Наш огонь, по-видимому, причинял большевикам потери, так как они залегли, а потом стали перебегать в нашу сторону звеньями и поодиночке.
Мы все время стреляли. Большевики открыли по нам также стрельбу, но их пули не поражали нас.
Они были уже близко… Помощи не было. Вахмистр носился по канаве и кричал: «Держитесь, ребята!»
В самый критический момент мы услыхали топот копыт: к нам на помощь примчался весь эскадрон. Уланы спешились и тотчас же забрались в канаву, служившую окопом.
Большевики были уже в 100 шагах от нас.
Вдруг они замешкались… повернули назад и бросились удирать.
Мы выскочили из канавы, бросились к лошадям и стали их преследовать в конном строю. Человек 10 мы зарубили и взяли в плен. В ту же минуту мы заметили, что село уже занято 3-м эскадроном.
В самом разгаре боя он подошел к Маневичам и бросился в атаку на него, ударив большевикам в тыл. Они повернули и бежали.
Всего было зарублено уланами человек 50, около 200 взято в плен. Также были захвачены два пулемета. Несколько десятков красноармейцев удрали, сев на подводы. У нас потерь не было.
Это уже был большой перелом в нашей войне. Мы уже могли побеждать большевиков.
Все уланы нашего разъезда вместе с вахмистром были награждены капральскими нашивками, а сам Дядя Миша получил польский орден за храбрость.
Связавшись с командиром полка, получили от него распоряжение двигаться обратно, и мы немедленно пошли назад.
В лесу мы остановились, отдохнули, закусили тем, что было реквизировано у крестьян, и после этого двинулись дальше.
К вечеру мы подходили к Стоходу. Решили петь песни. Русские уланы затянули какую-то русскую песню, громким эхом отдававшуюся в лесных дебрях.
Вдруг впереди нас что-то вспыхнуло, и вскоре нас озарило яркое пламя. Мы были в недоумении. Когда же подъехали ближе к Стоходу, то петлюровцы открыли по нам стрельбу из орудий, пулеметов и винтовок, не причинявшую, впрочем, нам никакого вреда.
Командир 1-го эскадрона выехал вперед с трубачом и, подобравшись к самому берегу реки, стал бранить петлюровцев.
Услыхав польскую речь, те прекратили стрельбу. Оказалось, что петлюровцы, услыхав русскую песню, подумали, что наступают большевики. Они забыли, что целый кавалерийский полк находился на другом берегу реки, и подожгли мост, который успел уже сгореть.
Хорошо, что Стоход можно было перейти вброд, а то бы мы оказались в дурном положении. Мы его перешли бродом и двинулись дальше, к Яйне.
Начались дожди и для нас наступили плохие времена: несмотря на это, уланы прятались в сараях, которые были чище изб.
Дня через два или три мы двинулись к Ковелю. Однако в город мы не вошли, а свернули на Холмское шоссе и остановились в небольшой деревушке, находившейся около него. Здесь мы должны были пробыть довольно продолжительное время, и поэтому я получил отпуск на целый день.
Здесь нам выдали жалование за целый месяц, и я отправился в Ковель. В Русском соборе шла служба, так как было воскресенье, и я с радостью и умилением отслушал литургию.
После церкви я решил зайти к портному. По дороге зашел в какую-то будку выпить ситро. Ее содержателем был какой-то поляк. Узнав, что я – русский, он вступил со мной в разговор на политическую тему.
На прощание он мне сказал: «Ничего у вас не выйдет… Придут большевики, набьют вам морду и всё будет по-старому… Вновь будет русская власть и всё будет дешево… А то вот нацепил саблю и думает, что вояка», – указал он на меня.
Я его хорошо выругал и пригрозил жандармами. Слово «жандарм» подействовало на него магическим образом, и он замолчал.
Жизнь в Ковеле кипела: были открыты рестораны, кафе и кинематографы.
В это время в городе было очень много польских войск. Пришел бронепоезд «Пан Пилсудский», прибыли эшелоны с войсками. Настроение у всех было жизнерадостное. Не раз мне приходилось слышать возгласы: «Будем защищать Ковель! Не сдадим город!.. Здесь будет положен конец большевистскому наступлению!»
Местных жителей мобилизовали для рытья и исправления окопов. Возле вокзала были установлены две шестидюймовые пушки. Их колеса были похожи на колеса тракторов. Одно такое орудие везли 14 пар мулов.
В Ковеле было очень много петлюровцев. Они кутили в городе, швыряли направо и налево деньгами и щеголяли в пестрых опереточных костюмах.
Несколько дней мы отдыхали, получая прекрасный усиленный паек: белый хлеб, молоко, шоколад и зелень.
Наконец из Ковеля от начальника группы польских войск нам пришел приказ выступить и занять хуторок на шоссе Мановичи – Ковель, чтобы наблюдать за ним.
К шоссе прилегала небольшая поляна, за которой шел маленький лесок, а за ним находилась деревушка. Наш эскадрон расположился там. Выставили караулы, выслали разъезды, а остальные отдыхали. Так стояли три дня.
В это время большевики повели наступление на ковельском направлении, и вскоре они подошли к Ковелю. Завязался артиллерийский бой, и красные повели атаку на ковельские позиции.
Командир полка прислал нам распоряжение, согласно которому большевики с большой вероятностью должны будут попытаться обойти ковельскую группу польских войск по шоссе, охраняемому нами, чтобы ударить ей во фланг.
В это время бой под Ковелем был в самом разгаре. Громыхали орудия, доносилась глухая трескотня пулеметов, и нам казалось, что временами мы слышим крики «Ура!» и польские «Виват!».
В разгар этого боя к дому командира эскадрона подскакал улан и тотчас же трубач заиграл тревогу. Мы вывели своих лошадей и приготовились.
Командир эскадрона скомандовал «Садись!», и мы понеслись рысью к роще. На опушке спешились, и он, вооружившись биноклем, стал смотреть на шоссе.
Я же невооруженным глазом отлично видел, как по нему двигалась пехотная колонна, не меньше батальона (300–400 человек). Она подходила все ближе. Наши дозоры, наблюдавшие за шоссе, отошли за лесок.
Колонна вдруг исчезла в котловине, и мы ее не видели минут пять. Наконец она снова вынырнула, совсем близко от нас. Мы уже ясно различали роты и интервалы между ними. Впереди батальона несли красный флаг, колыхавшийся на ветру.
Сердца наши колотились – было ясно, что мы должны будем столкнуться с красными. Командир эскадрона и вахмистр молча наблюдали за большевиками. Наконец последний скомандовал: «Садись!»
Мы сели и приготовились к атаке. Ноги дрожат, руки судорожно сжимают поводья.
Сквозь редкие ветки я видел колонну, уже находившуюся на шоссе напротив рощи. Красноармейцы пели, один выплясывал перед ротой. Шли они крайне беспечно: ни дозоров, ни даже наблюдателей выставлено не было.
Наш эскадрон выскочил из рощи и помчался к колонне. На всем скаку уланы разлетались в лаву.
Не прошло и пяти минут, как мы уже были возле красных, побросавших оружие и поднявших руки вверх.
Уланы окружили их, и вахмистр тотчас же закричал: «Выдавайте коммунистов и жидов!»
Красноармейцы выдали семь человек, в том числе командира батальона и еврея – политрука.
Вахмистр отвел последнего в сторону и застрелил его из револьвера, а моему взводному приказал зарубить командира батальона. Тот пытался сделать это, но безрезультатно… Только покрошил ему лицо, и его пришлось достреливать из револьвера.
Пленных решили отправить в Ковель. Я разговорился с одним красноармейцем. На вопрос, почему они шли без дозоров и разведки, он отвечал: «А разве мы знали, что вы спрятались в лесу».
По словам пленных, кормили их очень плохо – давали один фунт черного хлеба и какую-то похлебку, называемую «супом». Поэтому красноармейцы, чтобы наесться, промышляли грабежом.
Мы по-прежнему оставались в деревеньке на шоссе Маневичи – Ковель и бдительно оберегали фланг ковельской группы польских войск. Как и раньше, в это время громыхали орудия, трещали пулеметы и слышались крики «Ура!». К шоссе иногда подъезжали всадники противника, но они держались от нас на приличном расстоянии.
Гул приближался к нам, и поэтому мы решили, что сражение под Ковелем склоняется не в нашу пользу. И действительно, после нескольких суток сражения у поляков опять началось отступление: обозы, поезда и бронепоезда.
Мы получили приказ выехать на шоссе Ковель – Холм. После этого наш эскадрон остановился в пяти верстах от Ковеля. К ночи к нам подошел весь наш полк, и мы остановились на ночлег в открытом поле.
Все это время мимо нас проходили польские войска – пехота и масса раненых. Также провезли нескольких убитых польских офицеров.
В 12 ночи всё стихло: большевики взяли Ковель. Однако часа в два ночи там поднялась невообразимая стрельба и загремели крики «Ура!». До рассвета в Ковеле продолжался бой, и утром мы узнали радостную весть: город занят отрядом Булак-Булаховича. Первая кубанская кавалерийская дивизия сдалась ему, и это решило участь Ковеля.
Продержавшись там до утра, генерал Булак-Булахович отступил, поскольку в его отряде было не более шести тысяч человек и один бронепоезд «Черноморец». Все чины его отряда были одеты в американское обмундирование.
Сдавшаяся ему кубанская дивизия также отступала вместе с нами. Уланы-поляки робко посматривали на легендарных буденновцев, которые еще недавно наводили такой ужас на польскую армию. Казаки же добродушно на это улыбались.
В отряде Булак-Булаховича я встретил своих знакомых, от которых узнал, что он действовал со своим отрядом в Белоруссии в составе армии генерала Пермикина, потерпевшей поражение и вынужденной отступать вместе со своим отрядом в Польшу.
На пути отступления его войск им встретился Ковель, занятый несколько часов тому назад превосходящими силами большевиков. Булак-Булаховичу ничего не оставалось делать, кроме как идти на него. Большевики не ожидали нападения с тыла, и этим можно объяснить его успех.
На станции Ягодин была устроена дневка. Я пошел туда в отпуск. Там находился бронепоезд «Черноморец», отличный, оборудованный по последнему слову техники. На нем служил мой приятель Макаров, товарищ по гимназии. Он предложил мне остаться на бронепоезде и не возвращаться в эскадрон.