У Фитцджеральда ушло три года судебного разбирательства на то, чтобы добраться до точки, где Либби было предъявлено обвинение, он предстал перед судом и был признан виновным в даче ложных показаний во время федерального расследования, лжесвидетельствовании и препятствовании правосудию. Сторонники республиканцев завывали, что он преследовал Либби, так как прокуроры не смогли доказать основное преступление — преднамеренную утечку имени агента под прикрытием с осознанием незаконности этих действий. Конечно, это были те самые республиканцы, которые страстно верили, что ложь президента Билла Клинтона под присягой по поводу романа со стажером просто обязана была быть расследована, так как препятствование правосудию и лжесвидетельствование наносят удар в самое сердце нашей системы. В то же самое время демократы, которые шестью годами ранее нападали на дело против Билла Клинтона, как на глупую ложь о сексе, в случае с Либби обнаружили, что серьезно озабочены преступлениями, связанными с препятствованием правосудию — когда препятствовавшие оказались республиканцами.
В предстоящие месяцы я обнаружу, что желания изменить правила и сделать удобные исключения из законов, когда те мешают повестке дня президента, очень заманчивы. И это было искушение, подпитывавшееся актуальностью вопросов и природой людей вокруг президента, людей, не заглядывавших далеко вперед, и не понимавших важности для страны делать все правильно, как бы это ни было неудобно. Это станут болезненные, утомительные уроки важности институциональной преданности над целесообразностью и политикой. И дополнительная подготовка к будущему, которое я еще не мог предвидеть.
Глава 6На путях
Было 7 часов вечера 10 марта 2004 года. Еще один долгий тяжелый день в качестве исполняющего обязанности генерального прокурора Соединенных Штатов, пост, который я временно занял от имени заболевшего Джона Эшкрофта, поставившего меня в центр отвратительной борьбы с Белым домом Буша. И она должна была стать еще отвратительнее.
Моя служба безопасности везла меня в бронированном черном “Субурбан”, направляясь на запад по Конститьюшн-авеню мимо музеев, по работе Монумента Вашингтона и Южной лужайки Белого дома. Старшие правительственные должностные лица обеспечиваются охраной на основе оценки угроз. Когда я был окружным прокурором Соединенных Штатов на Манхэттене, у меня ее не было, но после 11 сентября заместителя генерального прокурора перевозили в бронированном “Субурбан” в сопровождении вооруженных заместителей федерального маршала.
К концу долгого дня я устал, и готовился отправиться домой. Затем зазвонил мой мобильник. На линии был Дэвид Айрес, руководитель аппарата генерального прокурора Джона Эшкрофта. Айрес был одним из тех редких людей, которые, кажется, лишь становятся спокойнее посреди бури. И в переносном смысле этого слова разразился ураган, так что его голос был холоден, как камень. Айрес только что закончил телефонный разговор с Джанет Эшкрофт, дежурившей у постели своего мужа в Университетской клинике Джорджа Вашингтона. Генерального прокурора Эшкрофта госпитализировали с острым панкреатитом, столь сильным, что тот обездвижил его от боли в отделении интенсивной терапии.
Несколько минут назад, сообщил Айрес, оператор Белого дома попытался переключить звонок президента Буша на больного генерального прокурора. Я знал, что все это означает. Как и Айрес. Как и сообразительная Джанет Эшкрофт, которая, как и ее муж, являлась умным и опытным адвокатом.
Джанет Эшкрофт не приняла звонок. Она сказала, что ее муж слишком болен, чтобы беседовать с президентом. Настойчивый президент Буш тогда сказал ей, что направляет в больницу своего советника Альберто Гонсалеса и руководителя своего аппарата Эндрю Карда, чтобы обсудить с ее мужем жизненно важный вопрос, касавшийся национальной безопасности. Она тотчас предупредила Айреса, который позвонил мне.
Закончив разговор, я необычайно резким голосом сказал водителю Службы маршалов Соединенных Штатов: «Эд, мне немедленно нужно в клинику Джорджа Вашингтона». Настойчивость в моем голосе — все что ему было нужно, чтобы включить мигалки и начать вести бронированную машину так, словно ее забросили на трассу NASCAR[7]. С этого момента я участвовал в гонке — в буквальном смысле этого слова, гонке с двумя самыми высокопоставленными должностными лицами президента, в один из самых бурных, самых невероятных моментов за всю свою карьеру.
Работа заместителя генерального прокурора, особенно в годы сразу после 11 сентября, была невероятно напряженной. Чем напряженнее была эта работа, тем настойчивее я всегда старался помочь своей команде получать радость от нашей работы. Смех является внешним проявлением радости, так что я полагал, что если делаю все правильно, и помогаю людям обрести смысл и удовольствие от их работы, то на рабочем месте будет звучать смех. Смех также является хорошим показателем, что люди не воспринимают себя слишком серьезно.
Когда я был заместителем генерального прокурора, то как часть того поиска радости и удовольствия, иногда организовывал нечто вроде туризма для персонала. К примеру, если я направлялся на большое совещание в Белом доме, то стремился взять одного из своих сотрудников, которые там еще не бывали. Обычно для них это было веселым развлечением. Однажды все чуть не пошло ужасно не так.
Одной из главных инициатив президента Буша был поиск не противоречащих закону путей предоставления различными министерствами и агентствами грантов группам верующих. В большинстве агентств, таких как Министерство юстиции, было управление, посвященное этой религиозной инициативе. В 2004 году президент Буш созвал руководителей этих министерств, чтобы те дали ему отчет о своих успехах. Я должен был присутствовать от имени Юстиции. Незадолго до этого совещания я узнал, что каждый «основной» участник совещания — каковым я являлся — мог привести «плюс одного», что означало, сотрудника для своей поддержки.
Я хорошо знал нашу религиозную работу, так что мне не нужен был плюс один, но мне пришло в голову, что Боб Троно, один из моих наиболее ценных сотрудников, никогда не был на совещании в Белом доме. Боб был федеральным прокурором вместе со мной в Ричмонде, и вел дело Леонидаса Янга, включая судебное преследование молодого священника, солгавшего ради мэра Янга. Я предложил ему переехать в Вашингтон и помочь мне в надзоре над Службой маршалов Соединенных Штатов и Федеральным управлением тюрем. Они были принципиально важными частями Министерства юстиции, но редко привлекали внимание Белого дома. Я подумал, что ему будет приятно получить шанс оказаться там.
Однако, когда я предложил эту идею, Боб ее не прочувствовал. Он ничего не знал об этих религиозных усилиях — буквально, ничего — и ему было неуютно отправляться на брифинг с президентом Соединенных Штатов на эту тему. Я ответил, что говорить буду я, и мне не нужна была его помощь. После дополнительных протестов и заверений, он с неохотой согласился. «Не волнуйся», — сказал я. — «Я разберусь. Я не собираюсь поиметь тебя».
Боба, кроме меня, поимели две вещи. Во-первых, перед самым началом совещания на религиозную тему, меня неожиданно вызвали в Белый дом на заседание в Ситуационный центр, продлившееся дольше, чем я ожидал. Во-вторых, президент Буш, которого не было со мной в Ситуационном центре, продолжил свою тревожную тенденцию начинать совещания раньше времени. Это было не столь разрушительным, как пресловутые опоздания президента Клинтона, но то, что президент иногда начинал раньше, означало, что всем приходилось появляться сильно заранее. Вскоре после того, как стал заместителем генерального прокурора, я пропустил утренний брифинг с президентом по терроризму, потому что прибыв за пятнадцать минут, решил сходить в уборную прямо рядом с Овальным кабинетом (известную в моей семье как «самый высокий в стране горшок»), а когда вернулся, дверь Овального кабинета уже была закрыта, и совещание было в разгаре. Я понятия не имел, каков протокол для входа на идущее в Овальном кабинете совещание, а я был новеньким, так что не стал пробовать. Я ушел.
Нервничавший Боб нашел стул у стены в комнате Рузвельта, подальше от действа. Он видел пустое место за столом, где на обеих сторонах треугольной «палаточной карточки» было написано мое имя. И верный себе Джордж У. Буш с нетерпеливым видом раньше срока вошел в комнату. Бедный Боб.
Буш мог быть нетерпеливым, и меня сводило с ума, что он все начинал раньше срока, но меня поражало его острое, а иногда дьявольское, чувство юмора. В тот 2004 год он находился в самой гуще борьбы за переизбрание с демократом Джоном Керри, долбившем его за осуществление того, что Керри называл «безработным» экономическим подъемом.
В одно из наших ежедневных утренних заседаний по терроризму с президентом, директор ФБР Боб Мюллер рассказал ему, что подозреваемый агент Аль-Каиды по имени Бабар, за которым мы внимательно следили, только что получил в Нью-Йорке вторую работу.
Мюллер, не обладавший славой комика, затем выждал паузу, повернул ко мне голову и произнес: «И тогда Джим сказал…»
Буш посмотрел на меня, как и вице-президент Чейни. Я замер. Перед заседанием мы с Мюллером обсуждали вторую работу Бабара, и я сказал директору ФБР шутку, которую не ожидал, что придется повторять президенту, который иногда проявлял вспыльчивость.
Время замедлилось. Я не отвечал.
Президент подтолкнул меня: «Что ты сказал, Джим?»
Я выждал паузу, а затем испуганно нырнул с головой: «Кто сказал, что вы не создали новых рабочих мест? У этого парня их два».
К моему огромному облегчению, Буш искренне рассмеялся. В отличие от Чейни. По пути из Овального кабинета я дернул Мюллера за руку.
— Ты убиваешь меня, — с улыбкой произнес я. — Больше никогда так не делай.
— Но она была забавная, — ответил он с гримасой, считавшейся у него улыбкой. Боб не был шутником, и его строгая манера вести себя пугала большинство людей. В Бюро ходили слухи, что вскоре после 11 сентября он делал операцию на колене и отказался от анестезии, предпочтя прикусить кожаный ремень. Но я повидал достаточно, чтобы знать, что он обладает сух