Мое письмо Конгрессу оказалось в прессе примерно через десять минут, что для Вашингтона было примерно на девять минут позже, чем я ожидал. И мой мир снова загорелся.
Июльские поклонники и ненавистники по большей части поменялись местами. Страх, что мое письмо может принести победу Трампу, свел с ума обычно вдумчивых людей. Было много истерии по поводу того, как мы нарушали правила и политику Министерства юстиции. Конечно, не было подобных правил, и никогда не было в разгар выборов ситуации, подобной этой. Полагаю, что разумные люди могли бы решить не говорить о возобновленном расследовании, но мысль о том, что мы там нарушали правила, была оскорбительной. «Скажи мне, что бы ты сделал на моем месте, и почему», — неслышно спрашивал я у редакционных писателей и говорящих голов по телевизору. Конечно, я знал ответ: большинство из них поступили бы так, как было лучше для их любимой команды. Ну, у ФБР не могло быть любимой команды. ФБР олицетворяет Госпожу Правосудие с повязкой на глазах, и должно действовать правильно вне мира политики.
Воскресным вечером 30 октября я получил электронное письмо от генерального прокурора, в котором она спрашивала, может ли встретиться со мной наедине после нашего утреннего разведывательного брифинга в понедельник в штаб-квартире ФБР.
— Конечно, — ответил я.
Когда брифинг подходил к концу, генеральный прокурор перед полным конференц-залом наших сотрудников спросила, может ли встретиться со мной. Что было немного странно, так как я по электронной почте уже согласился на личную встречу. Но весь наш персонал заметил ее просьбу, в чем, полагаю, и заключался смысл. Мы сразу из комнаты, в которой проходил утренний брифинг, прошли в личный кабинет, зарезервированный за генеральным прокурором. Ее и мои сотрудники ждали снаружи, и, наконец, мы были наедине.
Последние несколько дней шумные протесты в СМИ стали столь яростными, особенно, что и понятно, среди сторонников Хиллари Клинтон, что я не знал, что услышу от Лоретты Линч. Собиралась ли она накричать на меня? Угрожать мне? Предупредить меня? Передать сообщение от президента? Почти наверняка все в администрации Обамы были злы на меня и напуганы, что я подверг риску избрание Клинтон. У меня были все причины считать, что Лоретта принадлежала к этой группе.
Я первым вошел в комнату. Я повернулся и подождал, пока генеральный прокурор закроет дверь. Затем она повернулась, опустила голову и, широко раскинув руки, направилась ко мне. Во многих отношениях это было неловко. Возможно, в основном потому, что я примерно на полметра выше Лоретты Линч. Когда наши тела сблизились, ее лицо уткнулось мне в солнечное сплетение, а руки обняли меня. Я потянулся вниз и также неловко прижал предплечья к ее спине.
— Я подумала, ты нуждаешься в обнимашках, — сказала она, когда мы разделились. Скорее всего, она была права. Хотя я по природе не любитель обнимашек, по прошествии последних нескольких дней я физически ощущал себя побитым. Скорее всего, я так же и выглядел.
Затем она села на диван, и жестом пригласила меня сесть в кресло рядом с ней. «Как дела?» — спросила она. Я почувствовал в ее голосе искреннюю заботу.
Я сказал ей, что это было кошмаром. Я объяснил, каким я видел стоявший передо мной выбор, и что «очень плохой» был лучше чем «катастрофический». И затем она сразила меня еще одним сюрпризом.
— Чувствовали бы они себя лучше, если бы это всплыло 4 ноября? — спросила она, намекая на пятницу накануне выборов.
— Точно, Лоретта, — ответил я.
Я не принимал решения на основе перспективы утечки, но она была права. Как только Минюст одобрил ордер на обыск, скорее всего все бы как-то узнали, что мы возобновили расследование, и мы бы выглядели непорядочными. Не сообщала ли она мне, что я поступил правильно? Не благодарила ли она меня в некотором роде за то, что я принял на себя жестокий удар? Она не собиралась отвечать мне на эти вопросы.
Несколько минут спустя наш разговор подошел к концу. Лоретта встала и направилась к двери, но задержалась. Слегка повернув ко мне голову, она с легчайшим намеком на улыбку произнесла: «Постарайся выглядеть побитым». Она кому-то сказала, что собирается устроить мне разнос за сделанное. Куда катится мир.
Весь этот кошмар показался мне очень болезненным. Настолько, что я и в самом деле слегка онемел. Даже любившие меня люди были сбиты с толку тем, что я сделал. Многие другие вели себя просто гадко. Я понимал. Мою жену, хотевшую, чтобы Хиллари Клинтон стала первым избранным женщиной-президентом, в основном заботило то, что я снова оказался в эпицентре. Она сказала, что понимает, почему я сделал то, что сделал, но возмущалась тем фактом, что мне пришлось стать впереди и принять еще один удар. «Похоже, ты все время выходишь и становишься перед ведомством, чтобы тебя пристрелили», — сказала она. — «Я понимаю это, но хотела бы, чтобы это был не ты, и хотела бы, чтобы и другие люди это понимали».
Эмоции были чрезвычайно острыми, и все выглядело так, словно ФБР просто положило палец на чашу весов Дональда Трампа. И не было слушания, не было пресс-конференции, не было шанса объяснить, почему мы делали то, что делали, или добавить что-либо к письму, которое мы направили. Так как мы не знали, что у нас было, и что мы могли найти, любые дальнейшие публичные заявления были бы по сути ограниченными и вводящими в заблуждение, и лишь добавили бы смятения и ущерба ФБР. По этой причине мы тщательно подбирали формулировки моего письма:
В связи с несвязанным делом ФБР узнало о существовании электронных писем, которые кажутся имеющими отношение к расследованию. Я пишу проинформировать вас, что следственная группа вчера сообщила мне об этом, и я согласился, что ФБР следует предпринять надлежащие следственные действия, направленные на то, чтобы дать возможность следователям просмотреть эти электронные письма, чтобы определить, содержится ли в них секретная информация, наряду с оценкой их важности для нашего расследования.
Хотя ФБР пока еще не может оценить, могут ли эти материалы оказаться важными, и я не могу предсказать, как много времени понадобится нам для завершения этой дополнительной работы, я считаю важным проинформировать ваши Комитеты о наших усилиях, в свете моих предыдущих показаний.
В начале следующей недели, пока осуществлялся просмотр электронных писем на лэптопе Винера, я присутствовал на совещании в Ситуационном центре Белого дома. Когда я шел по коридорам Белого дома, и даже когда я сидел в зале заседаний, я чувствовал себя Брюсом Уиллисом в «Шестом чувстве», где (осторожно, спойлер) он не понимал, что мертв. Я представлял себе, что могу видеть свое дыхание, когда сидел за столом Ситуационного центра. Лишь директор Национальной разведки Джим Клеппер и директор ЦРУ Джон Бреннан признавали меня, каждый из них подходил ко мне в коридоре, пока я ждал начала заседания, клал руку мне на плечо и призывал держаться. За этими двумя исключениями, больше никто в комнате даже не встречался со мной взглядом.
Джим Клеппер был руководителем, восхищавшим меня больше всех из правительства. Под его лысой головой и ворчливым, грудным, зачастую бормочущим голосом скрывался человек, практически идеально воплощавший баланс доброты и жесткости, уверенности в себе и смирения. Будучи руководителем ФБР, являющегося частью американского разведывательного сообщества, я докладывал директору Клепперу наряду с генеральным прокурором. Я стал ценить наши ежеквартальные вечерние встречи — «вечерние молитвы», как он их называл — на которых мы сидели в защищенной комнате в его офисе и говорили о работе и жизни. Вместе с нашими заместителями мы потягивали: я — вино, он — водку с мартини и двумя оливками, и я учился у того, кто руководил почти столько же, сколько я жил на свете. Чтобы скрепить нашу дружбу, я передарил ему галстук, который подарил мне мой шурин. Он был полностью красным и украшен маленькими бокалами мартини. Так как мы считали себя честными людьми, я не скрывал, что передариваю, когда протянул ему этот галстук. Клеппер неизменно на наших вечерних молитвах надевал этот галстук с мартини.
По мере приближения к последней неделе перед выборами, я каждый день проверял, как дела у «Полугодовой команды». Они постоянно трудились, читая сотни новых электронных писем Клинтон, которых мы никогда прежде не видели. В огромном прорыве, который, как меня заверяли, был невозможен, волшебники из Оперативного технологического отдела нашли способ убрать электронным способом дубликаты, чтобы агентам и аналитикам не пришлось читать сотни тысяч электронных писем. Коммерческое программное обеспечение нам бы не помогло. Но специально написанная компьютерная программа урезала их число всего до нескольких тысяч, которые они читали ночь за ночью. Несмотря на то, что команда сказала мне 27 октября, в конце концов существовала возможность закончить просмотр до выборов.
5 ноября, в субботу перед выборами, команда сказала мне, что они к утру закончат просмотр электронных писем и будут готовы встретиться со мной, чтобы изложить свою точку зрения. Мы встретились воскресным утром, за два дня до выборов. Там и в самом деле были тысячи новых электронных писем Клинтон с домена BlackBerry, но ни одно из них не относилось к соответствующему периоду времени. Были новые рабочие электронные письма, к и от госсекретаря Клинтон. Были электронные письма с секретным содержанием, но ни одно из них не было для нас новым. Ни одно из новых электронных писем не изменило их точку зрения на дело. Я нажимал и нажимал, желая убедиться, что в них не говорила усталость. «Нет», — упирались они, — «мы устали, но тем не менее уверены, что это правильный ответ».
Тогда мы начали обсуждать, что теперь делать. Общая точка зрения группы заключалась в том, что написав в Конгресс 28 октября, я был обязан снова написать в Конгресс. Был один человек, придерживавшийся иного мнения. Глава Сектора национальной безопасности ФБР утверждал, что было уже слишком поздно снова говорить. Он не выдвигал сильных аргументов, лишь, что просто считает, что выборы слишком близко. Я думаю, он реагировал на ту боль, что вызвало наше первое письмо. Мы выслушали, какое-то время попинали эту идею и решили, что нам снова нужно написать в Конгресс. Если нашим правилом в этих уникальных условиях — «Скажи или Утаи» — являлось быть настолько прозрачными, насколько это возможно, в отношении действий Бюро, тогда не имело смысла поступить по-другому 6 ноября, чем мы поступили 28 октября. Как и раньше, мы дали возможность старшим руководителям Министерства юстиции отредактировать проект моего письма, и они дали нам несколько советов.