Я не очень хорошо знал Прибуса. Он часто казался и смущенным, и раздраженным, и нетрудно представить, почему. Управлять Белым домом Трампа было бы трудной задачей даже для опытного управленца, каковым Прибус не являлся. Ранее бывший председателем Республиканского Национального Комитета, а еще ранее — юристом из Висконсина, Прибус никогда прежде не служил в федеральном правительстве. Как мог кто-то вроде него — или, если уж на то пошло, вообще кто-то — уметь обращаться с кем-то вроде Дональда Трампа? Понятия не имею. Но, казалось, Прибус старается.
Наша встреча длилась примерно двадцать минут, была приятной, и охватывала различные секретные темы, наряду с тем, как ФБР и Министерству юстиции следует взаимодействовать с Белым домом. Когда мы закончили, он спросил меня, не хочу ли я встретиться с президентом. По иронии, эта просьба совершенно перечеркивала весь смысл нашей встречи. Я только что закончил обсуждать важность того, чтобы Белый дом дисциплинированно работал через Министерство юстиции, если хочет общаться с ФБР, за исключением экстренных случаев, касающихся национальной безопасности, и обсуждений политики Совета национальной безопасности — как в случае с шифрованием — в которых ФБР являлось ключевым участником. Темой разговора было, что ФБР должно держаться на расстоянии вытянутой руки. Прибус сказал, что понимает, и затем тотчас же захотел еще сильнее приблизить меня.
После моих последних встреч, еще один визит к президенту не был в моем списке приоритетов. Так что я ответил, нет — спасибо, но нет — добавив, что я уверен, что президент сильно занят. Он снова спросил. Я снова возразил.
Затем он сказал: «Сиди. Уверен, он будет рад тебя видеть. Посмотрю, в Овальном кабинете ли он». Он прошел по коридору короткое расстояние до Овального кабинета, и вернулся несколько минут спустя. Улыбнувшись, он сказал: «Он будет рад тебя видеть».
Я ответил без тени улыбки: «Здорово».
Когда мы вдвоем вошли в Овальный кабинет, президент разговаривал с пресс-секретарем Белого дома Шоном Спайсером, который ушел вскоре после нашего прибытия, оставив нас с Прибусом с президентом наедине.
Хотя я не в первый раз встречался с новым президентом, я впервые встречался с ним в его новом кабинете. Казалось, ему здесь было не комфортно. Он сидел в пиджаке вплотную к знаменитому столу «Резолют»[19], положив обе руки на столешницу. В итоге, любого, разговаривавшего с ним, от него отделял большой массив дерева.
За время дюжин встреч с президентами Бушем и Обамой я не могу вспомнить, чтобы вообще видел их располагавшимися за столом. Вместо этого, они садились в кресло у камина и проводили встречи в более открытой, повседневной обстановке. Я видел в этом определенный смысл. Учитывая, как людям сложно расслабиться и открыться перед президентом, шансы гораздо выше в гостиной зоне, где мы можем притвориться собравшимися за кофейным столиком друзьями. Соответственно, президент может попытаться стать одним из группы, и расположить остальных говорить ему правду. Но когда президент сидит на троне, защищенный большой деревянной преградой, как обычно делал Трамп во время моих взаимодействий с ним, формализм Овального кабинета гиперболизируется, и шансы получить всю правду рушатся.
Я также обратил внимание, что Президент Трамп сменил шторы, которые теперь были ярко-золотистыми. Позже я узнал, что это были шторы Билла Клинтона, что, учитывая публичную точку зрения Трампа на бывшего президента и его жену-кандидата, выглядело странным поворотом. (Пресса сообщила, что позже Президент Трамп заменил шторы Клинтона на свой собственный вариант золотистых).
Когда президент поприветствовал меня, я сел в небольшое деревянное кресло, касаясь коленками его стола. Прибус попытался направить разговор к теме так называемого русского досье, которое мы обсуждали уже много раз. Не знаю, зачем он это делал, но на этот раз президент не был заинтересован в обсуждении конкретно этой темы. Вместо этого, сидя за столом, которым когда-то пользовались Президенты Кеннеди и Рейган, он пустился в один из своих хаотичных монологов потока сознания. На этот раз основное внимание уделялось телеинтервью, которое он несколькими днями ранее дал на «Фокс Ньюс» Биллу О’Райли. Интервью вышло во время шоу перед игрой Суперкубка, которую я пропустил. Но я видел множество последовавших после него комментариев.
Во время этого интервью О’Райли надавил на Трампа относительно того, «уважает» ли он российского президента Владимира Путина:
— Я уважаю его, — сказал Трамп, — но я уважаю многих людей. Это не означает, что я собираюсь ладить с ним.
— Но он — убийца, — сказал О’Райли. — Путин — убийца.
— Есть много убийц. И у нас тоже, — ответил Трамп. — Как думаете? Наша страна так уж невинна?
Ответ Трампа, казалось, приравнявший агрессивный режим Путина к американской демократии, вызвал шквал критики со всех сторон. Он также укладывался в нарратив, что Трамп был слишком близок к российскому правительству, странная линия для поддержки Трампом. Я часто удивлялся, почему Трамп, учитывая многочисленные подходящие случаи осудить вторжения к соседям и репрессии — даже убийства — своих собственных граждан российским правительством, отказывался хотя бы изложить очевидные факты. Возможно, из чувства противоречия, а, возможно, в этом было что-то более сложное, объяснявшее его постоянные уклончивые ответы и оправдания Владимира Путина. Все же, это показалось мне странным. Возможно, существовало какое-то разумное геополитическое обоснование того, чтобы не осуждать публично плохое поведение иностранного правительства в своих собственных внутренних делах. Но четырьмя неделями ранее в Башне Трампа президента, казалось, не обеспокоило, когда руководители разведывательного сообщества единодушно проинформировали его, что Россия вмешивалась, чтобы уничтожить нашу демократию, и пыталась склонить чашу весов на наших выборах. Даже за закрытыми дверями его не покоробило поведение России. Его не интересовало, что еще могут сделать наши враги. Мы знали, что Владимир Путин беспрецедентным образом вмешивался в американские выборы, по крайней мере отчасти для того, чтобы помочь победить Трампу. Комментарии вроде сделанного О’Райли лишь подчеркивали, почему Путин хотел, чтобы на посту оказался он.
В своей задиристой манере, О’Райли бросил вызов президенту, заявив о его очевидной близости к Путину. И снова Трамп удвоил свое нежелание критиковать российское правительство.
Теперь, три дня спустя, по-видимому, ужаленный или, по крайней мере, озабоченный этой критикой, президент все еще кипел и оправдывался.
— Что мне делать? — вопрошал Трамп, не обращаясь ни к кому конкретно. — Сказать, что я не уважаю руководителя крупной страны, с которым пытаюсь поладить?
Сперва, ни Прибус, ни я ничего не сказали. Мы бы и не смогли, даже если захотели, потому что, как всегда, Президент Трамп не оставлял другим возможности сказать. О’Райли поставил сложный вопрос, сказал он нам.
— Так что я дал хороший ответ, — продолжил он, глядя на нас, практически настаивая, что не существовало другого рационального способа увидеть это. — Действительно, это был отличный ответ. Я действительно отлично ответил.
Пока Трамп продолжал говорить, я видел, что он убеждает себя в этой сюжетной линии и очевидно считал, что убеждает и нас тоже. Конечно, я не считал вопрос О’Райли сложным, а ответ Трампа хорошим, но он и не искал ответной реакции.
Фактически, к этому времени я достаточно имел дело с президентом, чтобы суметь прочесть кто-что в поступках Трампа. Его утверждения о том, что «все думают», и что это «очевидная правда», выливаются на вас, без возражений, как это было за нашим ужином, потому что он никогда не прекращает говорить. В результате Трамп втягивает всех присутствующих в молчаливый круг согласия. С его болтовней по сто слов в минуту, без возможности другим встрять в разговор, я видел, как легко все находящиеся в комнате могли стать соучастниками его предпочитаемого набора фактов или заблуждений. Но, как однажды сказал Мартин Лютер: «Вы в ответе не только за то, что говорите, но и за то, чего не говорите».
Сидя там, я наблюдал, как президент выстраивает из своих слов кокон альтернативной реальности, усердно заворачивая в него всех нас. Должно быть, я согласился с тем, что у него была самая большая толпа на инаугурации за всю историю, как он утверждал на наших предыдущих встречах, потому что я не оспорил этого. Следовательно, должно быть, я соглашался с тем, что его интервью с О’Райли было великолепным, его ответы блестящими, потому что сидел там и не возражал. Но черт меня подери, если я собирался снова позволить проделать с собой этот трюк. И на этот раз он предоставил мне благоприятную возможность. Глядя на меня, он сказал: «Ты ведь считаешь, что это был отличный ответ?», и попытался продолжить.
Я не упустил возможности и сделал то, чего, скорее всего, никогда бы не сделал, если бы был моложе — особенно президенту Соединенных Штатов. То, чего я никогда не видел, чтобы делал кто-нибудь еще из окружения Трампа за то ограниченное число случаев моего взаимодействия с ним. Не могу вспомнить, оборвал ли я его на полуслове, или была короткая пауза перед тем, как он пустился в следующий набор утверждений, с которыми, предполагалось, мы все согласимся, но я прервал его монолог.
— Первая часть Вашего ответа была замечательной, господин президент, — сказал я в то время, как он переводил дыхание, глядя на меня с пустым выражением лица. — Но не вторая часть. Мы не убийцы, как Путин.
После этого замечания Трамп совсем замолчал. В этой ярко освещенной комнате со сверкающими золотистыми шторами, казалось, по его лицу пробежала тень. Я видел, что в его глазах что-то изменилось. Жесткость, или мрачность. В мгновение ока глаза сузились, а челюсти сжались. Он выглядел как то, кто не привык, что с ним спорят или поправляют окружающие. Он был тем, у кого, предполагалось, все было полностью под контролем. Своим небольшим комментарием я только что вылил ушат холодной воды критики и реальности на его постыдное моральное сравнение путинских убийц с мужчинами и женщинами в нашем правительстве. И столь же быстро, как сердитое выражение пробежало по ему лицу, оно исчезло. Словно я ничего не говорил, и вообще никогда не появлялся на свет. Встреча была окончена.