лько потом поняли, какой она была замечательной женщиной. Честная, простая и очень богобоязненная, она каждый день ходила в церковь. Мы только потом узнали, что она была немкой. Стали искать историю ее фамилии. Оказалось, что ее отец был очень благородных кровей. Как-то к нам приехали из Америки и стали интересоваться ее происхождением. Хотели бабушку причислить к масонам. А заодно и Мелитона тоже. Но они не были никакими масонами и не могли ими быть…
У отца с Георгием был еще один брат, по отцу. У Мелитона ведь было много жен. Как, впрочем, и у Баланчина. Один из братьев отца и дяди был священником в Кутаиси. В роду у Баланчивадзе вообще было много священнослужителей – и отец Мелитона, и дед. Вот и его сын от первого брака, Аполлон, тоже стал священником. При этом до революции он был жандармским офицером. После того, как к власти пришли большевики, несколько лет провел в лагерях. По возвращении ему не разрешили жить в Тбилиси. И Аполлон переехал в Кутаиси, где и стал священником.
Во время своего первого приезда в Грузию Баланчин первым делом захотел побывать на могиле Мелитона. Он дал труппе однодневный отдых, и мы на поезде поехали в Кутаиси, где похоронен дед. Тогда же браться встретились с Аполлоном. Но та встреча была достаточно холодной.
С моим отцом у Жоржа отношения были теплые. Папа рассказывал, что в детстве брат был довольно скрытным. И ругал отца за его проделки. Их в шутку так и называли: папу – задериха, а Баланчина – неспустиха»…
В архивах сохранились некоторые письма Баланчина в Тбилиси. Жорж не всегда проставлял на своих посланиях числа. Датировать их можно лишь благодаря сообщениям о его очередной женитьбе.
Так, на бланке «11 EAST 77 th STREET NEW YORK» размашистым почерком он писал (авторская орфография сохранена):
«Дорогая мамочка!
Хочу тебя обрадовать новостью. Я женился несколько дней тому назад и прошу у тебя родительского благословения. Мою жену зовут Бригиттой, она норвежского происхождения. Прилагаю ее карточку. (Свадьба Баланчина с Бригиттой Хартвиг состоялась в 1938 году. – Примеч. И.О.)
Мы вместе с ней делали картину в Холивуде. Она великолепная танцовщица и актриса. Разговариваю я с ней по-английски и по-французски, а по-русски она понимает пока еще два слова. Постепенно буду тебе присылать снимки из разных театральных и фильмовых постановок.
Последний фильм который я делал в Холивуде с Бригиттой назывался «Голден Фолис», в нем я применил совершенно новый принцип танцев на экране. Фильм имел большой успех. Этим летом я опять буду в Холивуде для постановки нового фильма. Я думаю что наши фильмы к вам, на Кавказ, не доходят. Мамочка, попроси Андрюшу отдать переписать его балет, я ему пришлю деньги сколько будет нужно. А кроме того пришли мне пожалуйста грузинские травы (специи), которые употребляют в харчо и другие блюда. И пришли мне рецепт приготовления «сациви». Я очень люблю сам готовить.
И еще я был хотел иметь бурку черную, напиши мне, сколько будет стоить и я тебе вышлю деньги.
Бригитта и я крепко вас всех целуем и желаем здоровья и счастья.
Любящий тебя Георгий».
Неизвестно, дала ли Мария Николаевна сыну свое благословение. Но его совместная жизнь с Бригиттой, танцовщицей «Русского балета Монте-Карло» (а потому выступавшей под именем Веры Зориной), продлилась восемь лет. Одно время ходили разговоры о близкой дружбе Зориной и Марлен Дитрих, проводивших вместе дни и ночи.
После Баланчина следующим мужем танцовщицы и актрисы стал голливудский актер Дуглас Фербекс. А сам Баланчин, успевший затем в течении пяти лет побыть мужем балерины Марии Толчиф, в своем новом письме в Грузию сообщал брату об очередной женитьбе.
«Дорогой Андрюша.
Письмо твое получил. Посылаю тебе фотографию мою и моей жены TANAQVIL (она танцовщица). Мой постоянный адрес – 637 Madison Avenue New York City USA
Целую тебя крепко – мою дорогую мамочку и моих милых племянников.
Твой брат Георгий».
В Тбилиси Жорж Баланчин в первый визит пробыл недолго. Судя по его воспоминаниям, сделанным в конце жизни, столица Грузии не произвела на него особого впечатления. Для Баланчина была важна не архитектура, а люди. «Город людьми одевается», – говорил он. А во время своего приезда Баланчин был окружен таким вниманием КГБ, что простые люди не имели возможности даже приблизиться к нему.
Все в наших руках, поэтому их нельзя опускать.
«Во время первого приезда он прямо-таки горел творчеством, – вспоминал Джарджи Баланчивадзе. – А вот во второй раз приехал уже сухим человеком. Думаю, это произошло из-за того, что он стал директором труппы, а потому появилась некая официальность. Держался дядя довольно строго.
Слушая отцовские вещи, Баланчин хотел сделать постановку. Сейчас начинают распостранять слух, что он отрицательно относился к сочинениям брата. Это выгодно тем, кто хочет нас отдалить. Это неправда. Баланчин сразу после отъезда за границу, еще в двадцатых годах, звал отца к себе, писал ему: "Приезжай, я познакомлю тебя со Стравинским, здесь все, здесь культура"».
Жорж Баланчин не раз бывал на больших приемах, которые устраивала Шанель, и на которые обязательно приглашала чуть ли не всю труппу «Русских сезонов» Дягилева.
В 1925 году Баланчин поставил балет «Аполлон Мусагет» на музыку Стравинского. Костюмы к балету делала Коко Шанель.
Первым костюмы для этого балета сделал другой художник – Анри Бошан. Но, по воспоминаниям самого Баланчина, артисты были одеты настолько чудовищно, что после первого же представления он вместе с Дягилевым повез их на улицу Камбон, 13.
Коко Шанель все переделала и спасла балет. «Шанель никогда не ошибалась, – говорил Баланчин в интервью, – она всегда знала, как надо одеть женщин!»
В 1931 году Баланчин уехал в Америку и его встречи с Шанель стали эпизодическими.
Сергей Лифарь
Дягилева уже не было в живых, Баланчин уехал за океан. Но Шанель не осталась одна. В «наследство» от «Русских сезонов» остался Серж Лифарь, выдающийся танцовщик, блистательно исполнивший в балетах Баланчина партии Аполлона и Блудного сына.
Первое близкое знакомство Габриэль и Сержа состоялось за кулисами после премьеры балета «Блудный сын». А дружба началась в Венеции, в день смерти Дягилева, когда Шанель стала свидетелем пронзительной сцены – два любимца Сергея Павловича, Борис Кохно и Сергей Лифарь, буквально бросились на еще не остывшее тело основателя «Русских сезонов» и принялись, словно зверята, отталкивать друг друга от своего кумира и учителя.
Спустя годы Лифарь скажет Шанель, что Дягилев боялся ее. Та не поверит, а Лифарь пояснит: «Ты давала ему деньги и ничего не требовала взамен. Для него это было странно и…страшно». Правда, когда кутюрье захочет уточнить этот вопрос у Бориса Кохно, он опровергнет слова Лифаря: «Дягилев вас слишком любил, чтобы бояться».
Хотя Шанель, обладавшая невероятной харизмой, действительно могла внушать страх. Мало кто из ближнего окружения решался с ней спорить. Великая княгиня Мария Павловна вспоминала: «Мне довелось видеть, как люди, занимавшие большие должности, сидели и помалкивали при обсуждении важных дел, ожидая распоряжений тех, кому происхождение или более высокий пост давали право распоряжаться. Но я еще не видала, чтобы вот так ловили каждое слово человека, утвердившего свой авторитет только силой личности. Я впервые задумалась о том, какую силу заключает в себе личность, насколько это важно…»
Биограф Шанель Эдмонда Шарль-Ру рассказывала мне, что с Лифарем Коко связывала самая нежная дружба. Они виделись едва ли не каждый день, и именно Лифарь сопровождал Шанель во время ее походов по магазинам. Другим почетным занятием танцовщика было чтение вслух – по выбору Мадемуазель он зачитывал ей отрывки из классических произведений.
На мой вопрос, был ли Лифарь умным, Шарль-Ру ответила: «Совсем нет». Я спросил, может, он просто был забавным, и в этом заключался секрет его притягательности. «Ни капельки», – снова отрицательно покачала головой мадам Шарль-Ру.
«Так что же тогда привлекало в нем Коко Шанель?» – удивился я.
«Он был очень сердечным человеком, – ответила биограф Шанель. – Я его очень хорошо знала. Он говорил на плохом французском. Но в те годы русский акцент вызывал большую симпатию. При этом самыми излюбленными темами разговора для Лифаря являлись он сам и его творчество. Иногда мы просто возмущались – ну сколько можно говорить о себе?! Но не любить Сержа было нельзя».
Когда в 1946 году Серж Лифарь в опере Монте-Карло поставил балет «Шота Руставели», на тему грузинской романтической поэмы XII века «Рыцарь в тигровой шкуре», одобрение Шанель значило для него очень много. Лифарь потом долго мечтал привезти этот балет в Москву и Тбилиси. Но из этого так, увы, ничего и не вышло. Сталин будто бы потребовал, чтобы Лифарь принял советское гражданство и публично покаялся. Стоит ли говорить, что на подобные условия танцовщик пойти не согласился.
Его приезд в СССР стал возможен уже после смерти Сталина, в 1961 году. Лифарь посетил Москву, родной Киев и Тбилиси. Во время того визита Лифарь преподнес в дар Грузии несколько художественных документов, относящихся к постановке балета по произведению Руставели. Тогда Сержу Лифарю было присвоено звание «почетного грузина», о чем он с гордостью пишет в своих мемуарах.
В дар Москве великий танцовщик хотел передать несколько писем Пушкина, адресатом которых была Наталья Николаевна Гончарова. Говорили, что коллекционировать письма Пушкина Лифарь начал во время своего романа с Натали Палей. Единственное, о чем просил Лифарь взамен – это дать ему возможность поставить хотя бы один балет на сцене Большого театра. Но советские власти ответили Лифарю отказом, что его, конечно, очень обидело.
Когда спустя годы состоятся гастроли Большого театра в Париже, Лифарь не пропустит ни одного спектакля. Восхищенный гением Майи Плисецкой, он решил, что русская балерина обязательно должна быть представлена Коко Шанель. О тех днях в Париже Майя Михайловна подробно напишет в своих воспоминаниях: «…Серж Лифарь ворвался в мою артистическую уборную после «белого» акта «Лебединого».