительственная агитация, все более и более приобретающая коммунистический характер. Почти необъяснимо, как мог болгарский крестьянин, являющийся типичным собственником, попасться на коммунистическую удочку. Тем более что в стране абсолютно не существует ни дворянства, ни крупных помещиков и вся Болгария пропитана насквозь простотой отношений всех слоев населения.

Не раз приходилось видеть, как в общем народном танце, называемом «хоро», танцуют рядом под открытым небом где-нибудь на лужайке, а то и просто на пыльной площади городка и начальник гарнизона, почтенный подполковник, и местный купец, и пришедшие в город крестьяне в своих национальных костюмах.

Не могло быть и речи о существовании в Болгарии в то время какой-либо классовой ненависти. Ведь интеллигенция вышла из народа, имея прочные корни по селам в лице своих родственников. Рабочий класс – совершенно ничтожен при крайне слабо развитой промышленности Болгарии. Наконец, надо отметить и колоссальную популярность царя Бориса, разъезжавшего без всякой охраны в своем автомобиле, которым он управлял лично, по всей Болгарии и разделявшего не раз скромную трапезу и угощение поселян в каком-нибудь попутном селе.

Однако, несмотря на кажущуюся беспочвенность, коммунистическо-земледельческая агитация ширится с чудовищной быстротой. Единственным объяснением ее успеха может быть наличие ужасного налогового пресса, давившего всю страну в силу желания правительства доказать свою лояльность по отношению к странам-победительницам и принужденного поэтому выплачивать им колоссальные репарации. Естественно, что крестьянам, избалованным поблажками Стамболийского, не нравилось увеличение налогов и строгое их взимание новым правительством.

Коммунисты, как когда-то и в России, разбрасывали повсюду демагогические лозунги и обещания, приобретая многочисленных сторонников даже среди богатых крестьян. Внутренне положение страны осложнялось тем, что Болгария на основании мирного договора была почти лишена армии, которая могла бы служить прочной опорой правительству. Общее число штыков в строевых единицах и жандармерии не превышало 20 тысяч.

Это незначительное количество окрыляло коммунистических вождей, веривших в возможность быстрого и решительного успеха. Успешный же переворот мог дать для Москвы блестящие результаты в смысле разжигания всеобщего пожара на горючей балканской почве. Отсюда становится совершенно ясным стремление советских агитаторов возбудить ненависть к русским «контрреволюционерам», проживающим в Болгарии, что ими и проделывается очень искусно.

Московское правительство совершенно правильно учитывает значение русских частей, расселенных в Болгарии, как силы, способной стать на пути ожидаемого торжества. И вот начинаются новые гонения на русских, но на этот раз эта волна идет не сверху, как во времена Стамболийского, а, наоборот, снизу.

Надо сказать, что в это время части армии генерала Врангеля не существовали как строевые единицы. Отсутствие денежных средств заставило наше командование еще год тому назад отдать приказ о добывании средств на жизнь своим трудом, то есть чисто физическим способом, так как иного в Болгарии найти было невозможно.

В силу того же распоряжения сохранились только штабы полков, как организационные центры, со своими церквями, лазаретами, помещениями для безработных или для людей, отдыхающих по временам от непривычного физического напряжения.

Остальные офицеры и солдаты были рассеяны мелкими группами и в одиночку по всей Болгарии, добывая себе «хлеб насущный» действительно в поте лица. На этом большей частью и базировалась коммунистическая агитация, согласно которой русские «буржуи» отнимают кусок хлеба у нуждающегося населения. Конечно, при этом подчеркивалось, что они – враги трудового народа, кровожадно душившие коммунистическую революцию, этот «светоч бедного люда».

Чтобы быть беспристрастным, должен сказать, что в большинстве наших организационных центров хранились пулеметы, ружья, патроны, запрятанные в землю и в иные тайники еще во времена разоружения при Стамболийском.

Подобный организационный центр марковцев находился в Белоградчике, причем во главе Марковского пехотного полка стоял его командир, генерал-майор Пешня, недавно вернувшийся из Сербии, куда он был выслан в числе других высших начальников правительством Стамболийского.

Нормально при штабе полка было не более 20 человек, из которых несколько было состоящих в кадре, в том числе и я. Остальные были инвалидами, неспособными к труду, или временно безработными.

В это время отношение к нам местных военных и гражданских властей было самое благожелательное, в особенности первых. Мы были гостями местного офицерского собрания, нас приглашали на все официальные торжества, как штаб Марковского полка.

Наиболее светлой личностью был начальник местного гарнизона, подполковник Кацаров, старый кадровый офицер, по своему наружному виду типичный «отец-командир» русского полка старого доброго времени.

Это был действительно «рыцарь без страха и упрека», видевший в нас собратьев по оружию, детей великой России, оказавшихся в несчастии. Чем только мог, он всегда приходил нам на помощь. Ход нашей революции он и остальные офицеры гарнизона хорошо знали как из газет, так и в особенности по нашим рассказам о пережитых злоключениях, и они ясно себе представляли, что их ожидает в случае коммунистического успеха.

Также сознавала свое положение и болгарская интеллигенция, не имевшая поэтому ни малейшего желания держать какой-либо нейтралитет в предстоящей вооруженной борьбе, чтобы потом в благодарность за него быть истребляемой, подобно нашей, в свое время настроенной непротивленчески интеллигенции, отсиживавшейся по тылам и в лучшем случае посылавшей на фронты зеленую молодежь.

Чтя наших великих писателей, в особенности Л.Н.Толстого, болгарская интеллигенция в то же время проникнута активным духом, побуждающим ее взяться за оружие, раз это вызывается необходимостью.

Болгарский доктор, адвокат, чиновник являются прежде всего нам физически сильными людьми, не боящимися в нужную минуту с ружьем в руках идти в бой рядовым бойцом, чтобы защитить право на жизнь себя, своих близких и свое имущество.

Все эти сравнения не в пользу нашей интеллигенции, сравнения, может быть, и односторонние, невольно напрашивались с самого начала нашего пребывания в Болгарии. Они, однако, пробудились с особенной силой в момент коммунистического восстания, когда болгарская интеллигенция, почти без исключения, явилась под знамена в возрасте от 17 до 55 лет. И, слава Богу, что так произошло. Иначе, быть может, еще много стран в течение долгих лет заливались бы кровью во славу красного Интернационала, а пишущий эти строки, во всяком случае, их бы не писал.

К концу лета 1923 г. положение в стране становится настолько серьезным, что командующий болгарскими войсками генерал Лазарев, один из главных виновников свержения Стамболийского, объезжает гарнизоны с целью обсуждения на месте мер в случае коммунистического восстания.

Заглянул он и к нам, в Белоградчик. Мы устроили по его приезду совместный с болгарскими двумя ротами гарнизона парад. Это тоже свидетельствует о хорошем к нам отношении военных властей. На правом фланге выстроился оркестр Марковского полка, на левом – штаб того же полка.

В речи к солдатам и к гражданам города генерал Лазарев охарактеризовал тяжелое внутреннее и внешнее положение страны, призывая к мирному строительству, но в то же время и открыто подчеркнул, что попытка коммунистического переворота будет жестоко подавлена оружием, хотя бы для этого пришлось ходить по колено в крови. После парада командир Марковского полка был приглашен болгарами на обед в офицерское собрание.

Это было примерно в конце августа 1923 г. В начале же сентября положение для нас в стране становится совершенно угрожающим. Определенно носятся слухи, что восстание разразится тотчас же после уборки хлебов с полей. Все больше учащаются случаи безосновательного изгнания русских с работ, иногда и с предварительным избиением. Эти случаи вызывались исключительно агитацией бродячих коммунистов. Многие русские сами бросают работы, боясь быть изувеченными, а может быть, и убитыми.

Число безработных при штабе полка все росло и дошло до нескольких десятков человек, а в последние дни перед восстанием оно превысило 100 человек. Каждый рассказывает свои злоключения, обещания коммунистов расправиться с нами на месте после переворота или в лучшем случае, выслать нас в советскую Россию в лапы кровожадных палачей.

У всех нас растет убеждение в необходимости защищаться с оружием в руках и дорого продать свою жизнь в случае восстания. Строятся и планы о том, как пробиться в близкую от Белоградчика Сербию, до которой от нас по воздушной линии не более 20 километров. По горным же дорогам путь значительно удлиняется.

По ночам достается скрытое в подземных тайниках оружие, которое приводится нами в порядок. Оказывается, что, пролежав год под землей, оружие сохранилось довольно хорошо и Марковцы располагают к бою несколькими пулеметами, примерно 200 ружьями с достаточным количеством патронов. Ближайшее же будущее показало, что это оружие было отнюдь не лишним.

Наступило 23 сентября. Прекрасное теплое и совсем солнечное утро, не предвещающее никоим образом начала кровавой борьбы. Около 9 или 10 часов я проводил жену, уехавшую экипажем с семьей знакомого болгарина верст за 60 в областной город Видин.

Хотя время было тревожное, но ей надо было ехать на назначенный экзамен на право открытия мастерской дамских нарядов, то есть для обеспечения себе дальнейшего существования.

Расстались мы с тяжелой душой, не зная, что нас ожидает в ближайшие дни и встретимся ли мы когда-нибудь вообще. Не прошло и нескольких часов, как в Белоградчик со всех сторон начали стекаться самые зловещие слухи о вспыхнувшем восстании.

Утренний поезд из Софии не пришел, так как железная дорога оказалась в районе Брусарцы-Враца уже захваченной повстанцами. Из окрестных сел бегут стражники, отдельные жители, не примкнувшие к восстанию, русские, остававшиеся до сих пор на работах. Все это стремится в Белоградчик, имеющий хоть и слабенький, но все же гарнизон.

Кроме того, в народном понимании Белоградчик – крепость еще со времен римлян. Действительно, развалины римской крепости здесь существовали до сих пор, так же как и остатки турецкой крепости, в которой в 1877 г. успешно оборонялся батальон турок против вдесятеро сильнейших румын.

Как нам рассказывали старики-болгары, свидетели этого события, турецкий комендант заявил, что сдастся только русским, и действительно, дождался случая, когда в город для связи с румынами выехал разъезд из десятка донских казаков. Им-то и отворил торжественно комендант ворота крепостцы. Но оставим предания и вернемся к действительности.

Около полудня начальник гарнизона объявил мобилизацию населения города для борьбы с восставшими против правительства. И совершилось, по нашим русским масштабам, чудо! Из населения городка, насчитывающего всего около двух тысяч жителей обоего пола, явились на призыв в казармы около 500 человек от 17 до 60 летнего возраста. Не редкость был приход на службу отца с сыном, был также пример, когда дед пришел с сыном и двумя внуками.

Все это лихорадочно переодевалось в казармах в солдатскую форму, вооружалось, разбивалось на строевые единицы и обучалось. К вечеру слабенькие две роты местного гарнизона, едва насчитывавшие 150 человек, усилились несколькими ротами добровольцев, да будет мне позволено их так назвать.

Около полудня же начальник гарнизона подполковник Кацаров пригласил к себе командира Марковского полка генерала Пешню. Обрисовал он ему обстановку как очень тяжелую и, во всяком случае, полную неизвестности, поскольку Белоградчик был отрезан от связи с остальным миром со всех сторон.

Подполковник Кацаров заявил, что мобилизовать нас, русских, он не имеет права, но полагает, что нам лучше добровольно присоединиться к его войскам, так как в случае успеха коммунистов нас все равно не пощадят, даже и при нашем нейтралитете.

Генерал Пешня ему ответил, что совершенно разделяет его точку зрения и что Марковцы будут и на чужбине драться против общего врага – советской власти, скрывающейся в данном случае за спинами болгарских поселян.

После этого начальник гарнизона, по словам генерала Пешни, будто бы сказал: «Ну, так доставайте на свет Божий Ваше спрятанное оружие и вооружайтесь».

Кроме того, начальник гарнизона спросил генерала Пешню, не имеется ли в данный момент среди Марковцев офицера-артиллериста для сформирования артиллерийского взвода. Оказалось, что на одном из местных складов находились две 100-мм гаубицы Круппа с достаточным к ним количеством снарядов. В гарнизоне однако не было ни одного болгарского офицера-артиллериста.

Генерал Пешня ему ответил, что артиллеристов он не имеет, но может ему указать на меня, как служившего до своего перевода в Генеральный штаб в артиллерии.

На основании этого генерал Пешня передал мне желание подполковника Кацарова видеть меня, и я около 15 часов дня 23 сентября явился к нему. Разговор наш был очень короток. Получив мой утвердительный ответ на вопрос, могу ли я взять на себя сформирование артиллерийского взвода для борьбы с коммунистами, подполковник Кацаров мне сказал, что немедленно же отдаст соответствующие распоряжения. При этом он просил поспешить, чтобы взвод был готов уже сегодня до 24 часов.

Ответив, что будет исполнено, я откланялся и ушел в Марковские казармы, где и получил от генерала Пешни позволение набрать из числа Марковцев прислугу, так как при передаваемых мне гаубицах было только два болгарских солдата-артиллериста.

Набор продолжался очень недолго, причем из 14 человек отобранных в артиллерии служили только двое. Из них один отбывал действительную воинскую службу при допотопных орудиях Очаковской крепостной артиллерии, а другой, офицер-пехотинец, был во время Мировой войны только несколько месяцев прикомандированным к полевой артиллерии на предмет перевода в нее.

Тем не менее не оставалось ничего иного, как произвести их обоих в славное звание «бомбардир-наводчика», так как болгарские солдаты-артиллеристы тоже наводчиками не были.

Набрав прислугу, я отправился с ней в артиллерийский сарай, где нам около 16 часов того же дня болгарский подполковник Доспевский выдал две почти новые 105-мм немецкие гаубицы и 50 снарядов. Гаубицы были с передками, но, конечно, без лошадей и амуниции.

Вопрос о последних, впрочем, не поднимался, так как первоначально предполагалось, что взвод займет командную позицию в районе крепости, чтобы обстреливать подступы к ней в случае наступления противника на город.

Для меня лично был выдан только бинокль. Никаких таблиц стрельбы, ни описания материальной части не оказалось, чем, конечно, замедлилось обучение взвода, так как до много приходилось доходить только опытным путем.

Но раздумывать долго не приходилось, ибо до темноты оставалось только несколько часов и нужно было спешить со сколачиванием и обучением импровизированного русско-болгарского взвода.

Поэтому, откатив гаубицы на руках на более удобное место, мы принялись за учение. По внешнему виду орудия были в полном порядке, с панорамными прицелами.

Начали с прямой наводки. Через час я с удовлетворением констатировал, что это усвоено. Перехожу к обучению наводке с закрытой позиции. Идет слабее, но к темноте кое-как усвоено и это.

Впрочем, это последнее оказалось излишним, так как в дальнейшем мы стреляли только прямой наводкой с открытых позиций. Часов около 20, оставив у орудий часового, возвращаемся в казармы, где как раз Марковцы, составившие роту и пулеметную команду, строились к поверке. Всюду видны ружья, пулеметы, ящики с патронами. Необычная картина, от которой за последний год отвык глаз. Насчитывается солидная цифра – около 100 штыков при четырех пулеметах, не считая 14 человек прислуги моего гаубичного взвода.

Несется торжественный мотив «Отче наш», «Спаси, Господи», и душу наполняет знакомое чувство, привитое с военной скамьи, чувство веры в мощь и силу военной организации. Молитва окончена.

Через несколько минут из казарм на улицу выходят группы вооруженных Марковцев, которые назначены в сторожевое охранение на ночь.

Входит в помещение ординарец начальника гарнизона и сообщает мне его приказание приготовить ему одну гаубицу к немедленному походу в составе отряда подполковника Петрова на большое село Ружинцы. Отход – около полуночи из района наших казарм.

Времени остается немного, а работы предстоит масса, так как вдобавок приказано нам получить болгарское обмундирование и вооружение. Решаю, что пойду с гаубицей сам, так ей предстоит более тяжелая задача, чем той, что остается в городе.

Другую гаубицу передаю под командование ее наводчика, штабс-капитана Рексина, который должен с утра занять позицию в районе крепости. Мне дают верховую лошадь, гаубицу же повезут на волах. Способ этого передвижения для нас необычный, но, как известно, часто применялся болгарами и сербами как в Балканские, так и в Мировую войну.

Началась беготня из одного цейхгауза в другой, и вот мы в болгарской форме, кстати сказать, по покрою почти не отличающейся от русской, с той разницей, что у болгар мундир, брюки и шинель одного цвета, а именно цвета нашего русского солдатского сукна.

Все же вид у всех нас – совершенно иной. Только я сохраняю свою старую фуражку Генерального штаба, так как болгарские офицеры-артиллеристы носят почти такие же.

Остается несколько минут свободного времени. Забегаю домой в пустую квартиру, прячу самые ценные вещи. Остальное добро оставляю на попечение хозяйки-болгарки. Ухожу с тяжелым чувством. Встретимся ли мы с женой и что с ней?

В час ночи 24 сентября соединяюсь с гаубицей, которую легко тянут две пары почтенных болгарских волов к отряду болгарского подполковника Петрова. Громкое название, а что под ним скрывается?

Рота болгарских солдат из двух офицеров и около 50 солдат, рота болгар-добровольцев при двух офицерах и 60 солдатах, один пулемет болгарский и один пулемет от Марковского полка под командой капитана Малышева; одна гаубица, три самокатчика (мотоциклиста) и несколько ординарцев. Всего немногим больше 100 штыков, два пулемета на повозках и одно орудие. Как видим, нас немного, но не в силе Бог, а в правде.

Команда «мирно!», то есть «смирно». Подъезжает начальник отряда, здоровается и произносит краткую, но выразительную речь. Лейтмотивом ее был призыв к юнакам (молодежи): «напред на нож» («вперед, в штыки») и «пленных не брать».

Состав орудийной прислуги был из: капитана Моисеенко, поручика Новохатского, военного чиновника Мухина, подпоручика Макарова, младшего унтер-офицера Маевского, рядового Порева, рядового Савдота (наводчик) и двух болгарских солдат, а именно: подофицера Димитрова и редника (рядового) Семенова.

Тотчас же выдвигаемся вперед. По шоссе высланы дозоры, за которыми шагах в 500 двигается колонна. Гаубица – между ротами. Я еду в голове колонны, рядом с подполковником Петровым, старым моим знакомым по Белоградчику, и не узнал в этом одушевленном, воинственно настроенном офицере обычно столь тихого и миролюбивого семьянина.

Проходим мимо главного входа в казармы, где нас приветствуют Марковцы, остающиеся в городе в резерве начальника гарнизона с другими болгарскими ротами. Многие нам завидуют.

Еще несколько шагов – и мы пропадаем в непроглядной темноте южной ночи. Спускаемся в глубокое и узкое Ломское ущелье, по которому нам сегодня предстоит пройти около 15 километров, пока шоссе не выйдет на равнину у большого села Ружинцы, являющегося объектом действия нашего отряда. По сведениям начальника гарнизона, там сосредотачиваются банды восставшего люда коммунистов для покорения нашего Белоградчика.

Не слышно разговоров, никто не смеет курить. Идем очень быстро, невольно стремясь поскорее выйти из этой жуткой теснины, для которой достаточно десятка человек или одного пулемета на скалах, чтобы нас перестрелять, как баранов.

Большей частью наша дорога идет вниз и волы тянут прекрасно, не отставая от пехоты, местами приходится даже их тормозить. Двигаемся почти без остановок до четырех часов утра, когда у одной корчмы, от которой идет горная дорога к сербской границе, к нам присоединяются пограничники: капитан Манев с четырьмя солдатами (они отчаянные сорвиголовы, как и он сам), с 20 вооруженными крестьянами.

Как мы узнали от капитана Монева, эти крестьяне были им мобилизованы в коммунистическом селе, рядом с его пограничным постом. Терроризировав со своими солдатами это село, капитан погнал в бой коммунистов против коммунистов же.

Не сказал бы, что мне понравилась такая «вооруженная помощь». Не особенно нравится это и подполковнику Петрову, но все же, в конце концов, он решает выслать эту милую компанию в авангард с приказанием закрепить за нами выход из ущелья.

Двигаемся дальше. Светает. Встречаем нескольких жителей с хуторов, расположенных в окрестностях села Ружинцы. Ничего определенного они не знают, кроме того, что ночью слышали в селе ружейные выстрелы. Очевидно, что оно находится в руках коммунистов.

В утренней мгле, около половины седьмого, беспрепятственно подходим на два километра к селу и останавливаемся. Село большое, богатое, расположенное в узле дорог.

В бинокль не видно никаких признаков неприятеля, но начальник отряда, хоть и поклонник «ножа», то есть штыка, не хочет, однако, очертя голову, лезть в данный населенный пункт, а потому, выслав один взвод в обход его, приказывает мне открыть огонь бомбами по ничего не подозревающему селу.

Роты разворачиваются в цепи, а я сворачиваю с гаубицей с шоссе на лужайку. Волы делают по всем правилам «налево кругом», несколько минут – и орудие готово к бою. Наводим в какой-то большой белый дом с красной крышей на окраине села.

Заряжаем, а в мыслях вертится: «как будет действовать орудие, не откажет ли компрессор?», так как накануне вечером, впопыхах, забыли его проверить. На всякий случай приказываю орудийной прислуге залечь в канавы, метрах в 20 от гаубицы и первый выстрел делаем при помощи длинного шнура.

Мягкий раскат, орудие действует прекрасно. Недолет. Бежим к гаубице и, уже не отходя от нее, выпускаем, прибавив прицел, еще три бомбы, из которых две разрываются в селе. Наша пехота быстро продвигается вперед и после короткой поднявшейся перестрелки занимает село. К сожалению, обходящий взвод запаздывает и противник, в числе около 200 человек, беспрепятственно бежит в горы на село Белошинцы.

Беремся в передки и торжественно въезжаем в Ружинцы, где от местных жителей узнаем, что в момент открытия нами огня артиллерии на сельской площади был митинг, на котором оратор призывал к походу на Белоградчик. Упавшие поблизости от митинга две бомбы посеяли панику и речь осталась неоконченной, как остался неосуществленным и поход на Белоградчик.

Около 9 часов нами были выставлены два-три полевых караула, а роты стянуты в центр села на отдых, в котором нуждались все после бессонной ночи. Одновременно начались допросы, аресты и экзекуции в виде порки. Расстрелов не было. Мы, русские, в этом участия не принимали.

Между прочим, были избиты несколько богатых поселян и местный стражник за то, что, имея оружие, они не оказали сопротивления коммунистам. Правильный ли это метод – судить не берусь.

Около полудня местными жителями приносится еда для всего отряда, наложенная на село в виде контрибуции. Получаем «чорбу» (суп), хлеб, брынзу, виноград.

Артиллерийский огонь, видимо, произвел на окрестные села большое впечатление, так как около часу дня какой-то крестьянин принес мне записку от кмета (старосты) соседнего села Плашивицы, в которой он меня уведомил, что коммунистов у них вовсе нет. Характерно, что записка была адресована «командиру русской батареи». Как быстро работает, однако, «пантофлева почта»! Не помогло и наше переодевание в болгарскую форму.

По занятии села Ружинцы подполковник Петров послал об этом донесение в Белоградчик, извещая также начальника гарнизона, что после полудня мы выступаем дальше в восточном направлении узловой железнодорожной станции Брусарцы.

Вместе с тем он просил, чтобы из Белоградчика был прислан в Ружинцы маленький гарнизон для обеспечения нашего тыла от коммунистов, уклонившихся от нас на юг в горы. В Белоградчик же были отосланы под конвоем и арестованные в Ружинцах коммунисты.

Около 14 часов мы выступаем, охраняясь во все стороны дозорами, по шоссе на Бело Поле. Быстро продвигаемся вперед, без какого-либо сопротивления, причем опросом встречающихся жителей устанавливаем, что в село Бело Поле имеется только местная коммунистическая вооруженная банда в несколько десятков человек, терроризировавшая остальных, несочувствующих им крестьян. В следующем же богатом селе Чорлево коммунистами сорганизован районный Военно-Революционный Комитет.

Несмотря на очевидную слабость противника, подполковник Петров, подойдя с отрядом километра на полтора к селу Бело Поле, все же опять приказывает открыть артиллерийский огонь по нему и лесу поблизости от него.

По открытию гаубицей огня пехота почти бегом бросилась вперед. Завязалась перестрелка, затрещали наши пулеметы. Не прошло, впрочем, и получаса, как все село было пройдено пехотой, захватившей при этом в плен до 15 коммунистов. Гаубицей было выпущено 11 бомб и 1 шрапнель, как по селу, так и по убегающим из него коммунистам.

Наступает холодный вечер, сырость пронизывает тело. Однако роты оставляют село, располагаясь вокруг гаубицы на ночь, так как начальник отряда опасается ночного нападения на слабенький наш отрядик.

Привозится на возах солома на подстилку, а часов в девять вечера, при свете пытающих костров, появляется процессия мирных жителей, несущих котлы, жбаны, узелки с хлебом, ковры домашнего изготовления. Прибыла очередная контрибуция еды для всех нас и ковры вместо одеял для укрывания ввиду наступающей холодной ночи. При свете же костров, после ужина, продолжаются допросы арестованных и, говоря откровенно, их избиение болгарами-добровольцами.

Картина была тяжелая. Представьте себе группу 10–15 легко одетых человек, сидящих на голой земле в эту пронзительно холодную ночь, тесно друг возле друга, в самых неудобных позах, будучи связанными, как попало, одной очень длинной веревкой, людей, дрожащих от холода и страха.

Вокруг них – толпа солдат, ругающих и бьющих их пинками ног, прикладами, револьверами. Может быть, это и ложная сентиментальность для гражданской войны, из-за которой мы и были разбиты большевиками в России, но это зрелище было нам не по нутру. Между прочим, после этой ужасной ночи арестованных, так и связанных общей веревкой, отправили утром под конвоем в Белоградчик.

Перед рассветом 25 сентября к нам из Белоградчика приехал конный ординарец от подполковника Кацарова, привезший нам ориентировку и дальнейшие приказания. В Белоградчике было все благополучно. Карательными отрядами, высланными из него по радиусам, были очищены от коммунистов ближайшие села. Кроме того, была восстановлена связь с краевым центром Видином, начальник гарнизона которого является теперь у нас старшим военным начальником. С Софией связи нет никакой, и что делается в остальной Болгарии, неизвестно. Далее сообщалось, что отрядом подполковника Лопушнова, высланным из Видина, занята вчера вечером станция Воднянцы к северу от нас.

Приказание на 25 сентября было таким: отрядам подполковников Петрова и Лопушнова наступать на станцию Дреновец и далее к Брусарцам, где и ночевать.

Выступление назначено на семь часов, к каковому часу жителям приказывается доставить в наш импровизированный лагерь утренний завтрак.

В общем, ночь прошла спокойно, хотя в окрестностях то и дело раздавались одиночные ружейные выстрелы. Не спится. Над головой – небо, усеянное яркими звездами, а в голове роятся неотвязные вопросы. Почему мы даже и на чужбине должны с оружием в руках защищать свое право на жизнь? Чьей виной бродим мы по свету, как бездомные псы? Но нет ответа!

25 сентября. В 7 часов выступаем дальше на Чорлево, Дреновец, так и не дождавшись утреннего завтрака от жителей. Подполковник Петров рассвирепел и оставил на месте конного с приказанием гнать жителей с едой за нами в Чорлево, где у нас назначен привал.

Двигаемся медленно по равнине, покрытой высокой кукурузой на корню, затрудняющей до невозможности обзор местности. Горы остаются от нашей дороги вправо в нескольких километрах. Начальник отряда несколько нервничает, опасаясь засады, почему и усиливает передовые и боковые дозоры.

На полдороги от Чорлево встречаем группу поселян, проходивших недавно этим селом. Женщины показывают, что в Чорлево вооруженных людей не видно. По слухам, всех здоровых мужчин коммунисты погнали на штурм города Лом на Дунае.

Идем дальше. Остается не больше километра до окраины Чорлево, поросшей большими деревьями, как головной дозор сталкивается с заставой коммунистов. Завязывается оживленная перестрелка. Немедленно выезжаю с гаубицей на ближайший бугор, откуда открываю огонь прямой наводкой по ряду стогов, за которыми накапливается противник. Как оказалось, встречные крестьянки говорили нам заведомую ложь!

Вскоре по просьбе правой роты переношу огонь вправо на долинку ручейка, поросшую кустарником, где тоже держатся коммунисты.

Русский пулемет капитана Малышева отважно выскакивает на повозке во фланг коммунистам, опрокидывает их своим неожиданным огнем с близкого расстояния. Вскоре противник начинает отходить в беспорядке по всему фронту. Наши роты его преследуют. Подполковник Петров приказывает гаубице следовать по селу, растянувшемуся вдоль шоссе на полтора-два километра, как можно ближе за ротами, чтобы оказать им в случае нужды поддержку огнем прямой наводки, а кроме того, и для нашей собственной безопасности, так как начальник отряда не мог дать нам отдельного прикрытия. В этой стычке мной было выпущено 10 бомб.

Усиленно подгоняя волов, выезжаем в село, наблюдая необычную картину. Ввиду того, что многие коммунисты просто разбежались по домам, начальник отряда, желая себя обезопасить от нападения с тыла, приказывает конным ординарцам выгонять всех мужчин из домов и гнать их по улице на противоположный конец села. Крики жителей, ругань ординарцев, удары нагаек по спинам непослушных. И человеческое стадо, объятое пылью и страхом, бежит по улочкам в указанном направлении. Даже мы, казалось, привыкшие за три года гражданской войны к чему угодно, невольно поражаемся при виде подобных методов усмирения мятежников.

Быстро проходим село Чорлево, за ним – станцию Дреновец с телеграфной комнатой, совершенно разбитой коммунистами. На ходу говорим с начальником станции, которому подполковник Петров приказывает напрячь все усилия к восстановлению пути и связи назад, в направлении станции Воднянцы, откуда должен наступать отряд подполковника Лопушнова, почему-то запаздывавший.

С разбегу проходим и следующее колоссальное село Дреновец, остановившись, наконец, на его юго-восточной окраине. Перестрелка скоро потухает, так как коммунисты отходят дальше. На всякий случай занимаю с гаубицей удобную позицию, после чего, оставив у орудия несколько номеров на всякий случай, отправляемся в село промышлять себе еду. Дело в том, что принесенные жителями за 10 километров из Бело Поля чорба и молоко покрыты таким слоем пыли, что страшно к ним и прикоснуться.

На сельской площади видим дом, окруженный часовыми. Оказывается, это временная тюрьма, устроенная из общинного управления. Туда согнали всех, кого захватили ординарцы на улицах Чорлево и Дреновца. Набито так, что люди стоят вплотную друг к другу, не имея возможности пошевелиться.

Сюда же привезли какого-то подозрительного оборванца, похожего на цыгана. Его обыскивают и находят у него письменное распоряжение Временного Революционного Комитета. При допросе он признался, что был послан сюда как курьер. Начальник отряда приказывает его расстрелять. Болгарские солдаты уводят его в сторону. Раздается несколько выстрелов. Ужасная вещь – гражданская война в каком бы то ни было государстве!

Только около полудня подходит от станции Воднянцы Видинский отряд подполковника Лопушнова в составе одной гаубицы, пяти пулеметов и 200 штыков. Маленький военный совет. Решили, что оба отряда в половине второго часа дня выступают для очищения от коммунистов узловой железнодорожной станции Брусарцы, причем наступление поведется по разным направлениям.

Наш отряд должен сначала уклониться к югу в горы, чтобы, прежде всего, наказать ультра-коммунистическое село Кисилево, от которого свернуть на Брусарцы и атаковать его одновременно с отрядом подполковника Лопушнова, после чего двигаться от села Дреновец на Брусарцы через Тополовец – Крива Бара.

Выступаем в точно назначенный час, переходим вброд речку и начинаем подниматься на хребет, отделяющий нас от села Кисилево, где, по слухам, находится значительная вооруженная банда. Гаубицу медленно, но верно тянут в горы четыре пары волов. Надо отдать справедливость болгарам, как удивительно ловко они управляются с ними.

Подъем длиной около трех верст, и почти на всем протяжении он покрыт густым лесом. Не видно местами и на 20 шагов. Становится жутковато, особенно когда дорога идет по ущелью. Все примолкли. Начальник отряда приказывает насадить штыки. Он напоминает, что в случае неожиданного нападения на нас все должны броситься в штыки, не ожидая дальнейших приказаний.

Гаубица двигается между ротами. Во все стороны высланы шагов на 100–200 дозоры.

Полтора часа напряженного пути. Остается не более 200 шагов до вершины хребта, как спереди раздается крик: «Гаубица и пулеметы, как можно скорее, вперед!»

Понукаю погонщиков, а сам на лошади выскакиваю к начальнику отряда, находящемуся уже за гребнем, который мне и указывает на лежащее под нами в километре-полуторах село Кисилево, от которого поднимается в гору по направлению к нам большая вооруженная толпа. Наша головная рота уже рассыпалась по хребту, приготовившись к открытию огня, но от нее обзор хуже, чем на гребне, метрах в 200 от нее впереди. Зову туда орудие, которое показалось уже на хребте.

Неподражаемая картина! Волы, подгоняемые уколами острых палок в бока, идут с горы галопом. Прислуга бежит рядом с гаубицей. Несколько шагов в стороне от нас летит пулеметная повозка капитана Малышева. Лихой зигзаг налево кругом – с передков! Не проходит и трех минут, как наводчик, рядовой Савдот, всаживает первую же бомбу в ничего не подозревающую толпу, двигавшуюся на нас без всяких мер охранения и разведки. На момент толпа застывает и почти тотчас же бросается бежать, подгоняемая огнем моей гаубицы и пулемета капитана Малышева, оставив нескольких убитых на месте.

Одна рота спускается в село для экзекуции, где поджигается несколько домов, принадлежавших видным коммунистам, и расстреливается три человека, пойманных с оружием в руках.

Гаубицей было выпущено по банде и по селу 15 бомб.

Стоим на месте до половины пятого вечера, после чего начинаем поход по хребту к станции Брусарцы, потом снова спускаемся в долину. Около 18 часов подходим к селу на расстояние двух километров и долго, но напрасно ждем условленной ракеты от отряда подполковника Лопушнова. Внимательно разглядываем в бинокль расстилающуюся под нами местность. Нигде никаких признаков противника.

Заметно темнеет, и подполковник Петров совершенно резонно не решается атаковать огромное село, лежащее перед нами. Будем ночевать на его виду, на бугре. Однако с целью попугать врага, а вместе с тем и желая указать подполковнику Лопушнову наше место, устанавливаем гаубицу, выпускаем из нее пять бомб по селу. В то же время в ближайшее село Дубова Махла посылаются конные за едой, водой и соломой.

Так как мы находимся в районе, где население, по-видимому, очень сильно настроено в пользу коммунистов, то располагаемся на ночь так, чтобы иметь возможность открыть огонь в какую угодно сторону. Кругом бивака расставлены парные часовые.

Однако, против ожидания, ночь прошла совершенно спокойно. Под утро прибыли из Белоградчика две повозки со снарядами, побывавшие только что в Брусарцах, куда они заехали ночью, предполагая, что мы уже там. Узнав в первой же хате о том, что нас там еще нет, благополучно уехали обратно и в темноте случайно наехали на наш бивак. Все хорошо, что хорошо кончается. Иначе мы остались бы почти без снарядов на следующий день.

Под утро же восстанавливается связь с подполковником Лопушновым, ночевавшим в селе Крива Бара. Противника перед нами не было, но так и осталось невыясненным, почему Лопушнов так медленно двигался от села Дреновец.

26 сентября. На основании полученного около пяти часов утра приказа из Видина, как высшего центра нашего района, отряду подполковника Петрова приказано сегодня взять станцию и село Брусарцы. Отряд же подполковника Лопушнова должен наступать на северо-восток вдоль шоссе на Лом, чтобы оттянуть на себя хоть бы немного коммунистов, в значительном числе до сих пор осаждавших его.

В шесть часов утра по приказанию подполковника Петрова открываю огонь по селу. Роты тотчас же переходят в наступление, беспрепятственно занимают сначала село, а потом и станцию Брусарцы. Перемещаю гаубицу к окраине села, откуда выпускаю еще несколько снарядов по высотам, висящим над станцией, с которых в это время раздается несколько ружейных выстрелов. Вскоре коммунисты их бросают. Затишье.

Начальник отряда в нерешительности, что делать дальше. Я советую ему наступать дальше за отступающими коммунистами в направлении на большое село Медковец, откуда родом один из вождей восстания, богатейший местный священник.

Моим главным доводом было то, что с такими слабыми силами, как наши, можно было только наступать, но не обороняться. Тем более что местность была очень неудобной для обороны. Мы занимаем железнодорожную станцию и всю северо-восточную окраину села Брусарцы, километра в два длиной, над которыми, в расстоянии менее полукилометра, висят значительные горы, поросшие лесом.

И все же подполковник Петров решает обороняться здесь до подхода подкреплений. Он отдает соответствующие распоряжения, в силу чего мы и занимаем соответствующее расположение. Рота солдат действительной службы занимает район станции, причем один взвод с русским пулеметом он выдвигает на лесистый бугор над станцией.

Другая рота, добровольцы с болгарским пулеметом – на противоположном конце села Брусарцы. Мое орудие – посредине. Между ротами – два километра пустоты: на площади у церкви, против ущелья, по которому идет железная дорога на город Врацу, откуда можно было ожидать появления импровизированного бронепоезда коммунистов. Начальник отряда поместился на станции.

Около полудня все были на назначенных им местах. Жаркий, солнечный, совсем летний день. Ужасные переходы от пронизывающих холодных ночей к дневной жаре. В районе, где гаубица стоит на позиции, «живая инспекция села». И мы, русские, пользуемся исключительным вниманием. Нас угощают наперебой. Съедаем прекраснейший куриный суп; ракия (водка), вино, сыр, перец и иные местные деликатесы – в изобилии.

В веселой беседе с радушными хозяевами незаметно летит время, болгарами поднимаются тосты «за майку Россию» с пожеланиями нам скорейшего возвращения на Родину. Жители, между прочим, рассказывают, что вчера вечером село было занято примерно 200–300 коммунистами, но вооружены из них ружьями были не более половины. Остальные имели топоры, вилы, ножи на палках, изображающие пики, и так далее. Примитивное ручное оружие.

После нашего вечернего артиллерийского обстрела эта милая компания устроила митинг, на котором решила оставить село, опасаясь нашего ночного нападения. Таким образом, минувшей ночью мы взаимно боялись ночного нападения.

Около 15 часов я поехал на станцию к начальнику отряда. Оказалось, что со станции уже можно говорить по железнодорожному телефону с Белоградчиком. Удается вызвать адъютанта Марковского полка, подполковника Рексина, которому сообщаю для информирования командира полка о том, что мы делали и что делаем, что все мы здоровы и чувствуем себя прекрасно. От него же узнаю, что моя жена при своей поездке в Видин в первый же день восстания попала в плен к коммунистам, но отделалась счастливо и сейчас находится в Белоградчике.

Подполковник Рексин мне сообщил также, что генерал Пешня с Марковской ротой находится в Белоградчике. Кроме нас, из Белоградчика от Марковцев высланы еще два пулемета. Они приданы болгарской пехоте для очищения от коммунистов пограничных с Сербией сел.

Разговор наш был прерван совершенно неожиданным и, во всяком случае, неприятным образом, а именно – ружейной трескотней и пулями, засвистевшими над станцией.

Выскочив из здания станции, наблюдаю, как с горы скатываются болгарские солдаты, ее занимавшие. Картина – довольно грустная. Я вскочил тогда на лошадь и помчался к своему орудию, которое уже открыло огонь по высотам над станцией. Переношу огонь на скаты перед собой в надежде остановить неожиданное наступление противника. Но все напрасно!

Про всему фронту видны перебегающие и вновь скрывающиеся люди. Шрапнелей у меня нет, а стрельба по цепям бомбами имеет такой же результат, как и стрельба по воробьям.

Наступление коммунистов развивается очень быстро и очень успешно. Не проходит и 15 минут, как наша рота оставляет станцию. Мы все сбавляем прицел, доходим до семи, то есть до 700 метров. Пули щелкают по орудийному щиту. Последние выстрелы делаем уже из узенькой улочки, по которой ведет наш путь отступления и куда мы откатили орудие на руках. Менее чем за полчаса мы выпускаем по наступающим коммунистам 35 бомб. Около 17 часов, когда орудийная прислуга уже частично взялась за ружья, прискакавший начальник отряда подполковник Петров приказал нам как можно скорее отходить за Брусарцы, чтобы не попасть в руки противника.

С трудом затягиваем гаубицу на руках в улочку, одеваем ее на передок, и через несколько минут наши волы вприпрыжку тянут ее из негостеприимного села. Возле нее, также вприпрыжку, бежим и мы, обливаясь потом. К сожалению, мое предсказание о невозможности здесь обороняться оправдалось, но от этого мне легче не было.

Выйдя из села, видим отходящую вправо от нас, в сравнительном порядке, роту добровольцев, от которой узнаем, что начальником отряда приказано отходит на село Дубова Махла.

Вскоре к нам опять подъезжает начальник отряда. Он очень взволнован, так как рота солдат, оборонявших станцию, исчезла, и он не может ее найти.

Повсюду кукурузные поля, овраги. К счастью, коммунисты, заняв село, нас не преследуют. Поэтому километрах в двух от села мы останавливаемся и открываем по нему огонь, выпустив около 10 бомб. Стоим на месте до темноты.

Наконец к нам подходит и найденная ординарцами рота солдат. После этого, ввиду того, что занимаемая нами позиция была совершенно неудобной для обороны, а также из-за отсутствия на ней воды, пищи и фуража, продолжаем отход к селу Дубова Махла, находящемуся в пяти-шести километрах от села Брусарцы, куда и приходим около 22 часов.

Выставляем сторожевое охранение на восток, в сторону Брусарцы, и на юг, в сторону Кисилево, которое после нашей сегодняшней неудачи могло бы возыметь желание отомстить нам за вчерашний разгром.

Ночь проходит в напряженном ожидании рассвета и, надо отдать справедливость, при пониженном настроении. По просьбе начальника отряда я также несколько раз проверял сторожевые посты добровольческой роты в сторону Кисилево.

По прибытию в село Дубова Махла подполковник Петров тотчас же посылает через станцию Дреновец донесение в Видин и Белоградчик о произошедшей с нами в Брусарцах неудаче, прося помощи.

К рассвету получаем из Видина ответ, что оттуда по железной дороге, расстояние не больше 80 километров, выслан отряд на поддержку нас подполковника Захова силой до 300 штыков при 11 пулеметах и одной гаубице. Это сильно поднимает настроение, хоть и находятся «Фомы неверующие». Оказывается, впрочем, все правильным.

27 сентября. Около 10 часов утра вступает в наше село обещанное подкрепление. Впереди двигаются две роты болгар-добровольцев с пулеметами и гаубицей. За ними, четко отбивая шаг, с песней «Смело мы в бой пойдем за Русь святую», идет рота под командой генерала Курбатова. Эта рота была сформирована из числа русских в Видине, находившихся там на разных работах. Она насчитывала свыше 100 штыков при пяти пулеметах. Половину ее составляли казаки, остальные были добровольцами корпуса Кутепова. Один взвод ее целиком был из Марковцев под командой капитана Керна.

Ввиду того, что с видинской гаубицей прибыл болгарский капитан-артиллерист, подполковник Захов приказал ему объединить артиллерийский взвод, вследствие чего я и передал ему мою гаубицу с целой русской прислугой, какая была при мне. Мне же подполковник Захов приказал состоять при нем, как офицеру Генерального штаба, знакомому с методами ведения гражданской войны, а кроме того, как бы для связи с русскими, входящими в состав его отряда.

По всему селу – оживление и беготня. Выступление назначено на полдень. Пока же каждый заботится о еде. В роте генерала Курбатова находим много знакомых. Мы делимся друг с другом неожиданными боевыми впечатлениями в чужой стране. Кто-то, смеясь, говорит, что мы – «китайцы, дерущиеся за родную Кубань». Такие ответы мы действительно получали от пленных китайцев в 1918 г., сражавшихся против нас на Кубани.

Нет, нет и нет! Те дрались исключительно из-за денег. Мы же – потому что нам угрожают даже на чужбине, не давая нам и здесь отдохнуть от «прелестей» революции и натравливая на нас народ, так хорошо к нам относившийся в начале нашего пребывания в Болгарии.

Около 12 часов дня мы переходим в наступление. Наша цель – ликвидация одного из главных центров восстания в селе Медковец, лежащего километрах в шести-восьми северо-восточнее станции Брусарцы.

Наступление развивается методически, не спеша. Село Медковец предполагается охватить с двух сторон и, кроме того, наступать на него с фронта.

Правая колонна генерала Курбатова, состоящая из Русской роты в составе около 120 штыков при пяти пулеметах, наступает от села Дубова Махла через село Луковица на Сливовик.

Главные силы подполковника Захова из двух видинских рот, двух рот из Белоградчика, двух гаубиц и восьми пулеметов в составе около 300 штыков наступают от села Дубова Махла через Брусарцы на Медковец.

Левая колонна подполковника Лопушнова из Русской роты капитана Романова, состоящей из 60 штыков, болгарской роты в 40 штыков и одного дальнобойного орудия при двух пулеметах, наступает от села Крива Бара через Василевцы на Медковец.

Правая колонна генерала Курбатова, развив стремительное наступление, выбила несколько сотен коммунистов из села Луковица, где и расстреляла несколько человек, захваченных с оружием в руках.

Продолжая преследование бегущего противника до наступления темноты, генерал Курбатов занял село Сливовик, где и расположился на ночлег. По его словам, Марковский взвод капитана Керна действовал выше всяких похвал.

Левая колонна получила приказ позднее и потому дошла только до села Василевцы, где и заночевала.

Главные силы после артиллерийского обстрела злосчастного села Брусарцы, заключавшегося в выпущенных по нему 15 бомбах и шрапнелях, беспрепятственно заняла его и станцию. Коммунисты, по словам местных жителей, очистили его еще до обстрела, получив агентурные сведения о подходе сильного отряда правительственных войск и белых русских из Видина.

Около 15 часов мы выступаем из Брусарцы далее на Медковец. Медленно поднимаемся в гору по очень сильно пересеченной местности. Я еду тотчас же с начальником отряда за авангардом, который составляет рота белоградских добровольцев.

Выбираемся на плато и идем по густому лесу. Около 17 часов, совершенно неожиданно, мы попадаем под близкий ружейный огонь. Поднимается паника. Пули летят со всех сторон, свои и чужие.

Но наши офицеры, нагайками и руганью, скоро берут солдат в руки, продвигая их в направлении выстрелов. Через несколько минут затрещали вражеские пулеметы. К ним присоединяются раскаты орудийных выстрелов со стороны коммунистов. Как потом выяснилось, стреляла одна гаубица прямо в небо, с целью подбодрить свою пехоту.

Не проходит и 20 минут, как коммунисты начинают отходить. Несколько человек из них в лесу попадаются в плен и тут же немедленно расстреливаются болгарами.

Двигаемся вперед и только в сумерки выходим на окраину леса. Перед нами, километрах в двух, виднеются село Медковец и станция с населением несколько тысяч жителей.

Артиллерийский взвод выезжает на позицию и начинает сначала громить село, потом станцию, на которой виднеется какой-то поезд. Вправо от станции, километрах в двух от нее, вспыхивает ружейная перестрелка. Видны в наступающей темноте даже огоньки выстрелов. Предполагаем, что это рота генерала Курбатова ведет бой за Сливовик. После того как наши гаубицы выпустили снарядов 20, пехота начинает цепями продвигаться к селу Медковец.

Заметно темнеет, почему начальник отряда, подполковник Захов, приблизившись к селу на километр, останавливает дальнейшее наступление, решив ночевать в поле.

Впервые в жизни вижу построение вагенбурга по всем правилам. Внутри четырехугольника из повозок располагается штаб, артиллерийский взвод и животные, тянущие орудия и повозки. Компания получилась довольно пестрая. Пехота ложится с наружной стороны, вдоль повозок на все четыре стороны, высылая перед собой, шагов на 300, полевые караулы.

По нашим русским понятиям, это все очень странно, ибо в гражданской войне в холодное время года каждая из противных сторон стремилась закончить бой занятием населенного пункта, чтобы обеспечить надлежащий отдых людей и лошадей. Здесь же было решено провести в чистом поле холодную ночь без воды и пищи для людей и животных.

Однако около 20 часов со стороны села показались несколько мигающих огоньков, заметно приближающихся к нам. Высказываются различные предположения, всем приказано на всякий случай приготовиться к открытию огня.

Все, однако, разрешилось очень просто. Из села приехали два парламентера с фонарями, заявивших, что коммунисты село очистили и что жители просят войска входить туда на ночлег.

Долго начальник отряда не хотел верить, чтобы без боя сдалось село, являвшееся одним из главных центров восстания. В конце концов, оставив одного из парламентеров в качестве заложника, другого он отослал с несколькими солдатами в село с приказанием немедленно доставить на бивак еду, фураж и воду для людей и лошадей и, наконец, два воза соломы на подстилку людям.

Парламентер с солдатами уехал, получив также от начальника отряда обещание, что село будет пощажено от разгрома. Около полуночи жителями было покорно доставлено на бивак все требуемое.

Ночь на 28 сентября в общем прошла спокойно, если не считать стрельбы наших гаубиц прямо из вагенбурга по району станции, куда, по сообщению из села, подошел коммунистический поезд. Стрельба велась вслепую и материального ущерба поезду она, конечно, не причинила, но моральный эффект был, и поезд уехал обратно по направлению к Враце. Выпущено было около 20 снарядов.

28 сентября. Несмотря на то, что коммунистов в селе заведомо не было, начальник нашего отряда приказал его около шести часов утра обстрелять артиллерийским и пулеметным огнем, как говорится, «на страх врагам».

Пехота двинулась вперед и заняла село, в котором никого не было, кроме перепуганных и попрятавшихся местных жителей.

Около восьми часов утра отряд, пройдя село, сгруппировался на его противоположной окраине, поджидая получение сведений о других правительственных отрядах. Из беседы с подполковником Заховым я узнал, что, в сущности, дело коммунистов уже безнадежно проиграно. Видинский начальник гарнизона уже 26 сентября восстановил телеграфную связь с Софией через Сербию.

Информация из Софии гласила, что восстание вспыхнуло только в северо-западной Болгарии, в нашем районе, который теперь с востока и юга охвачен правительственными войсками, наступающими навстречу нам. От нас требовались энергичные действия, чтобы концентрическим наступлением ликвидировать находящихся в кольце коммунистов. Вопрос этот был только во времени.

Вместо энергичного дальнейшего наступления решаем здесь отдыхать и обедать. Непонятно! Располагаемся вокруг колоссальных соломенных скирд, в полутора верстах от железной дороги. Обедать предполагаем с комфортом, так как для нашего штаба из села доставляют даже тарелки, ножи, вилки, ложки.

К сожалению, около 10 часов наш аппетит был значительно испорчен показавшимся с востока импровизированным броневым поездом противника. Болгарский капитан, командовавший артиллерийским взводом, не решился выкатить гаубицы на бугорок, чтобы попытаться прямой наводкой разбить поезд, быстро приближавшийся к нам. Вместо этого он открыл огонь с закрытой позиции.

Конечно, из этого ничего хорошего не вышло, так как орудийная прислуга не была достаточно обучена подобным тонкостям артиллерийского дела, работала медленно и безрезультатная стрельба только вспугнула поезд.

Отойдя на несколько километров в лощину, за лес, поезд в отмщение открыл огонь по нам шрапнелями. К счастью, как выяснилось потом, коммунисты не имели гранат, шрапнели же, требующие вообще большого искусства стрельбы, рвались либо «на ударе», либо высоко в воздухе, не причиняя нам потерь.

Вел стрельбу медковецкий священник-коммунист. Некоторые снаряды падали, впрочем, довольно близко от стогов, и этого было достаточно, чтобы испортить настроение не только необстрелянным добровольцам, но и нам, опытным русским и болгарским офицерам. Наш гаубичный взвод отвечал редким огнем, стараясь задавить невидимого противника, но также безрезультатно выпустил до 30 снарядов.

Около 11 часов пролетавшим правительственным аэропланом было сброшено приказание полковника Маршикова, наступающего от Софии и объединившего действия всех правительственных отрядов: нам надо было энергично наступать на станцию Бойчиновцы. К сожалению, в этом коротеньком приказании совершенно отсутствовала ориентировка.

Подполковник Захов назначает выступление на 13 часов, к каковому времени к нам должна присоединиться вчерашняя наша левая колонна. Действительно, около половину первого часа дня она и подходит.

В составе ее была выше упомянутая Русская рота капитана Романова, состоявшая почти исключительно из казаков. Где она была сформирована, я затрудняюсь сказать. Во всяком случае, ее внешний вид был довольно печальным, так как люди не имели болгарского обмундирования. Каждый из ее чинов был одет в то, в чем его застало восстание. Почти никто из них не имел шинелей. Из-за этого люди страшно мерзли по ночам и имели крайне утомленный вид.

Около 13 часов выступаем двумя колоннами в общем направлении на узловую станцию Бойчиновцы для выполнения задачи, данной нам полковником Маршиковым.

Правая колонна генерала Курбатова из Русской роты с пятью пулеметами наступает по проселочной дороге Сливовик – Циборовице. Левая колонна подполковника Захова с главными силами – объединенными отрядами из Видина и Белоградчика – наступают от села Медковец вдоль железной дороги на село Церовино и далее по шоссе на Фердинанд.

Ночевка главных сил назначена опять в поле на пересечении шоссе с железной дорогой, в нескольких километрах юго-восточнее села Церовино. Все необходимое для ночлега в поле – пища, корм, вода, солома – приказано взять по пути в селе Дольш Церовино.

Рота генерала Курбатова достигла назначенного ей пункта после перестрелки с коммунистами, пытавшимися обороняться. Последних было расстреляно около 10 человек. По свидетельству болгарского правительственного комиссара, находившегося при этой роте, она наступала под огнем противника, как на смотре.

Наша колонна подполковника Захова, начав наступление в 13 часов, встретила сопротивление в лесу между селами Медковец и Церовино, причем мы потеряли одного солдата-добровольца смертельно раненным.

Эта попытка дать нам отпор была легко сломлена пулеметами и артиллерийским огнем, обратившими противника в паническое бегство, благодаря чему соприкосновение с ним было совершенно потеряно и наши части свернулись в походную колонну, в которой продолжили движение на Церовино, конечно, с мерами охранения. Это село мы прошли беспрепятственно и двинулись дальше по шоссе.

Так как Русская рота капитана Романова была без шинелей и находилась в сильно изнуренном состоянии, то, по моему докладу, подполковник Захов оставил ее на разъезде Церовино для охраны прибывших туда вагонов со снарядами и патронами. Кроме того, он по телеграфу вытребовал для этой роты из Видина шинели, которые она и получила на следующий же день.

Пройдя по шоссе около четырех километров от Церовино, мы замечаем дымок идущего нам навстречу поезда.

Тревога. Пехота залегает. Гаубичный взвод спешно занимает позицию, приготовившись к открытию огня. Несколько минут напряженного ожидания, которое прерывается, наконец, восторженным криком «ура!» нашего отряда. На паровозе ясно виден национальный флаг Болгарии. Поезд останавливается. Из вагонов выскакивают офицеры и солдаты Софийского отряда, насчитывающего 300 штыков при одном орудии и нескольких пулеметах.

Выясняется, что этот отряд раньше нас занял станцию Бойчиновцы и, узнав от аэроплана, что мы были в 10 часов утра у села Медковец, немедленно двинулся нам навстречу поездом, так как брошенный противником бронепоезд свидетельствовал о полной деморализации коммунистов.

С обеих сторон сыплются приветствия знакомых офицеров и солдат. Подполковник Захов представляет меня группе офицеров-софийцев, расхваливая действия подчиненных ему русских отрядов. Софийцы одеты прекрасно и имеют боевой вид, усиленный немецкими шлемами на головах.

Минут через 10–15 софийцы вновь погружаются в поезд, который трогается далее на Медковец, где они предполагают ночевать и произвести добавочные обыски и аресты.

Нашему отряду подполковник Захов приказывает вернуться на ночлег в село Церовино, но перед отходом туда решает произвести салют из дальнобойного орудия в ознаменование победы. Орудие снимается с передков и выпускает несколько бомб по горе, находящейся перед нами километрах в двух. Бомбы рвутся поблизости от мирно пасущегося стада. Видны мчащиеся во все стороны коровы, козы, овцы.

В сумерках приходим в село Церовино, где и располагаемся биваком на окраине села, выставив сторожевое охранение в восточном направлении. Меня зовут к себе на ужин белоградские офицеры-болгары. Восседаем мы на низеньких восточных стульчиках вокруг круглого стола в пол-аршина высотой, уплетая при помощи собственных пальцев то, что предлагают нам гостеприимные хозяева. Особенно предупредителен сам хозяин, высокий красивый мужчина лет 40, унтер-офицер запаса. С интересом наблюдаю, как ловко и быстро выпекает в горячей золе прекрасный плоский хлеб его жена. Огонь пылает вовсю, придавая комнате какой-то зловещий вид.

29 сентября. Ночь проходит спокойно. В ожидании распоряжений свыше, мы остаемся целый день на месте. Комендант штаба подполковника Захова производит в селе многочисленные обыски и аресты. Арестовывается, несмотря на заступничество подполковника Петрова, наш вчерашний гостеприимный хозяин.

Оказалось, что он является одним из самых ярых коммунистов и страшно свирепствовал, будучи до нашего прихода комендантом этого села. При воплях жены и детей его уводят. Бесконечной легкомысленностью с его стороны было остаться дома при отступлении коммунистов. Домой он из-под ареста не вернулся, так как в тот же день был расстрелян в числе других 10 коммунистов.

Часов около 10 утра вернувшаяся наша разведка сообщает, что в соседнем большом селе Волчедрам ночевал кавалерийский полк из Лома. По рассказам кавалеристов, оборонявшихся первоначально в своих казармах, в Ломе, в боях за обладание городом, пало не менее 400 коммунистов. Кроме того, при преследовании кавалерией от Лома к Волчедраму зарублено было не меньше 200 коммунистов. Цифры – солидные.

На торжественный обед, устроенный начальником отряда, был, кроме болгарских офицеров, приглашен генерал Курбатов, я и капитан Романов, причем нам, русским, было оказано исключительное внимание и высказано много лестного о действиях русских офицеров и солдат. Болгаро-русское объединение затянулось так, что обед незаметно перешел в ужин.

Под вечер присоединилась к отряду рота генерала Курбатова. Отчетливый мерный шаг, прекрасная выправка, лихие военные песни, все это произвело большое впечатление на болгар. Долго, до поздней ночи, пел хор русские народные песни, то грустные, то шумливо-веселые. А кругом, при свете костров, видны были сотни слушателей-болгар, солдат и поселян.

30 сентября. Около восьми часов утра все офицеры отряда были созваны подполковником Заховым, который объявил нам полученное из Софии известие о подавлении последних очагов восстания. Главари коммунистов с остатками банд повстанцев мелкими группами и в одиночку стремятся пробраться в Сербию, чтобы избежать расстрела.

Наш отряд – распускается, причем для видинцев и ломцев подаются для погрузки составы на станции Медковец. Роты подполковника Петрова из Белоградчика с русским пулеметом капитана Малышева еще должны совершить с карательной целью поход по маршруту Медковец-Рокса-Беламенцы-Средогрив-Белоградчик. Гаубица из Белоградчика отправляется с Видинским отрядом в артиллерийские мастерские для приведения в порядок после похода. Русские, ее обслуживающие, идут с видинцами до станции Орешец, откуда, под моей командой, направляются пешком в Белоградчик. Итак, конец войне!

Около половины десятого утра весь отряд построился на окраине села. Начальник отряда благодарит войска за верность Родине, подчеркивая при этом самоотверженность и доблесть русских, пришедших добровольно на помощь болгарскому народу в тяжелую минуту.

Лихой церемониальный марш, после которого, вытянувшись в походную колонну, двигаемся в направлении на станцию Медковец. Впереди с песнями, с присвистом и гиком идут курбатовцы.

На полдороги до станции конный ординарец привозит донесение подполковнику Захову от начальника караула на станции Медковец, который уведомляет о поимке там «медковицкого попа», одного из главных деятелей восстания. Начальник отряда, взяв с собой адъютанта и меня, скачет вперед.

На перроне станции видно необычное зрелище. К фонарному столбу привязан высокого роста жгучий брюнет лет 40–45 в рясе священника. Длинные волосы и борода развеваются страшным ветром. Кругом толпятся солдаты, всячески издевающиеся над пленным. Картина – жуткая и тяжелая. Весь вид этого человека невольно наталкивает на мысль о сравнении его с Пугачевым.

Подполковник Захов с адъютантом производят его допрос. Выясняется, что действительно этот священник еще позавчера в несвойственной ему роли командира броневого поезда обстреливал нас у села Медковец, откуда он уехал на поезде по направлению к станции Бойчиновцы, чтобы оттуда свернуть по ветке на город Фердинанд в горы, так как он получил сведения о печальном положении дел коммунистов.

Однако этот путь был отрезан ввиду того, что Софийским отрядом уже была взята станция Бойчиновцы. Не оставалось ничего иного, как бросить поезд и спасаться бегством, пешком по направлению к Сербии, что и сделала команда поезда.

Сам же священник решил вернуться в родное село, где имел богатейшее хозяйство и где надеялся скрываться при помощи единомышленников-крестьян. Надежды его были ошибочны. Тотчас же по появлении его в селе был о том поставлен в известность караул на станции, который произвел на него целую облаву и задержал.

Упреки подполковника Захова на поведение, не отвечающее его сану, не имели никакого действия на этого выдающегося священника. Он знал, что участь его решена, и мужественно ждал своего конца, будучи привязан на предварительный позор у фонарного столба.

Вскоре состоялся полевой суд, приговоривший его к повешению здесь же, у станции, на телеграфном столбе. Перед казнью какой-то художник-доброволец стал зарисовывать этого священника, прикованным к столбу. Ему не повезло, так как, неосторожно приблизившись к привязанному, он получил от него плевок в лицо. Кто-то из болгар в ответ на это вырвал клок волос из его бороды.

Около 14 часов состоялась публичная казнь этого человека, причем при казни должно было присутствовать население села Медковец, согнанное для этого ординарцами подполковника Захова.

Чернь всюду одинакова. Отвратительно было смотреть на бывших его единомышленников-прихожан, проявлявших в эту тяжелую минуту только пустое любопытство и ни признаков сочувствия. Погиб человек, безусловно, недюжинный, глубоко убежденный и, по рассказам, богато одаренный.

В назидание всем, труп его был оставлен висеть на столбе. Проезжая дней через семь по личным делам через станцию Медковец, я был свидетелем того, как пассажиры целого поезда, тотчас же по его остановке, бросились бежать за станцию, чтобы посмотреть на висевшего там до сих пор легендарного «попа».

В половине восьмого вечера 30 сентября видинский эшелон выехал со станции Медковец, а в девятом часу вечера того же дня мы, артиллеристы, уже высадились на станции Орешец, где и заночевали. Утром следующего дня мы вернулись в Белоградчик, став на некоторое время там предметом общего внимания. Закрылась очередная страница книги жизни русских эмигрантов в Болгарии.

Подводя итоги, нельзя не отметить чрезвычайного легкомыслия коммунистических вождей, поднявших восстание с абсолютно негодными средствами. Нет командного состава, очень мало оружия, патронов, массы не организованы в военные единицы.

Не считая борьбы в Ломе, где несколько тысяч восставших упорно его атакуют в течение трех-четырех дней. В остальных случаях, как правило, каждое село защищает только себя. После проигрыша боя мятежники большей частью разбегаются по домам в надежде, что не примкнувшие к восстанию из-за боязни последующей мести их не выдадут.

Эти расчеты обыкновенно были ошибочны. Жители, не примкнувшие к восстанию, легко выдавали его участников, чтобы застраховать себя от возможных репрессий правительства, благодаря чему в каждом селе после боя арестовывалось 5–15 коммунистов, которые часто в тот же день и расстреливались.

Правда, что при этом страдали часто менее виновные, а именно примкнувшие к восстанию только из-за боязни коммунистического террора. Но уж такова психология гражданской войны. Кто не с нами, тот против нас!

Обращаясь к действиям правительственных войск, нельзя не подчеркнуть их медлительности и нерешительности по отношению к врагу, хотя и превосходящему значительно их числом, но плохо вооруженному и еще хуже организованному. Дневные переходы правительственных войск выражаются скромной цифрой в 10 километров в среднем. Ночевки под открытым небом страшно изнуряли людей, что давало большой процент заболевших.

Значение участия импровизированных русских единиц в болгарской гражданской войне было громадным. И больше не с материальной стороны, а с чисто моральной. Во всем районе в восстании приняли участие не более 500 русских, но народная молва исчисляла нас тысячами, подрывая тем самым у восставших веру в конечный успех своих действий. Очевидно, это учитывали и болгарские начальники правительственных отрядов (подполковник Захов, Кацаров, Петров и другие), чем и объясняется их исключительно хорошее отношение к русским единицам.

Всякие недоразумения ими немедленно ликвидировались, не раз болгарским солдатам ставились в пример дисциплина и самоотверженность русских. Нельзя при этом отрицать, что русские при этом держались в общем вполне корректно, как по отношению к правительственным войскам, так и к мирному населению.

По возвращению из этого похода мной был подан рапорт за № 131 от 5 октября 1923 г. командиру Марковского пехотного полка, генералу-майору Пешне, с кратким описанием действий русских единиц, находившихся под командой болгарских начальников, и действий, в которых мне пришлось быть участником или свидетелем.

К рапорту были приложены следующие подлинные отзывы: подполковника Петрова, генерал-майора Курбатова, подполковника Захова о действиях Марковцев в составе антикоммунистических сил.

К сожалению, из этих трех отзывов сохранилась у меня только копия с первого, которую держу у себя, как память. Сюда же прилагаю засвидетельствованную копию с копии.

Все это описание составлено мной по сохранившимся у меня заметкам со времени восстания. Участие русских в этой болгарской междоусобице было обоюдоострое. В доказательство этого привожу следующий факт.

С первых же дней восстания в город Фердинанд свозились арестованные в различных местах русские, которым болгарские коммунисты открыто объявили, что здесь их будут судить русские чекисты, специально для того посланные из Советской России.

Только неожиданный штурм города Фердинанда правительственными войсками – Софийским отрядом – спас несколько десятков русских от чекистского суда, «скорого, милостивого и справедливого». Радость освобожденных русских была безмерной. До этого они уже считали поконченными свои расчеты с жизнью.

В заключение не могу не сказать несколько слов о том, что описание профессором Даватцем роли генерала Пешни в подавлении коммунистического восстания не отвечает действительности. Если не ошибаюсь, его книга носит название «Годы».

По словам Даватца, генерал-майор Пешня являлся чуть ли не спасителем несчастной Болгарии. Он-де сорганизовал русские отряды, подчинил себе растерявшихся начальников болгарских гарнизонов, выступил с соединенными русско-болгарскими войсками из Белоградчика и подавил восстание.

Удивляюсь той легкости, с которой профессор Даватц помещает непроверенные данные в свою книгу, и представляю себе справедливое негодование и удивление болгар, до этого не знавших, что их спасителем является выше упомянутый генерал.

Разберем по пунктам.

Организация русских отрядов

Генерал-майор Пешня имел влияние только на формирования Марковской роты в Белоградчике, которая в большей своей части никуда не выступала оттуда, неся там охранную службу.

Остальные русские единицы создавались в разных местах без какого-либо влияния генерала Пешни, например, Видинская рота генерала Курбатова, рота капитана Романова, какой-то взвод или рота в районе Врацы и т. п.

«Подчинение генералу Пешне болгарских начальников гарнизонов»

Об этом не могло быть и речи. Подполковники Кацаров, Захов и другие были старыми кадровыми офицерами болгарской армии, которые не могли даже и подумать о том, чтобы ни с того, ни с сего, перейти в подчинение чужестранцу. Об их растерянности мое описание не свидетельствует.

Фактической же правдой было то, что генерал Пешня был сам подчинен подполковнику Кацарову, начальнику города Белоградчик.

«Выступление генерала Пешни из Белоградчика во главе войск и покорение супостата»

Никуда он из города не выступал, почему и не мог иметь никакого влияния на дальнейший ход событий.

Чем же объясняется заблуждение профессора Даватца? Ничем иным, как использованием сводки штаба генерала Врангеля, составленной в Сербии на основании донесения генерала Пешни и различных слухов.

Зная лично по Корниловской дивизии генерала Пешню с 1919 г., могу сказать, что этот генерал всегда страдал манией собственного величия и страшной завистливостью к удачным действиям других лиц, что, очевидно, и толкнуло его к составлению ложного донесения о том, что он усмирил северо-западную Болгарию.

Печально, но факт!

Генерального штаба полковник Капнин, в Болгарии помощник по учебной части командира Марковского пехотного полка. В России – начальник штаба Корниловской ударной дивизии.

20 февраля 1928 г.

Прага».

Этот документ является публикацией в русской эмигрантской газете «Русская правда» в январском выпуске 1925 г. о событиях в Болгарии после подавления коммунистического восстания 1923 г. Интересно то, что, по данным этого источника, на конец 1924 г. в Болгарии продолжали действовать отдельные коммунистические отряды, руководимые из Москвы. Документ печатается с сокращениями.

«…в Болгарии полиция с помощью самого населения продолжает выискивать и ловить скрывающихся коммунистов и присланных из Москвы агентов. Местные болгарские власти с помощью воинских отрядов ликвидируют мелкие красные банды, еще кое-где таящиеся в горных глухих углах. Полиции удалось захватить последнюю денежную порцию, присланную из Москвы на поддержку болгарских коммунистов, в сумме около четырех миллионов левов».

Албания