Кто радикал отъявленный, то есть разрушитель, тот пусть любит чистую племенную национальную идею, ибо она есть лишь частное изменение космополитической, разрушительной идеи … Политика племенная, обыкновенно называемая национальной, есть не что иное, как слепое орудие всё той же всесветной революции.
Лженациональное движение группирует государства по языку и крови, а не по религиям и не по потребностям особого политического строя (с религией чаще всего столь тесно связанного), группирует не по мистике, личной и государственной, а по этнографии и лингвистике. Нет ни чего истинно национального, то есть культурно обособляющего, в современном движении племенного, физиологического национализма».
Трудно представить себе человека более русского, чем Константин Леонтьев. И вот этот истинно русский человек пишет о том, что чистый патриотизм, то есть патриотизм ни как и ни чем не обусловленный, есть «ложь и натяжка». Более того – «бесплодие духовное». Леонтьев обратил внимание на то, что «патриотизм» – частный случай космополитизма и тесно связан с разрушительной революционной стихией. Люди, которые готовы «служить Родине» только потому, что она – Родина, ставят себя под знамена антихристианской революции, которая уже не первое столетие идет по всему миру.
Мы любим Россию за то, что она – подножие престола Божьего, за то, что она – дом Пресвятой Богородицы. Мы любим русскую землю, потому что за тысячу лет она так пропиталась Истиной, как ни одна другая страна мира. Россия, если бы она отреклась от православия, ни чего не значила бы для нас, как пустая яичная скорлупа. В этом случае нам, русским патриотам, любая страна, сохранившая верность православию, была бы ближе и роднее, чем Россия. Это стало бы для нас трагедией. Но Истина дороже Родины.
Лев Тихомиров тоже был истинно русским человеком. Так вот он писал: «В том, где Отечество грешит против высшей правды, христианин не может быть ему слугой … Условный патриотизм христианских подданных можно считать более полезным с точки зрения широкой политики, чем «безусловный патриотизм», свойственный в сущности лишь народам, находящимся в состоянии варварства».
Сейчас Россия возвращается к «состоянию варварства», требуя от своих граждан «безусловного патриотизма». Это значит, что русские именно тем самым и хороши, тем самым и сильны, что они русские. И не важно, язычники они, или православные, или коммунисты, они всё равно лучше всех, потому что остаются русскими. Но мы оставим такой «патриотизм» язычникам, безбожникам и политическим пропагандистам. Православные могут предложить Отечеству лишь условный патриотизм, то есть они могут быть патриотами лишь при определенных условиях.
Великий русский мыслитель Иван Ильин предпринял очень красивую попытку истолковать патриотизм в духовном смысле. Он писал:
«Мой путь к духу – есть путь моей Родины, её восхождение к Богу – есть моё восхождение. Ибо я тождественен с нею и неотрывен от неё в обращении к Божеству. В этом религиозный корень патриотизма».
«Родина есть духовная жизнь моего народа, в то же время она есть совокупность творческих созданий этой жизни. То, что любит настоящий патриот есть не просто самый «народ», но именно народ, ведущий духовную жизнь».
«То, на что направлена моя любовь к Отечеству есть духовная жизнь моего народа… Именно духовная жизнь есть то, за что и ради чего можно и должно любить свой народ, бороться за него и погибать за него. В ней – сущность Родины…, с нею действительно стоит слить свою жизнь и свою судьбу, потому что она имеет объективную ценность перед Лицом Божиим».
Ильин очень точно и красиво описывает тот зрелый духовный патриотизм, который Тихомиров называет условным. Но не получается ли тут подмены понятий? Ведь если мы готовы служить Родине ради её православия, значит мы и служим православию, а не Родине. Если мы любим Россию ради её духовной жизни, то мы и любим духовную жизнь, а не Россию, как бы тесно они не были связаны, но это всё же разные реальности. Патриотизм – это просто чувство любви к Родине, к Родине, как таковой, со всем её весьма противоречивым содержанием. А любовь только к духовной жизни своего народа, это всё же о другом. Это скорее любовь к Истине. Может быть, нам просто нравится слово «патриотизм», но не нравится его значение, и тогда, чтобы сохранить для себя слово, мы изменяем его значение?
Кроме того, Ильин пишет так, как будто в мире существует только Россия. Нашу страну действительно можно любить ради её духовной жизни, но ведь мы пытаемся определять смысл понятий, а не описывать окружающую действительность. В мире есть очень много стран и народов, которые если кто и способен любить за «акт их духовного самоопределения», то до добра его это не доведет. Если патриот Индии любит свою Родину ради шиваистского служения злу и разрушению, то его, конечно, можно считать патриотом, но готовы ли мы его с этим поздравить? Если великий Китай фактически отрекся от духовной жизни, не выработав в качестве народа ни какого поклонения ни какому богу, то что же означает быть китайским патриотом? Любить собственную бездуховность? Если романно-германская душа Европы из сокровеннейших своих глубин произвела на свет ереси католицизма и протестантизма, губительные для духовной жизни, то для европейца любить «духовность своего национального характера» не означает ли губить свою душу?
Ильинское понимание патриотизма неизбежно порождает одно из двух последствий. Либо надо признать, что подлинный патриотизм возможен только в православной стране, либо надо признать равноправие подлинной духовности с самыми страшными духовными искажениями и даже с полной бездуховностью. Боюсь, что Иван Александрович, сам того не заметив, пошёл по второму пути. Он пишет:
«Обосновать идею Родины и чувство патриотизма, значит показать… их правоту перед всем человечеством». «Национализм открывает человеку глаза и на национальное своеобразие других народов, он учит не презирать другие народы, а чтить их духовные достижения и их национальное чувство, ибо и они причастны дарам Божиим и претворили их по-своему».
Эти слова были бы справедливы лишь в том случае, если бы Истины не существовало вообще. Я люблю и готические соборы, и Бернара Клервосского, и крестоносцев. Но я спрашиваю: «Содержит ли ересь католицизма «правоту перед всем человечеством»?» Я люблю японскую поэзию, люблю самураев, но я спрашиваю: «Является ли буддизм, по сути перекрывающий человеку дорогу к Богу, «причастным дарам Божиим»?» Я люблю Конфуция и восхищаюсь великой китайской стеной, но я спрашиваю: «Когда национальный выбор народа состоит в том, чтобы жить без Бога, является ли это духовным достижением?» Ещё я очень люблю Ивана Ильина, но я спрашиваю: «Не ведут ли его «патриотические» мысли к отрицанию объективности Истины?» Видит Бог, я ни когда не «презирал другие народы» и всегда «чтил их национальное чувство», но я ни когда не забывал о том, что Истина – одна, и она – во Христе, и только православие являет собой чистый, неискаженный тип духовности.
Может быть, патриотизм, которого ни когда не существовало и который вряд ли может существовать, весьма хорош. Но на нашей грешной земле патриотизм есть порождение обезбоженного демократического сознания, это заменитель Бога, потому он и существует, как идол, а идолы требуют жертв. Любого, кто позволит себе хоть одно критическое замечание о своей Родине, жрецы патриотизма тут же пытаются разорвать на части, потому что патриотизм – это не система взглядов и убеждений, это эрзац-религия. Вспомните, что сделали с Чаадаевым, который попытался понять Россию умом. Ни кто ведь не стал с ним спорить, его просто облили помоями и объявили сумасшедшим. А потом были процессы над «безродными космополитами», которым участь Чаадаева показалась весьма завидной. И в наше время то же самое. Стоило актеру Алексею Серебрякову критически отозваться о России, как на него «спустили всех собак».
Лично мне не близки позиции ни Чаадаева, ни «космополитов», ни Серебрякова, но со всеми ими я готов разговаривать «без гнева и пристрастия», на уровне аргументов, потому что я не молюсь на свою Родину, я просто её люблю. Мы станем настоящими патриотами только тогда, когда сокрушим в своей душе идол «патриотизма», то есть перестанем делать из него религию, и в этом нам помогут прекрасные слова Ивана Ильина:
«Истинный патриот любит своё Отечество не обычным слепым пристрастием, мотивированным чисто субъективно и придающим своему предмету мнимую ценность, но духовно, зрячею любовью, исходя из признания действительного, не мнимого, объективного достоинства, присущего любимому предмету».
«Здоровая потребность в самоуважении, не находя себе правильного удовлетворения, вызывает непреодолимую склонность к самоидеализации, к выделению в национальном характере одних светлых черт и вслед за тем, к превознесению национальных недостатков».
«Любить свой народ и верить в него … не значит закрывать себе глаза на его слабости, несовершенства, а может быть и пороки. Принимать свой народ за воплощение полного и высшего совершенства на земле было бы … больным националистическим самомнением. Настоящий патриот видит не только духовные пути своего народа, но его соблазны, слабости и несовершенства. Национальная гордость не должна вырождаться в тупое самомнение и плоское самодовольство, она не должна внушать народу манию величия».
Советская власть
Это идол местночтимый, имеющий значение только в нашей стране, за её пределами если и есть поклонники советской власти, то там это скорее носители экзотических мнений, а вот у нас советская власть всё больше и больше приобретает черты идола, трогать который становится всё более опасно.
Отношение к советской власти вышло далеко за рамки спора между коммунистами и их оппонентами, в сфере идеологической на советскую власть сейчас активно работают уже далеко не только коммунисты, а чуть ли не весь патриотический лагерь, включая православных. Это вполне закономерно. Ведь не трудно заметить генетическую связь между идолом советской власти и идолом патриотизма, который, не смотря на все увещевания Ильина, остается явлением принципиально бездуховным, основанным на служении Родине независимо от того, во что превратилась Родина, какие силы победили на Родине, и какие ценности навязаны народу. Родине, по мнению патриотов, надо служить даже если она отреклась от своей духовной жизни и встала на путь отрицания всяк