Я тоже выучил этот урок во время одной из больших первых ошибок в своей жизни.
В 1978 году я посещал Колледж Уильяма-и-Мэри. Я был одним из многих неуверенных, тоскующих по дому, перепуганных подростков, впервые живущих вдали от дома, хотя мы не признались бы в этом ни друг другу, ни даже себе самим. Из-за перенаселенности я был среди семнадцати первокурсников, без куратора или какого-либо местного надзора живших в отдельной пристройке к одному из больших общежитий. Меня бросает в дрожь, когда я сквозь линзы зрелости оглядываюсь назад; мой колледж непреднамеренно создал Повелителя мух пристройки к общежитию.
В этой пристройке был слегка раздражавший мальчик. Он был немного заносчивым и чопорным, и в родном городе у него была девушка, о которой он практически непрестанно говорил. Он выращивал цветы в горшочках в своей безупречно чистой комнате общежития. Большую часть времени он шел своим путем. Но как-то группа мальчиков решила, что этого слегка раздражавшего мальчика не следует терпеть. Так что эта группа портила его вещи, устраивала погромы в его комнате, записывала голоса поверх частей его любимых аудиокассет и совершала другие идиотизмы, которые я уже не могу вспомнить. Я был частью той группы. Что-то я делал сам, что-то помогал делать, над чем-то я смеялся после их проделок. Я причинял боль кому-то другому.
Четыре десятилетия спустя мне все еще стыдно за себя. Как же я мог принимать участие в издевательствах над другим мальчиком? Но я участвовал. В конце концов, все это делали. Может, я опасался, что если буду несогласен, то стану новой мишенью. А, возможно, потому, что так много лет провел вне группы, в которой хотел быть. Я был одним из этих парней. Наконец, я стал частью.
Мои родители вырастили меня, постоянно подчеркивая важность сопротивления группе. Тысячи раз, во многих контекстах, моя мама говорила: «Если кто-то выстроился в очередь, чтобы спрыгнуть с моста Джорджа Вашингтона, ты собираешься просто стать в очередь?» — На выпуске из средней школы я выступил с речью о вреде давления со стороны сверстников. С шестнадцати лет я носил в кошельке цитату Ральфа Уолдо Эмерсона: «Не составляет труда жить в мире, следуя за мнением мира; не составляет труда в одиночестве жить сам по себе; но великий человек — это тот, кто среди толпы с безупречным добродушием сохраняет независимость одиночества».
Несмотря на все то воспитание, все те мысли, и перед лицом какой бы то ни было вины или колебаний, которые я ощущал, я сдался громкому смеху и ощущению товарищества группы, а также, возможно, чувству облегчения, что не я был мишенью. Я притеснял и травил другого мальчика, который не слишком сильно отличался от меня. Я был робким лицемером и дураком.
Я был живым примером того, что знал уже тогда, и еще лучше узнал десятилетия спустя. У всех нас есть склонность отказаться от собственного морального авторитета в пользу «группы», утихомирить свой собственный голос и притвориться, что группа справится с любой трудностью, с которой столкнется. Мы воображаем, что группа принимает продуманные решения, и если толпа движется в определенном направлении, следуем за ней, словно группа — это некое моральное существо, большее, чем мы сами. Перед лицом стада мы склонны промолчать, и позволить групповым разуму и душе справляться с делами. Конечно же, группа не обладает разумом или душой, отдельными от каждого из нас. Но, воображая, что у группы есть эти стержни, мы отказываемся от ответственности, что позволяет самому громкому голосу, человеку, которые знает, как на самом деле безмозгла группа, и пользуется этим в своих целях, узурпировать группу.
Если бы моя семья осталась в Йонкерсе, где я был клевым парнем, где я был частью группы, не знаю, что за человеком я был бы сейчас. Являться аутсайдером, являться объектом для издевательств, это было очень болезненно, но сделало меня лучше. Это на всю жизнь вселило в меня ненависть к задирам и сочувствие к их жертвам. Одной из самой приятной работы, которую я выполнял в качестве прокурора, в действительности, было отправлять в тюрьму всевозможных задир, освобождая от их тирании хороших людей. Получив опыт в колледже, я никогда больше не собирался сдаваться группе просто потому, что так было проще. И я собирался сделать так, чтобы моя жизнь что-то значила, потому что уже видел, как скоротечна может оказаться жизнь.
Глава 4Смысл
Я многие годы работал с великими людьми, но двое из самых важных моих учителей жизни и лидерства были женщинами.
В 1993 году, когда закончилась моя работа над делом Гамбино, я сдержал свое обещание Патрис, и мы с семьей переехали в Ричмонд, место, с которым нас мало что связывало, но где мы с меньшими затратами и более комфортно могли растить детей.
Поработав недолго в юридической фирме, я вернулся к работе в качестве помощника окружного прокурора Соединенных Штатов, на этот раз в столице штата Вирджиния. Та юридическая фирма была замечательной, оплата хорошей, а люди умными, но я скучал по государственной службе, даже с ее неудачной мебелью и низкой оплатой. Я не мог сказать этого своим коллегам по юридической фирме, но я жаждал снова быть полезным, делать что-то хорошее для своей общины и быть представителем жертв, которые действительно во мне нуждались.
Моим новым боссом была Хелен Фейхи. Она являлась окружным прокурором Соединенных Штатов, руководителем всех федеральных прокуроров восточной половины штата. Восхождение Фейхи к вершине было необычным и вдохновляющим. Она оставалась дома со своими маленькими детьми, пока те подрастали, затем работала на различных должностях в Министерстве обороны, начиная с машинистки. Все это время, на протяжении семнадцати лет, она занималась своим образованием, как она однажды сказала в интервью газете: «одна работа, один месяц, один класс одновременно». На самом деле, она так и не отучилась в колледже, но все равно была принята на юридический факультет благодаря высоким результатам тестов и послужному списку.
Мне было тридцать пять, когда я приступил к работе на Хелен в 1996 году. Я был руководителем отделения в Ричмонде, одного из четырех подконтрольных Фейхи, и мечтал вдохнуть в него новую жизнь, внеся более существенный вклад во все сферы деятельности, особенно в отношении насильственных преступлений и коррупции в государственном секторе. Побыв помощником окружного прокурора Соединенных Штатов на Манхэттене и партнером в большой юридической фирме Ричмонда, я считал себя «горячей штучкой», как говаривала моя мама — отнюдь не в качестве комплимента. Возможно неосознанно перенимая характерные черты Руди Джулиани, я был в городе повсюду, и стал в Ричмонде лицом федеральных правоохранительных органов, представляя отделение в местных правоохранительных органах, сообществе и СМИ. Бесплатная еженедельная ричмондская газета вышла с моим лицом на первой полосе, назвав меня «Один из хороших парней» и неверно идентифицировав меня как «окружного прокурора» вместо помощника. Я позировал для этой фотографии в своем офисе в Ричмонде. Хуже того, я ничего не сказал об этом своему боссу. В офисе Руди Джулиани подобный фокус закончился бы очень плохо. Моей первой мыслью при виде газеты со мной во всю первую полосу было, что я покойник, если не завладею каждой копией в городе. Затем я вспомнил, на кого работал. Фейхи была вполне уверена в себе, чтобы желать мне успеха. Она посмеивалась надо мной, что было обоснованно и заслуженно, но чаще она смеялась вместе со мной.
Хелен Фейхи уютно чувствовала себя в собственной шкуре, как, в некотором смысле, мало кто из руководителей. Думаю, что некоторые у нее за спиной высмеивали ее как слабую — «она позволяет Коми захватить Ричмонд» — но она точно знала, что делала. Она позволяла мне расти, время от времени мягко похлопывая меня за ушами, чтобы я придерживался курса, и в процессе добиваясь хороших результатов. И ее также не особо волновало, что говорили о ней введенные в заблуждение люди, урок, который я очень оценю, когда стану старше. Она ставила интересы команды и важную работу, которую нам приходилось делать, выше своих собственных чувств или беспокойства о репутации.
Наши усилия по уголовному преследованию преступлений с огнестрельным оружием и снижению показателя числа убийств в Ричмонде встречали ожесточенное сопротивление некоторых федеральных судей Ричмонда, считавших дела такого рода неподобающими «федеральному» залу суда. Мне было все равно, и моей команде в Ричмонде было все равно. Мы старались спасти жизни, так что с трудом продвигались вперед, приводя в бешенство одного старшего судью. Он отреагировал, выпустив ордер в отношении Хелен Фейхи, нашего окружного прокурора, за неуважение к суду из-за некоей мелкой административной ошибки: неподачу запроса Службе судебных маршалов США на доставку заключенного к назначенному слушанию. Фейхи не имела никакого отношения к маленьким клочками бумажек, которые мы заполняли для назначения перемещения заключенных. Она типично появлялась в Ричмонде раз в месяц, и не было достаточных оснований для привлечения ее лично. Но судья сделал это, чтобы припугнуть нас и ее.
Он не знал Хелен Фейхи.
В день слушания по ее неуважению к суду, зал суда, коридоры здания суда и улицы снаружи были забиты дюжинами офицеров полиции и федеральных агентов, включая полицейских лошадей и мотоциклы на улице. Фейхи спокойно подошла к столу «обвиняемого» в зале суда и принялась ждать. Судья появился и был так перепуган при виде подобной поддержки правоохранительного сообщества, что принялся разглагольствовать о том, какой проблемой я являлся, совершенно игнорируя Фейхи и выплескивая свой яд на зрителей, среди которых сидел и я. Затем он закрыл дело против нее. Она считала, что это было весело, сказала нам, что мы поступали правильно, и велела продолжать.
Я обязан всей своей карьерой руководителя вере Хелен Фейхи, не только в меня, но и в себя. Она сияла от достижений своих людей — которые, в свою очередь, любили ей — и мы расцветали от ее сияния. У нее хватало уверенности, чтобы быть скромной.