Полагаю, что имею полное право считать себя русским патриотом. Но я, признаться, совершенно не могу понять, что такое патриотизм в смысле политическом? Если, к примеру, человек любит свою жену, то какие политические выводы для него из этого следуют? Ни каких. А если человек любит свою Родину, приверженцем какой политической системы, какой идеи это его делает? Не понятно. Как говорил кардинал Мазарини: «Политика политикой, а любовь любовью».
Но вот у нас теперь поговаривают, что патриотизм и есть наша национальная идея, и ни какой другой нам не надо. Это для меня непостижимо. Патриотизм – это чувство, а чувства и идеи – понятия из разных смысловых рядов. Понятно, что значит любить Родину, а вот что значит служить Родине? Служить чему именно? Русским березам? Русской культуре? Или той власти, которая есть на настоящий момент в России? Или тем, кто во имя блага России хочет свергнуть эту власть?
Власовцы пели: «Приходи и ты в наш полк, товарищ, если любишь Родину, как мы». А красноармейский поэт писал: «Ни кто не крикнул «За Россию», а шли и гибли за неё». И те, и другие, конечно, объявляли русский патриотизм своих врагов чистейшей демагогией. И те, и другие могли быть вполне искренни. Значит, политический патриотизм может завести нас в прямо противоположные стороны. (Впервые я изложил свои мысли по этому поводу в очерке «С чего начинается Родина?», который можно найти в книге «Священная русская империя»).
В современной России две главные политические силы называются либералами и патриотами. Патриоты считают либералов безродными космополитами, а себя причисляют к тем, кто служит России. В чем же главная идея наших патриотов? В том, что Россия превыше всего? Либералы это комментируют: «Помнится, кое-кто нечто подобное говорил про Германию, так плохо закончилось». Либералы считают патриотов фашистами. На это легко возразить: если человек любит свою жену, так это ещё не значит, что он ненавидит всех остальных женщин, хотя, конечно, своя жена для него действительно превыше других женщин. Но отсюда ещё не ясно, что такое политический патриотизм, или национализм – в наше время между этими понятиями перестали делать разницу.
Чтобы понять смысл идеи, надо проследить её происхождение. Так вот. Читая воспоминания Наполеона, я с удивлением обнаружил, что он говорит про две политических силы революционной Франции: «патриоты» и «сторонники старых порядков». То есть он именно либералов называет патриотами. Вот так неожиданность. А потом узнал, что и в Неаполе либеральных революционеров так же называли патриотами. Непривычненько.
Недоумение моё длилось недолго. Если иметь представление о революционной идеологии, то всё сразу же становится на свои места. Политический патриотизм – явление сравнительно молодое, до Великой Французской революции ни кому и в голову не приходило «служить Родине», потому что это и правда ни чего не значит. Раньше служили Богу, служили королю, сеньору. И Бог, и сеньор – личности, а потому служение им наполнено вполне конкретным содержанием. Но революция отменила Бога, короля и всех сеньоров. Французам стало не за что сражаться, а сражаться было надо, потому что против революционной Франции вдруг оказалась вся Европа. Вот тогда-то либералы и придумали «сражаться за Родину». Это было одновременно и глупо, и гениально. Глупо, потому что служение конкретным лицам подменялось служением маловразумительной абстракции. Ведь Францию создал не Робеспьер, и вандейская контрреволюция ни чего против Франции не имела, и даже Англия не заявляла о намерении стереть Францию с лица земли. И всё же, когда либералы объявили себя патриотами, это было гениально, потому что они перемкнули мотивации с области мысли на область чувства, а толпой всегда легче управлять при помощи эмоциональных мотиваций, мысли она плохо воспринимает, так что вопиющей нелогичности новоизобретенного «патриотизма» ни кто и не заметил, а сражаться за «милую Францию», которую они всегда любили, вдруг показалось вполне естественно.
Итак, патриотизм – чисто либеральное изобретение. Это плохо вяжется с нашими представлениями о том, что либералы – космополиты, но на самом деле космополитизм и патриотизм – это две стороны одной медали, сущностной разницы между ними нет. Это нам сейчас космополитизм и патриотизм представляются диаметрально противоположными ориентациями, но обе эти ориентации – порождения либерализма.
Представим себе ситуацию, когда людям сказали, что «Бога нет, царя не надо». А ведь Богу и царю не просто подчинялись, их любили. Собственно, любовь и была той причиной, по которой им подчинялись, во всяком случае – в идеале. Обворованный таким образом человек, чувствует пустоту, и надо же её чем-то заполнить. И вот ему говорят, что вариантов два: он может любить свою землю, свой народ, а может любить вообще всю землю, считая её своей Родиной, а своим народом считая всё человечество. Так становится очевидно, что разница между патриотизмом и космополитизмом – не качественная, а лишь количественная. Разница только в размерах Родины.
Говорят, что у человека есть малая родина – то место, где он родился, и большая Родина – вся страна. Тогда можно сказать, что космополитизм – любовь к очень большой родине – всей земле, и к очень большому народу – человечеству. Суть одна, а единственный смысл этих игр в слова – научиться жить без Бога. Если бы не либералы и не демократия, любовь к Родине так и осталась бы в ряду естественных человеческих чувств, не получив ни какого отношения к идеологии и политике. И отсутствие каких-либо особых чувств к одной – единственной стране не стало бы поводом для проклятий. Ведь не проклинают же человека за то, что он не хочет жениться.
Для обезбоженного сознания патриотизм и космополитизм – лишь две тактики, причем взаимозаменяемые. Либерал может быть патриотом, если его страна окружена странами, враждебным либерализму, тогда есть резон настаивать на любви к Родине и её защите. Так было во времена французской революции. Если же наша страна нелиберальна, при этом окружена либеральными странами, тогда удобнее быть космополитом, чтобы любовь к Родине не перекрыла доступ к единомышленникам. Так у нас сейчас.
Политический патриотизм оказался такой удобной штукой, что постепенно утратил прямую связь с либерализмом и начал легко увязываться с любой идеологией, а лучше всего – с отсутствием какой бы то ни было идеологии.
Вспомним, как во Франции после Наполеона наспех отреставрировали династию Бурбонов. И вот на какой-то роялисткой тусовке появился Талейран. Вот он идет к трибуне, этот всеми презираемый человек, патентованный подлец, профессиональный предатель. Всем же хорошо известно, что Талейран предал всех, кого только мог. Когда грянула революция, он предал Церковь, в которой уже успел стать епископом, предал древнюю аристократию, к которой принадлежал от рождения, предал Бурбонов, которым служил. Потом он предал и революцию, поступив на службу к Наполеону. Потом он предал и Наполеона, переметнувшись к Бурбонам, которых предал уже давно. Полагаю, его выступление ждали с некоторым даже интересом. Что этот подлец сможет сказать в своё оправдание? При помощи какой казуистики он сможет объяснить ту череду предательств, которая и стала его жизнью? Но Талейран не стал пускаться в сложную казуистику, а сказал о своей жизни только одну фразу: «Пятьдесят лет я служил Франции при всех режимах». И всё! И все его враги заткнулись. И нравственный урод вдруг предстал в ореоле героя Франции – великого патриота. Всё-таки Талейран был гением. Раньше меня, как русского патриота, которым я и доныне остаюсь, возмущала фраза: «Патриотизм – последнее прибежище негодяя». А теперь я понимаю её смысл.
Нам сейчас может быть не очень понятна гениальность Талейрана. Для нас такой подход привычен, мы уже без счету раз слышали от перебежчиков, и предателей, и политических проституток: «Пятьдесят лет я служил России при всех режимах». Но по тем временам этот слоган был ошеломляющим политическим изобретением. Раньше служили Богу и королю, потом служили идеалам революции, и только это делало патриотом, а тут оказывается можно служить Родине, и тогда ты получишь право предать не только Бога и короля, тебе можно уже предать и революцию, и всё тебе спишется, потому что ты «всё делал во имя Родины», а если и ошибался, так ведь кто не ошибается?
Вообще-то любая идеология по определению космополитична, в том числе и христианство. Мы уже привыкли к тому, что у нас православные – обязательно патриоты, что православие обязательно связано с традиционализмом и консерватизмом. Но ведь всё может быть и наоборот. В Японии и Китае, например, православные ни как не могут считать себя консерваторами и традиционалистами, да и патриотами им считать себя затруднительно, ведь они отреклись от богов своей земли. Православные во всех традиционно неправославных странах – классические космополиты, которые служат чему-то куда более высокому, чем Родина.
Да и в истории нашей Родины были периоды, когда слово «патриотизм» звучало очень по-разному. Если на царской службе человек мог сказать: «Я православный, поэтому я патриот», то на советской службе порою тот же человек говорил: «Хотя я и православный, но всё-таки я патриот». Чем ещё, кроме патриотизма, православный человек мог оправдать свою службу безбожникам?
«Патриотизм» и «космополитизм» – довольно примитивные игрушки, которые кому-то нравятся своим блеском, кому-то служат для самооправдания, кому-то весьма полезны в политике, но с высшими целями человеческой жизни они ни как не связаны.
Константин Леонтьев писал: «Что такое племя без системы своих религиозных и государственных идей? За что его любить? За кровь? Но кровь ведь ни у кого не чиста, и Бог знает, какую кровь иногда любишь, думая, что любишь свою, близкую. И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное! Все великие нации очень смешанной крови.
Язык? Но язык что такое? Язык дорог особенно, как выражение родственных и дорогих нам идей и чувств…
Любить племя за племя – натяжка и ложь. Другое дело, если племя родственное хоть в чем-нибудь согласно с нашими особыми идеями, с нашими коренными чувствами.