Президент был почти печален, объясняя, почему так серьезно относился к выбору директора ФБР. «В некотором смысле, оно и Верховный Суд — два самых важных решения в отношении персонала, которые принимает президент, так как я выбираю будущее», — сказал он. — «Ты будешь здесь, когда я уйду». Он сказал, что считает подобное длительное пребывание большой ценностью, и надеется, что если я буду директором, то смогу помогать новому президенту. К примеру, он сказал, что его подталкивали к принятию военных решений, как нового и неопытного президента, и под огромным давлением со стороны военного руководства. Хоть и не сказав этого, казалось, он выражал сожаление, что в то время у него в окружении не было опытного советника, в котором он нуждался. Он считал, что хорошо, что я буду рядом, чтобы помочь будущему, возможно, столь же неопытному лидеру лучше думать при принятии решений, касающихся национальной безопасности.
Мы говорили о естественном противоречии между необходимостью расследовать утечки секретной информации и необходимостью обеспечивать свободу прессы. В тот момент в новостях много говорили о недавних усилиях Министерства юстиции расследовать случаи утечки, и пресса нападала на, как утверждалось, «карательные меры администрации Обамы». Мы не обсуждали конкретные случаи, но я поделился своей точкой зрения, что баланса можно достичь благодаря продуманному руководству; просто было бы неразумно говорить, что следователи никогда не будут запрашивать информацию у журналистов, и было бы преувеличением сказать, что у нас не может быть свободной прессы, если мы станем расследовать утечки. Мы могли одновременно защищать свободу прессы и секретную информацию.
Что больше всего меня удивило — и в тот момент привело к пониманию, что Патрис, скорее всего, ошибалась, что это было пустой тратой времени — так это то, как президент видел работу ФБР. Оказывается, у него было другое представление о директоре ФБР, чем у меня или большинства однопартийцев. Он сказал: «Мне не нужна помощь ФБР в вопросах политики. Мне нужна компетентность и независимость. Мне нужно спать ночью, зная, что это место хорошо управляется, и американский народ защищен». Вопреки моим предположениям, тот факт, что я политически от него не зависел, действительно мог сыграть в мою пользу.
Я ответил, что вижу это так же. ФБР должно быть независимым, и полностью отделено от политики, что и был призван обеспечить десятилетний срок для директора.
После встречи с президентом, я позвонил Патрис с язвительным комментарием: «Твоя вера в их недальновидность может оказаться несоответствующей действительности». Довольный своим разговором с Обамой, я согласился на выдвижение, когда его предложили. Моя семья останется в Коннектикуте еще на два года, чтобы закончить все свои дела, но я был полон решимости служить директором ФБР вплоть до 2023 года. Что, интересно, могло бы этому помешать?
После решения выбрать меня, но до того, как объявить о выдвижении, президент Обама удивил меня, снова пригласив в Овальный кабинет. Мы сидели на тех же местах, и снова с нами была советник Белого дома. Президент начал разговор с пояснения: «Когда ты станешь директором, мы не сможем беседовать подобным образом». Он имел в виду, что на протяжении более сорока лет руководители нашего правительства понимали, что президент и директор ФБР должны находиться на расстоянии вытянутой руки. ФБР часто приходится расследовать дела, касающиеся старших помощников президента и влияющие на ход его президентства. Чтобы заслужить доверие — как в действительности, так и в восприятии — ФБР и его директор не могут быть близки с президентом. Так что в последний раз у нас с президентом Обамой состоялся разговор, какой мог бы быть у двоих бывших однокурсников. Мы спорили и обсуждали трудные вопросы, не относившиеся к компетенции директора ФБР, вроде использования дронов для убийства террористов. Меня поразило то, как он видел и оценивал под разными углами зрения сложную проблему. И, полагаю, он хотел в последний раз оценить меня и то, как я обдумываю проблемы, прежде чем состоится мое выдвижение.
На выходе из двери я сказал Кэти Руммлер, насколько был удивлен этой интересной дискуссией, сказав ей: «Не могу поверить, что кого-то со столь гибким умом действительно избрали президентом».
У нас с Обамой больше никогда не было неформальных бесед.
До меня, в ФБР было всего лишь шесть директоров с 1935 года, когда его официально назвали Федеральным Бюро Расследований. Его первый, легендарный Дж. Эдгар Гувер, возглавлял организацию почти пятьдесят лет (включая предшествующую организацию, Бюро Расследований) и выстроил вокруг себя культ, в значительной степени сформировавший Бюро и его агентов. Гувер десятилетиями железной рукой управлял агентством и вселял страх в сердца политических лидеров. У него были «личные досье» на многих из них, кое-что из которых он давал им знать. Он обедал и выпивал с президентами и сенаторами, позволяя им использовать ФБР, когда его это устраивало, и запугивая их ФБР, когда его это устраивало.
Внутри ФБР директор являлся абсолютным центром. Его подход принес организации громадную славу, внимание и силу. Он также создал обстановку, при которой целью большинства агентов и руководителей ФБР являлось избежать быть замеченным мистером Гувером. Скажи ему то, что он хочет услышать, а затем продолжай свою работу. Эту ментальность было сложно изменить даже спустя десятилетия после смерти Гувера.
Перед тем, как меня в 2013 году привели к присяге в качестве директора ФБР, я неделю следовал тенью за Бобом Мюллером. Боб, бывший морпех, в качестве директора отчасти следовал старой школе, не допуская того, что он рассматривал как панибратство. К примеру, в ужасные дни сразу после 11 сентября 2001 года жена заставила Боба убедиться, что его люди справляются со стрессом. На следующий день рано утром, по крайней мере, как мне рассказывали, он покорно обзвонил ключевых членов своего персонала — чьи кабинеты все находились в пределах десяти секунд ходьбы от него — с одним и тем же вопросом: «Как ты?». Когда каждый из них давал формальный ответ: «Отлично, сэр», он отвечал: «Хорошо», и вешал трубку.
Мюллер был характерно дисциплинирован, подготавливая меня к замене его на посту директора. В первое утро моей недели следования тенью он пояснил, что организовал для меня беседы с руководителями основных отделов ФБР. Я должен встретиться с ними один на один, сказал он, и каждый из них ведет меня в курс проблем и возможностей в своей области. Затем, без малейшего намека на улыбку пояснил Мюллер, после каждого из этих сеансов он встретится со мной, «чтобы рассказать тебе, что происходит на самом деле». Этот комментарий потряс меня. ФБР — это организация, посвященная поиску правды. Зачем ее директору нужно рассказывать мне, «что происходит на самом деле», после каждой встречи? Комментарий Боба предполагал, что либо старшие руководители не знали, что происходит в ФБР, либо не собирались быть правдивыми со мной, своим новым боссом, на эту тему. Я полагал последнее.
По моему опыту, многие люди не спешат говорить своим боссам только правду, и ничего кроме правды — и по вполне понятным причинам. Я мог слышать голоса циничных ветеранов ФБР, наставлявших персонажа фильма «Отступники»: «Что в этом хорошего? Это может только навредить тебе. Боссы как грибы; держишь их в неведении и кормишь дерьмом». Я восхищался Бобом и тем, как он преобразовал ФБР после 11 сентября, заставляя организацию пробивать стены, преодолевать свое наследие в качестве исключительно детективной культуры и стать полностью интегрированным членом разведывательного сообщества. Боб доказал, что было бы ошибкой разбивать ФБР на агентство уголовных расследований и контртеррористическое агентство, сделав ФБР успешным и в том, и в другом. Я был в восторге от того, что он сделал, но я также хотел сигнализировать о более открытом стиле руководства.
Меня официально привели к присяге в качестве седьмого директора ФБР 4 сентября 2013 года. После задержки, вызванной бюджетной борьбой в Конгрессе — закончившейся приостановкой работы федерального правительства из-за недостатка финансирования — мы в октябре организовали в штаб-квартире ФБР официальное введение в должность. На церемонии присутствовал Обама, и я увидел одно из первых свидетельств того, что сделало его бесспорным лидером.
Патрис с нашими детьми, конечно же, присутствовали на церемонии. Две старшие мои девочки привели с собой бойфрендов, с которыми у них были серьезные отношения, и мы все присоединились к президенту для памятного фото по случаю данного события. Помня, что он узнал о нашей группе во время официального представления, президент улыбнулся для первого фото, а затем, указав на бойфрендов, сказал: «Эй, почему бы нам не сделать еще одно без этих парней? Знаешь, на всякий случай». Он сказал это игривым тоном, и сделал это таким образом, что никого не обидел. Но, могу сказать, он был при этом еще и вдумчивым, как мало кто из руководителей. Что, если все не сложится с тем или другим из этих парней? Что если их присутствие на фотографии с президентом навсегда испортит ее для семейства Коми? Так что, к нашему огромному удивлению, Обама сделал жест бойфрендам выйти из кадра. (Я счастлив сообщить, что один из тех парней в данный момент является нашим зятем, а другой — скоро станет).
Хотя это и был незначительный момент, что поразило меня в замечании Обамы, так это то, что он проявил чувство юмора, проницательность, способность установить контакт с публикой, что позже я имел возможность еще сильнее оценить в этом президенте. Все эти качества обязательны для хороших руководителей. В особенности чувство юмора поражает меня, как важный, «говорящий», индикатор чьего-то эго. Жизненно важно для эффективного руководства поддерживать баланс уверенности и скромности. Искренний смех требует определенного уровня уверенности, потому что все мы выглядим немного глупо, когда смеемся; это делает нас уязвимыми, чего боятся неуверенные в себе люди. И смех также зачастую является высокой оценкой других, сказавших что-то смешное. То есть, не вы сказали это, и смехом вы признаете другого, чего не могут сделать неуверенные в себе люди.